Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет
За Сином молча наблюдал директор гонконгского офиса Ли Ён Сэн. В конце концов он произнес:
– Режиссер Син, по-моему, я знаю, что делать. Может, вам понравится.
– Что делать? – переспросил Син.
– Да. С вашим загранпаспортом.
И Ли осторожно рассказал, что у него есть один человек – за десять тысяч долларов добудет паспорт какой-нибудь центральноамериканской страны. Не очень-то убедительно, но не вовсе из ряда вон. В конце концов, Эйхман и другие нацисты в 1945-м по поддельным документам бежали в Аргентину. А в Юго-Восточной Азии, на перекрестке всевозможных нелегальных дорог, где торговали наркотиками, животными и людьми, по слухам, цвел черный рынок краденых и фальшивых паспортов. Идея Ли рискованна – и неотразима: а вдруг получится? Не панацея, но кое-что: не нужно возвращаться в Южную Корею, можно путешествовать и искать дальше – хочется верить, в итоге найдется где снимать кино и делать деньги.
Десять тысяч долларов – треть того, что у Сина оставалось. Он посмотрел на Ли.
– А доверять этому человеку можно?
– Ну разумеется.
– Ладно, – кивнул Син. – Так и сделаем.
Машина подкатила к бухте Изгнания; в вечерних сумерках мигали, оживая, неоновые вывески. Син глядел в окно на редкие виллы, разбросанные по холму. Солнце опускалось за горизонт, окна вилл ярко вспыхивали. Там живут люди, семьи; наверное, они счастливы. Почему-то эта мысль нагоняла тоску.
Син и Ли на пароме добрались с Коулуна, где находился офис, на остров Гонконг. Знакомец Ли прислал за ними белый «бенц» с шофером. Они проехали по центральному туристическому району, мимо вилл и пансионов, а теперь даже дома на отшибе остались только в зеркале заднего вида.
Внезапно машина заскрежетала тормозами. Дорогу загораживали четверо длинноволосых мужчин. Они подошли, рывком распахнули дверцу, выволокли Сина. Один приставил к его горлу выкидной нож и на ломаном английском распорядился:
– Денги давай!
– Прошу вас… не надо… возьмите деньги… – пролепетал Син. Он полез было в карман, но тут другой длинноволосый натянул ему на голову нейлоновый мешок и раскатал до земли, покрыв все тело. Щиколотки перемотали веревкой. Син запаниковал, воздуху не хватало, но затем ткань затрещала, и в дюйме от носа появилось ножевое лезвие. В кривую прореху потянуло свежим прохладным воздухом. Син открыл рот, пытаясь вздохнуть поглубже, и тут в прореху сунули бутыль и чем-то прыснули. Запах обжег ноздри. Через несколько секунд Син лишился чувств.
Когда вернулось смутное подобие сознания, Сина куда-то несли. Слышно было, как внизу волны бьются в берег. Ну все. Ограбили и сейчас кокнут. Жизнь закончится в нейлоновом мешке на дне океана.
Люди, которые его несли, остановились. Издалека приближался, кажется, рев моторки.
– А товарищ врач на борту? – внезапно спросил кто-то прямо у Сина над ухом.
Какое счастье. Все-таки не кокнут.
Облегчение, впрочем, быстро рассеялось. Вопрос задали с северокорейским акцентом.
Плавание Сина прошло почти так же, как у Чхве. Он очнулся на том же грузовом судне, в той же каюте, и со стены ему улыбался тот же Санта-Клаус по имени Ким Ир Сен. Сину тоже сказали, что он плывет в Корейскую Народно-Демократическую Республику «на зов великого вождя».
Син спросил одного из вездесущих охранников, где китаец, который ехал с ним в «бенце», и охранник рассмеялся:
– Вы считаете, Ли Ён Сэн китаец? Да он наш!
Охранник хохотал до упаду – надо же, Сина, значит, годами за нос водили. Син спросил у другого члена команды, как там Чхве Ын Хи. Она в Пхеньяне? Тот пожал плечами. Он не знает, но слыхал, что южнокорейская разведка похитила ее и казнила за сотрудничество с северянами во время Корейской войны. Полная ерунда, решил Син. Или не ерунда?
Спустя три дня судно бросило якорь возле Нампхо, Сина посадили в лодку и отвезли на берег. Ким Чен Ир не приехал его встречать – возле «бенца» стояли только двое во френчах Мао.
– Добро пожаловать на социалистическую Родину! – сказал один.
Еще не наступил вечер; машина катила через Пхеньян. Син, уроженец Севера, не бывал здесь с 1945 года и теперь очутился в городе, которого не видел тридцать с лишним лет. Вот только Пхеньян был совсем на себя не похож. За широкими проспектами не угадывались прежние улочки. Все дома новые, бетонные, многие покрыты плиткой: «Точь-в-точь как общественные бани», – писал потом Син. Совершенно потусторонний город. Памятники на вид фальшивые, статуи пустотелые. Ни магазинов, ни ресторанов, ни рекламных щитов, ни вывесок, ни скамеек на улицах, ни киосков, ни гастрономов, ни кафе, ни баров, ни уличных торговцев. Во всем городе – никакой торговли, никакого транспорта, никаких стариков и животных, ни радости, ни шума, ни веселья. Улицы лишены названий, административные здания – вывесок. Зато повсюду лицо Ким Ир Сена – статуи, плакаты, гигантские щиты и транспаранты на крышах. «На улицах ни души, – отмечал Син. – [В городе] тихо, как в склепе». Из скрытых репродукторов невнятно доносились революционные песни и лозунги.
Сина отвезли на виллу в часе езды от Пхеньяна – сказали, что район называется Каштановая долина. Там для него уже оборудовали просмотровую. В ванной выстроились флаконы привычной парфюмерии, гардероб набит костюмами, рубашками, галстуками, запонками, бельем, носками и повседневной одеждой. Рубашки подошли идеально, вплоть до широкого воротника на 16,5 дюймов и коротких 32-дюймовых рукавов. За ужином перед Сином поставили металлическое блюдо с лапшой в холодном бульоне.
– Я так понимаю, – обронил охранник, – вы любите холодную лапшу.
Син прожил в этом доме два месяца. С Ким Чен Иром он не встречался, хотя ему не раз говорили, что «все делается по особому указанию любимого руководителя товарища Ким Чен Ира». Каждый день наведывался человек, которого все называли «товарищ заместитель директора», – он занимался перевоспитанием Сина, знакомил его с блистательной биографией Ким Ир Сена, а порой вывозил на экскурсии. Если Син спрашивал про Чхве, заместитель директора впадал в ярость и бранился.
Однажды Син мельком видел Ким Чен Ира в первом ряду на спектакле «Мансудэ» – сообразил, кто это, потому что все встали и зааплодировали, едва встал и зааплодировал он, а кто-то крикнул: «Да здравствует товарищ любимый руководитель!»
«Из театра мы уезжали в сумерках, – вспоминал Син. – Фонтан перед театром, омытый разноцветными огнями, извергал воду в вышину. В театре настал час смены караула, и мимо гуськом промаршировала колонна солдат. Я впервые взаправду почувствовал, что очутился в Северной Корее».
Такое же тревожное узнавание он пережил спустя несколько недель. 9 сентября праздновали День независимости, годовщину основания Корейской Народно-Демократической Республики и завершение месячного фестиваля «Ариран». С утра заместитель директора принес Сину значок – улыбающееся лицо Ким Ир Сена на фоне красного флага – и показал, как его приколоть «с должным почтением». Затем он отвез Сина на Пхеньянский народный стадион и там провел в ВИП-ложу. На трибуны крытого стадиона набилось двадцать тысяч орущих людей. Рев стоял оглушительный.
Фестиваль «Ариран» назван в честь народного предания о разделе Кореи, в котором злой помещик разлучает молодую пару. Впоследствии фестиваль стали называть «массовыми играми» – там устраивают знаменитые армейские парады, сложные хореографические выступления гимнастов и огромные человеческие мозаики, которые складывают десятки тысяч обученных зрителей, одновременно поднимая разноцветные карточки. В представлениях участвуют обычные граждане: их порой отбирают годам к пяти, и потом они обучаются и репетируют почти всю жизнь. «Массовые игры» придумал Ким Чен Ир в 1972 году, к шестидесятому дню рождения отца – этим, помимо прочего, он надеялся продемонстрировать, что достоин быть преемником. Игры стали центральным элементом так называемого «искусства наследования», по выражению историков Квон Хон Ика и Чун Бён Хо: «Главная задача любого художественного продукта той эпохи – возвеличивание Ким Ир Сена, дабы его личная харизма со временем обернулась харизмой исторической, наследственной» – харизмой, которую он передаст Ким Чен Иру.
Син стоял у своего кресла и смотрел вниз. В первом ряду сидел Ким Ир Сен, вице-премьер китайского Госсовета Дэн Сяопин и другие иностранные сановники занимали соседние места. Ким Ир Сен оказался жирнее, чем на официальных портретах (неизменно живописных, а не фотографических), а сзади на шее у него надулась крупная опухоль. Спустя некоторое время он поднялся и выступил с речью. Через каждые несколько фраз его прерывала овация толпы. Напротив него студенты подняли разноцветные плакаты – мозаика изобразила северокорейский флаг. Затем они с замечательной легкостью сложили лицо Ким Ир Сена средь бегущих волн и плывущих облаков. Син в жизни не видал такой огромной сплоченной толпы и не переживал такого одиночества.
