Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»
[Один из них никого не трогал, только наблюдал, пытался не пускать их в мамину спальню, где спал Владя, и незаметно от них прятал вещи и передавал их мне, указывая жестом, чтобы я их спрятала; он был трезв, а двое пьяны совершенно.]
Увязав все в скатерть, ушли. В доме все разбросано, раскидано, разбито. Решили не убирать, если придут еще, пусть видят сразу, что у нас уже им делать нечего. Утром узнаем, что в городе – повальные грабежи. Грабеж продолжается, и днем забирают все – подушки, одеяла, продукты, одежду. Поодиночке не ходят – три-четыре человека, их слышно издалека – сапоги гремят [по тротуарам].
Есть приказ явиться всем по месту работы, неявка рассматривается как саботаж. Была в конторе – Мельников удрал, начальником объявлен старик Вернигора, его заместителем Михайлов. Со мной боятся не только разговаривать, но даже стоять рядом – ведь я еврейка. Фаня на завод не пошла. Бася была в банке, и начальник Каравай встретил ее не очень любезно и посоветовал идти домой – евреи работать не будут.
Папа ходил к магазину, там все цело, по дороге его остановил немец и велел ему нести большое витринное стекло; увидев, что ему это не под силу, подозвал более молодого, а папу отпустил домой.
Ходили с Фаней к Кондатским, оказывается, 8 октября они грузились на баржу, но уехать не успели.
Таня ходила в порт и достала хлеб, теперь есть, чем кормить Владика, так как кусок хлеба немцы посыпали нафталином, а этот хлеб мы берегли для Влади.
После ухода немцев мама плакала, она говорила: «Нас не считают за людей, мы погибли».
14 октября. Ночью опять приходили мародеры. Таня, работница Фани, спасла остатки вещей, выдав их за свои, немцы ушли ни с чем. Зашли к Шварцам, забрали одеяла и подушки. [Кажется, отобрали у них деньги.]
Гестапо уже в городе, в полиции работает [много русских] из местных жителей, [секретарем] гестапо [работает] Арихбаев, [муж Н. Суцкиной], говорят, он был секретарем горисполкома[102].
Общине дан приказ – собрать за два часа с еврейского населения 2 кг горского перца, 2500 коробок черной мази, 70 кг сахара, по домам ходят и собирают, все дают, что у кого есть, ведь община отвечает за «хорошее поведение еврейского населения».
15 октября. Грабежи продолжаются. Ежедневно налеты советской авиации. К Гане немцы боятся входить, дальше порога не идут, узнав, что в квартире лежит больной тифом.
Бася говорит, что у нее стал бывать какой-то гражданин Кульпе Иван Дмитрович, служащий отдела снабжения завода «Азовсталь», предлагает ей свою помощь, в чем должна заключаться его помощь – не знаю.
В то время как Файн занимался делами общины, немцы среди бела дня вскрыли его квартиру и поселились там, когда он к вечеру пришел домой, его не впустили и ничего из вещей не дали, он остался, в чем вышел из дому. [Файн пытался жаловаться коменданту города. Результатов никаких.] По городу начались слухи, что расстреливают коммунистов, оставшихся в городе.
Ночью их забирают [из квартир]. Объявлена регистрация членов партии и комсомола в обязательном порядке. На пунктах общины зарегистрировано девять тысяч человек евреев, остальное еврейское население [или] ушло из города, или спряталось.
16 октября. Фаня была у Рояновых с Таней. Каюда вернулся, говорит, что идти некуда, немцы по дороге уничтожают все и всех, но Шура и Лева не пожелали вернуться и пошли дальше. Каюда считает, что они пошли на смерть. По-моему, Рояновы не предлагают Фане переехать к ним. А сама она просить их об этом не хочет. Неужели они не понимают серьезности положения? Ульяна приходила узнать, живы ли мы [или, может быть, она один из претендентов на наши вещи – возможно, но у нас уже ничего не осталось. Более ценные вещи из уцелевших отданы Стеценко Ульяне, А. В. Траевским, Г. Даниловой, Л. Лейтунской.]
17 октября. Сегодня объявили, что завтра утром все зарегистрировавшиеся должны явиться на пункты и принести все ценности. [Сколько в семье человек, столько ценных вещей должна сдать семья – серебра и золота.]
Немцы расклеили объявление, что в подвалах НКВД найдено двадцать шесть трупов, [зверски замученных работниками НКВД] – евреями. На сегодня назначены похороны, евреев заставили рыть могилы на еврейском кладбище и там хоронить, все население должно явиться на похороны, приглашаются на опознание трупов. Ульяна говорит, что она ходила смотреть, узнать, конечно, никого нельзя. Черносотенцы жаждут погрома.
18 октября. Сегодня утром пошли на пункт – я, мама, папа, Бася, сдали три серебряных столовых ложки и кольцо, после сдачи нас не выпускали со двора. Когда все население района сдало, объявили, что в течение двух часов мы должны оставить город, нас всех поселят в ближайшем колхозе – идти будем пешком, продуктов взять на четыре дня и теплые вещи. Через два часа собраться всем здесь с вещами. Для стариков и женщин с детьми будут машины.
Еврейки, у которых мужья русские или украинцы, могут оставаться в городе в том случае, если муж с ней; если муж в армии или вообще по какой-либо причине отсутствует, жена и дети должны оставить город; если русская замужем за евреем, ей предоставлено право выбирать – или оставаться самой, или идти с мужем. Дети могут оставаться с ней.
Рояновы пришли просить Фаню отдать им внука. Папа настаивал, чтобы Фаня с Владей шла к Рояновым. Фаня категорически отказалась, плакала и просила, чтобы папа ее не гнал к Рояновым, потому что «все равно я без вас руки на себя наложу, я жить все равно не буду, я пойду с вами». Владю не отдала и решила взять его с собой.
Соседи, как коршуны, ждали, когда мы уйдем из квартиры, да уже и при нас не стеснялись – Маша открыла двери и сказала, чтобы они брали, что кому нужно. Все кинулись в квартиру, папа, мама, Фаня с ребенком сразу ушли вперед, они не могли это видеть. Соседи ссорились из-за вещей на моих глазах, вырывали вещи друг у друга из рук, тащили подушки, посуду, перины. Я махнула рукой и ушла. Бася оставалась в квартире последняя, она ее заперла уже почти пустую. Таня, работница Фани, шла все за нами следом, просила Владю отдать Рояновым, обещала следить за ним. Фаня и слушать не хотела.
Дошли до здания полка, где простояли на улице до вечера. На ночь всех согнали в здание, нам досталось место в подвале, темно, холодно, грязно.
19 октября. Объявили, что завтра с утра будем идти дальше, а сегодня воскресенье и гестапо отдыхает. Пришли Таня, Федя Белоусов, Ульяна, принесли передачу, съестное. Вчера в суматохе Фаня оставила на столе часы, Тане дали запасной ключ от квартиры, ведь ключи все сдавали вчера на пункте. Гестапо наклеило на всех еврейских квартирах специально отпечатанные бумажки: запрещен вход всем посторонним, – поэтому Тане нужно проникнуть в квартиру тайно, и если никто из соседей часов не взял, принести их завтра нам.
Всем знакомые и друзья приносят передачу, многие получили разрешение взять из дому еще вещи, народ все прибывает и прибывает.
Полиция разрешила общине организовать приготовление горячей пищи.
Разрешили приобрести, кто хочет и может, лошадей и подводы, распоряжение таково: на всех мешках и узлах сделать ясные надписи на русском и немецком языках – фамилию, один из членов семьи будет ехать с вещами, остальные пойдут пешком.
Владе здесь надоело, он просится домой. Папа, Шварц, отчим Нюси Карпиловой, сложились и купили лошадь и линейку. Выходить за ворота нам не разрешают, покупку сделал Федя Белоусов, Нюсе удалось проскользнуть за ворота, и она вернулась обратно расстроенная, считает, что мы не должны были сюда идти, много народа осталось в городе, говорит, что даже встречала их на улице.
Завтра в семь часов утра мы должны оставить наше последнее пристанище в городе.
20 октября. Всю ночь шел дождь, утро хмурое, сырое, но не холодное.
Община в полном составе выехала в семь часов утра, затем потянулись машины со стариками и женщинами с детьми. Идти нужно девять-десять километров, дорога ужасная, судя по тому, как немцы обращаются с пришедшими прощаться и принесшими передачи, дорога не сулит ничего хорошего. Немцы избивают всех приходящих дубинками и отгоняют от здания полка на квартал. Стал вопрос о том, чтобы мама, папа и Фаня с Владей сели в машину. Мама и папа уехали в девять часов утра, Фаня с Владей задержалась, поедет следующей машиной. У машины распорядители: В. Осовец и Усия Рейзинс. Во дворе все меньше и меньше людей, остаются только те, кто, по разъяснению немцев, будут следовать за вещами. К нам подошли Шмуклер, Вайнер, Р. и Л. Колдобские, я высказала опасение за жизнь стариков, так как носятся нехорошие слухи, одни говорят, что машины идут под откос. Кто-то высказал предположение, что нас увезут за город и там уничтожат.
