Юрий Фельштинский - Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов
8
Moop был связан с Воровским, «который опасался Парвуса как слишком скомпрометированного», – пишет Михаил Наумович Павловский (АИГН, 496/3. Николаевский – Павловскому. 3 января 1962. С. 3).
9
АИГН, 496/3. Николаевский – Павловскому. 3 января 1962. С. 3.
10
О сотрудничестве Рубакина с германским правительством во время Первой мировой войны в коллекции Николаевского имеется подробнейшее письмо Павловского (АИГН, 496/3. Павловский – Николаевскому. 26 ноября 1962). В числе прочих революционеров немцы пробовали вербовать и анархистов, в частности Рощина (Гросмана), но тот отказался (см.: Архив Гуверовского института. Коллекция «Охрана». Индекс VHIb. Папка 14. Донесение директору департамента полиции. Париж, 27 января (9 февраля) 1915. № 172. 1 лист).
11
«Вкратце мой вывод, – продолжал Николаевский, – исключительно для Вас лично: Ганецкий был связан с немцами или австрийцами еще с 1910 – 11 гг., и переезд Ленина в Краков, произведенный при помощи Ганецкого, стоял в связи с новой политикой австро-немецких властей. Возможно, что как-то к этому был причастен и Пилсудский, который около этого времени установил такую связь. (О. Бауэр рассказывал, как он в 1910 – 11 гг. разговаривал с Пилсудским.) Думаю, раскол в польской с.-д. (Главное правление против Варшавы) вырос в конечном счете на этой почве (Роза Люксембург была решительно против какого-либо терпимого отношения к таким связям). Ленин, думаю, уже тогда знал (не мог не догадываться) и пользовался этими «благоприятными возможностями» (Архив Международного института социальной истории в Амстердаме [далее: Архив МИСИ]. Коллекция Б.К. Суварина. Николаевский – Суварину. 11 апреля 1957. 1 лист).
12
«Конечно, брал не он [Ленин] сам, но он знал, что это были деньги немецкие, и давал согласие. Больше того, я теперь считаю, что Ганецкий был связан с австрийцами уже с 1911 – 12 г. и что переезд Ленина в Галицию был организован с ведома австро-немецких властей […]. [Я прихожу к выводу,] что раскол в польской с.-д. имел те же корни (Роза [Люксембург] была против «ориентации»). Больше того: я прихожу к убеждению, что деньги, на которые летом 1904 г. было основано первое большое издательство («Бонч и Ленин»), были японские и что тогдашний «примиренческий» ЦК знал, что делал, запретив Бончу посылать литературу «японскому правительству» (это была действительная причина, почему партийная экспедиция была тогда отобрана от Бонча)» (Архив МИСИ. Николаевский – Суварину. 6 декабря 1957. 1 лист).
13
АИГН, 502/21. Николаевский – Суварину. 4 мая 1962. 1 лист; Архив МИСИ. Николаевский – Суварину. Копия того же письма. 4 мая 1962. 1 лист.
14
«14 февраля я отправил в «Возрождение» […] опровержение инсинуаций и клеветы, возведенных на ряд лиц и, в частности, на меня […]. Содержание его таково: «В печати появился документ из германского архива, в котором говорится, что некий Цивин-Вейс, будучи членом партии социалистов-революционеров и находясь, по его словам, «в наилучших отношениях с […] Черновым и Бобровым [М. Натансоном]», получал значительные суммы от австрийского, а потом немецкого правительства для революционной и пацифистской пропаганды в России и среди русских военнопленных. […] Непосредственно за этим следует: «Секретарем Чернова, если мы не ошибаемся, был тогда М. Вишняк. Неужели он не знал о предательстве социал-революционеров?» (Вишняк М. Клеветническому «Возрождению» – Новое русское слово, 13 марта 1958 г.).
15
В источниках имеется некоторое расхождение. Николаевский считает, что Цивин стал работать на немцев с сентября 1916 г. (АИГН, 496/3. Павловский – Николаевскому. 26 ноября 1962. С. 4). Английский историк С. Поссони придерживается мнения, что Цивин стал сотрудничать с немцами с середины 1916 г. (АИГН, 614/7. С. Поссони – Р.А. Абрамовичу. 24 мая 1958. 1 лист. На англ. языке). О сотрудничестве Цивина с немцами см. фотостаты документов на немецком и письма (АИГН, ящик 614). См. также письма: АИГН, 614, Абрамович – Д.Р. Гольдштейну. 30 апреля 1958. 3 листа; Абрамович – Поссони. 5 мая 1958. 1 лист. См. также письмо Гольдштейна Абрамовичу от 16 мая 1958, из Флоренции, рукопись (6 листов) и машинописная копия (3 листа), где рассказывается о том, что Цивин во время войны жил в Швейцарии и имел большие деньги, а когда заподозрившие Цивина революционеры устроили ему очную ставку с Натансоном и несколькими другими лицами, Цивин указал, что о происхождении денег знает Чернов и поэтому отчитываться перед собравшимися Цивин не будет. Гольдштейн сообщает, что Цивин получал 25 тысяч швейцарских франков (по другим данным – 25 тысяч марок) в месяц – большие по тем временам деньги – и что, видимо, часть этих денег шла партии. См. также письмо Абрамовича Гольдштейну от 4 июня 1958 г. (3 листа) с анализом отношений между Цивиным и Черновым; письмо Гольдштейна Абрамовичу от 10 июня 1958 г. (1 лист); письмо Абрамовича Павловскому от 3 февраля 1959 г. (5 страниц); письмо Павловского Абрамовичу от 2 мая 1959 г. (4 листа); письмо Абрамовича Гольдштейну от 15 июля 1958 г. (1 лист), где Абрамович указывает причины, по которым важно установить детали относительно сотрудничества Цивина с австрийским и германским правительствами: «Биография Цивина является «ключевым» вопросом по отношению к проблеме германских денег для эсеров. Во всех документах, которые до сих пор были опубликованы, фигурирует Цивин и только один Цивин […]. В то время как о большевиках имеется очень много материала и открытого и полузаконспирированного, который надо расшифровать, об эсерах нет ни одного другого документа, кроме как о Цивине. Если бы удалось убедительно показать, что Цивин был прежде всего авантюрист […], то миф о Цивине был бы окончательно разбит, а факт расследования, произведенный Натансоном в момент, когда у него появились подозрения относительно Цивина, являлся бы моральной реабилитацией и Натансона и, я думаю, Чернова».
16
«Он хотя и был в Берне (играл первостепенную роль в швейцарском социал-демократическом движении, умный, способный и начитанный социалист), – писала Балабанова Николаевскому, – но был немецкого происхождения, и я не исключала возможности, что он был или старался быть посредником. Хотя я принимала деятельное участие в комитете, который хлопотал о возможности вернуться в Россию эмигрантам, большевики от меня скрыли предпринятые ими шаги – поездки в Берн для хлопот и т. п., а когда я накануне их окончательного отъезда в Россию увидела, что они собираются в Берн, Зина, тогдашняя жена Зиновьева, дала мне понять, что мое вмешательство не желательно (не входя, конечно, в подробности). Когда я приехала в Стокгольм, я застала там Моора. С ним была одна дама, жена швейцарского социалиста [Роб. Гримма], которая принимала деятельное участие во всех его деяниях, т. е. они были неразлучны, она присоединялась к нему в беседах, спорах и т. п. Несмотря на мою тогдашнюю наивность, во мне вызвал подозрение их образ жизни, т. е. их затраты, совершенно необычные для швейцарцев. У них я никогда не была, но они заходили ко мне. Когда они однажды сделали мне подарок, насколько помню часы, я тотчас же подарила им что-то, не помню, большей ценностью, чем их подарок. Таким образом я отняла у них охоту продолжать. […] У меня с ним было довольно резкое столкновение, я отказалась принять от него взнос на Циммервальдское движение. Он принес мне 1000 шведских крон, что для тех времен было колоссальной суммой, в особенности для циммервальдского бюджета. Моор очень рассердился на меня, грозил привлечь к партийному суду и был даже груб по отношению ко мне. Точно так же он реагировал, когда (не помню, по какому поводу) сказала, что, если бы хоть самый крупный успех деятельности в пользу мира зависел от каких бы то ни было сношений с посольством, я бы на них не согласилась. Он перестал со мной встречаться». Балабанова коснулась и других большевиков, так или иначе упомянутых в документах Земана: «Что он [Моор] имел сношения с Радеком, не доказывает, что Радек был его сообщником (хотя я, конечно, считаю Радека способным на сообщничество); когда Парвус приехал в Стокгольм, я отказалась встречаться с ним и запретила Радеку приходить с ним в Циммервальдское бюро, находившееся на моей квартире. Что касается Ганецкого, то я хотя имела с ним сношения на Циммервальдской конференции, но принципиально отказывалась бывать у него (он с семьей жил в роскошной квартире, куда по воскресеньям приезжали гости, в частности Радек). Что касается Воровского, то я полагаю, что он, несмотря на свою личную честность, способен был прибегать к большевистским методам для достижения фракционных результатов. Меня эта двойственность поражала, так как у меня с ним лично были хорошие отношения» (АИГН, 292/2. А. Балабанова – Николаевскому. 19 марта 1962).
Карл Моор играл особую роль в болыневистско-германских связях. Работая под кличкой Байер, он был посредником между большевиками и германским правительством в самые критические годы их совместной работы. Неудивительно, что личность Моора привлекла внимание Николаевского: «Карл Моор – псевдоним. Настоящую фамилию я сейчас припомнить не могу. Он был из Австрии, принадлежал к какой-то аристократической фамилии, кажется, был военным. У него вышла грязная история, и он был вынужден уехать в Швейцарию, переменил фамилию и стал называть себя социалистом. Его история была известна, и к нему относились с недоверием. Уже в 1880 – 90-х гг. говорили об его связи с немецкой военной разведкой. Это верно. […] Был хорошо знаком с Радеком, Ганецким. Потом поехал в советскую Россию, где и осел. Жил в санатории, как человек, «помогавший революции». Там и умер. Его имя фигурирует в «Протоколах ЦК» большевиков за 1917 г., как человека, который предложил деньги. Принять их большевики отказались: был слишком запачканной личностью и денег давал мало, а большевики тогда получали много через Парвуса – Ганецкого» (АИГН, 496/14. Николаевский – г-же Агнеш Петерсон. 7 ноября 1962. 1 лист). См. также: АИГН, 496/3. Николаевский – Павловскому. 24 марта 1962. 1 лист.
