Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)
Противоречие – между намерением и деятельностью автора – явилось в результате того, что субъект автора ложно считал себя носителем пролетарского мировоззрения, – тогда как он таковым не являлся, тогда как это мировоззрение ему предстоит еще завоевать.
Нижеподписавшийся, кроме указанных обстоятельств, почувствовал также, что его усилия уже не дают больше художественных предметов, а дают пошлость, вследствие отсутствия пролетарского мировоззрения.
Классовая борьба, напряженная забота пролетариата о социализме, освещающая, ведущая сила партии, – все это не находило в авторе письма тех художественных впечатлений, которых эти явления заслуживали. Кроме того, нижеподписавшийся не понимал, что начавшийся социализм требует от него не только изображения, но и некоторого идеологического опережения действительности – специфической особенности пролетарской литературы, делающей ее помощницей партии.
Автор не писал бы этого письма, если бы не чувствовал в себе силу начать всё сначала и если бы он не имел энергии изменить в пролетарскую сторону своею собственное вещество идеологию. Главной же заботой автора является не продолжение литературной работы ради ее собственной «прелести», а создание таких произведений, которые бы с избытком перекрыли тот вред, который был принесен автором в прошлом.
Разумеется – настоящее письмо не есть самоискупление моих вредоносных заблуждений нижеподписавшегося, а лишь гарантия их искупить – и разъяснение читателю, как нужно относиться к прошлым моим сочинениям автора.
Кроме того, каждому критику, который будет заниматься произведениями Платонова, рекомендуется иметь в виду это письмо.
Москва. 9 июня 1931 г. Андрей Платонов.
Впервые: Русская литература. 1990. № 1. С. 230. Публикация В. Перхина.
Печатается по авторизованной машинописи, с восстановлением по автографу пропущенного машинисткой фрагмента (ИМЛИ, ф. 629, оп. 4, ед. хр. 2, л. 1–2).
Правка Платонова приводится по экземпляру машинописи, переданному им в редакцию газеты «Правда» (Архив РАН, ф. 520, оп. 2, ед. хр. 294, л. 1–2); хранится в фонде ответственного редактора «Правды» М. А. Савельева.
{153} М. А. и П. А. Платоновым.
10 июня 1931 г. Москва.
Москва. 10 июня. Дорогая Муся и Тотик!
Письмо твое воздушной почтой получил в 4 часа дня сего дня. Послано оно, судя по сочинскому штемпелю, 7-го. Значит, письмо шло почти 3 дня, т. е., наверно, поездом, а не самолетом, хотя и послано возд[ушной] почт[ой].
Изложу всё дело. Телеграмму получил. Устроил дебош в Литфонде[428]. Литфонд связался с ЦК профсоюза. ЦК сказал следующее: «Того, кого послал Литфонд (ребенка), те не виноваты. Виновата Лечкомиссия (этот дурень Беляев)[429] и Литфонд. Виновных надо отдать под суд» и т. д. Дело шло весь день. Литфонд, желая все же вывернуться, послал две телеграммы: одну тебе, другую Мих. Алексееву[430] (валету с бородой – он в Сочи). Я тебе тоже послал телеграмму. Все это ты уже получила и знаешь, в чем дело. Телеграммы эти лишь косвенно могут воздействовать на этих гадов, мучающих тебя с ребенком, а не прямо. Я это, конечно, понимал и вдарился к Аболину[431]. Но тот напустил важность и категорически отказался помочь: дело, мол, маленькое, ему неудобно вмешиваться в распорядки домов отдыха и т. д. и т. п. Я отказался от его помощи, видя, что ее быть не может. Содействие Георгия Захаров[ича][432] нисколько не помогло.
Кругом виноваты Литфонд и Лечкомиссия.
Они выдали путевку ребенку и на путевке даже написали: «8 лет». Жми на этого Мих. Алексеева. Другого выхода я прямо не знаю. Другой выход – возвращение, но это из-за Тотки, из-за перенесенных мучений нежелательно.
Другой выход еще в том, чтобы снять комнату в колхозе, если уж в Доме отдыха жить никак нельзя, если в нем над тобой и Т[откой] издеваются, – снять комнату в колхозе за 50 р[ублей] и ночевать в ней с мальчиком, а столоваться и проводить время дня в Доме отдыха. Я не знаю, как это удобно, мне ведь трудно отсюда представить. Но если это абсолютно невозможно, невыгодно и т. д., то возвращайся. Если же жить так, поправляя ребенка и себя, все же можно, то следует остаться. Вот как я думаю. Если в Доме отдыха будут травить, придираться, то лучше переехать на частную комнату сразу, чтобы не трепать нервов.
Вообще – считай это пустяками и не волнуйся, хотя я представляю, что это за пустяки!
Подумай над моими соображениями и ответь письмом или телеграммой – как ты поступила или думаешь поступить.
Деньги, что у тебя есть, можешь потратить все. На обратную дорогу я тебе переведу.
Теперь о своем приезде. Сказать ничего не могу сегодня. В день твоего отъезда я узнал, что меня будут сильно критиковать за «Впрок»[433]. Сегодня уже есть подвал в «Лит[ературной] газете» против «Впрока»[434]. Наверно, будет дальнейшая суровая критика. Перемучившись, обдумав все (думать над коренным изменением своей литературн[ой] деятельности я начал еще с осени; ты знаешь про это), – я решил отказаться, отречься от своего литературного прошлого и начать новую жизнь[435]. Об этом я напишу в газеты «Правда» и «Лит[ературная] газ[ета]», – пришлю тебе напечатанное письмо[436]. Когда увидимся, я тебе всё объясню и ты поймешь, что это высшее мужество с моей стороны. Другого выхода нет. Другой выход – гибель.
В результате всего для меня настали труднейшие времена. Так тяжело мне никогда не было. Притом я совершенно один. Все друзья – липа, им я не нужен теперь.
Уехать я хочу страстно, но нужно достать деньги.
С краеведами[437] еще ничего не вышло. Все обещают на днях, а дни идут. Ты, Муся, мужайся там. Мне приходится здесь напрягаться до отказа, до болезни, но я выдержу всё.
Если тебе и Тотке там худо, то возвращайтесь. Будем как-нибудь жить здесь. Обдумай всё спокойно.
Я постараюсь приехать немедленно же, как только заработаю деньги, но если ты решишь вернуться, то, конечно, я не поеду, – деньги будут целей.
Отвечай мне подробным письмом, как живешь.
Я буду писать часто. Завтра пошлю еще письмо.
Часто ночую у Вали[438] на даче, п[отому] ч[то] дома заедает тоска, особенно в моем состоянии.
Твоя мать[439] прислала тебе документы, какие ты просила. Других новостей нет.
Сильно скучаю по вас, с вами было бы мне легче перенести свой крест.
Пусть Тотик пишет открытки, какие обещал – каждый день, а через день – обязательно.
Крепко обнимаю обоих. Андрей.
10 /VI. 7 час[ов] вечера. Посылаю воздушной почтой.
Не волнуйся ни о чем и отдыхай.
Печатается по первой публикации: Архив. 497–499. Публикация Н. Корниенко.
На сохранившемся конверте указан адрес отправления: «Сочи, Дом отдыха «Работник печати»», а также первый постоянный московский адрес А. Платонова: проезд Художественного театра, д. 2, кв. 14.
{154} М. А. и П. А. Платоновым.
11 июня 1931 г. Москва.
11/VI. 6 ч[асов] веч[ера]. Дорогая Муся, дорогой Тотик!
Как вы там устроились, я все время беспокоюсь, а вы пишете мало. Что же, Тотик, обещал мне присылать открытки, а сам не присылаешь ничего. Ишь ты, лодырь какой! Наверно, ржешь там как жеребчик, а я сиди тут и мучайся за тебя. Пиши мне каждый день обязательно. Муся, опиши мне всю обстановку, стол и проч[ее]. Мое положение пока без перемен.
Целую обоих. Андрей.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 500. Почтовая карточка. Публикация Н. Корниенко.
{155} В редакции «Литературной газеты» и «Правды».
14 июня 1931 г. Москва.
В РЕДАКЦИЮ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ» И В «ПРАВДУ».
Просьба поместить следующее письмо. (Предыдущее на ту же тему прошу считать недействительным, ввиду ряда ошибочных формулировок[440], допущенных автором по субъективным причинам.)[441].
Я считаю глубоко ошибочной свою прошлую литературно-художественную деятельность. В результате воздействия на меня социалистической действительности, собственных усилий навстречу этой действительности и пролетарской критики я пришел к убеждению, что моя работа, несмотря на положительные субъективные намерения, объективно приносит вред. Противоречие – между намерением и деятельностью автора – явилось в результате того, что автор ложно считал себя носителем пролетарского мировоззрения, – тогда как это мировоззрение ему предстоит еще завоевать.
Это убеждение явилось во мне не сразу, а началось еще с прошлого года, но лишь теперь вылилось в форму катастрофы, благодетельной для моей будущей работы. («Впрок» написан более года тому назад, что не может, конечно, служить каким-либо оправданием.)
Кроме указанных обстоятельств, я почувствовал также, что мои усилия уже не дают больше художественных предметов, а дают пошлость, вследствие отсутствия пролетарского мировоззрения.
