Филип Гоулд - Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти
После того как я только что видела беспомощного папу, напуганного, едва дышащего, я поняла, что в реанимации ему была обеспечена относительная безопасность. Дыхание у него успокоилось, и около полуночи к нам зашел доктор Карр. Он сказал, что эту ночь папа наверняка переживет. Да и папа снова стал самим собой. Он успокоился, как и его дыхание.
Папа настаивал, чтобы мама хоть немного поспала. Последние несколько ночей она постоянно была на ногах. С другой стороны, я почувствовала, что ему очень не хотелось оставаться одному, так что я решила ночевать в больнице. Было видно, что ни мама, ни Грейс не хотели уходить, но я их буквально вытолкала, пообещав, что буду спать в комнате отца и в случае чего сразу их позову.
И вот я села рядом с папой. Мы посмотрели свежие сводки на сайте RealClearPolitics, обсудили дела, складывающиеся вокруг республиканской номинации, – все было так, как много раз до этого.
Потом я включила CSI, программу, которую он часто смотрел по вечерам, чтобы отвлечься от боли (правда, мы, все остальные, эту программу просто ненавидели). Я отчетливо помню, как он попросил, чтобы я развернула телевизор, чтобы и мне было хорошо видно экран. Потом Грейс сказала мне, что, когда она оставалась с ним наедине, он вел себя точно так же. Этот маленький жест был очень в его духе – невзирая на боль, на неудобства, все окружающее было важно для него, и ему в самом деле хотелось, чтобы я тоже с комфортом смотрела его любимую передачу.
Потом, уже под утро, он сказал, что хотел бы поспать. Я заказала такси и проплакала всю дорогу домой.
Среда, 2 ноября
Мама хотела поговорить кое о чем с папой наедине, так что мне довелось поспать пару лишних часов – примерно до семи. Я проснулась с чувством тревоги, которое владело мной весь предыдущий вечер, и позвонила в больницу, чтобы убедиться, что с папой все в порядке. Медсестра меня успокоила, сказав, что он чувствует себя неплохо. Часов в восемь мы с Грейс отправились туда, прихватив по дороге кашу и кофе – завтрак для мамы. Кроме того, мы взяли то, что просил папа: его книжки по искусству умирания, статьи о раке и ноутбук. Это было только начало. Потом последовала целая череда его просьб, которые мы выполняли, а он о них тут же забывал, так что скоро вся комната была завалена грудами его вещей. В результате это стерильное больничное помещение постепенно стало нашей жилой комнатой. Мы приходили и уходили, когда нам было угодно, никто не просил нас освободить комнату, для нас не было никаких расписаний. Благодаря заботе местных врачей мы стали как бы частью этой больницы. Даже странно, как быстро человек привыкает к новому образу жизни. Эта крошечная комнатка стала нашим общим жилищем, а возникшие при этом новые ритуалы, привычки и обычаи создали странное ощущение комфорта и нормальной жизни.
В медицинском плане ситуация тоже нормализовалась. Доктор Карр сказал, что папа наверняка проживет еще дня три, а то и пять, а к концу недели мы будем знать, что происходит с воспалением. Если его победят, папа выиграет еще несколько недель. Папа спросил, можно ли гарантировать, что он протянет еще неделю. Доктор Карр ответил: «Нет, но я могу гарантировать, что уход за вами будет такой, как за членом моей собственной семьи». И он выполнил свое обещание.
Итак, у нас снова появилась надежда. Впрочем, как мне потом сказала мама, по большому счету надежды давно уже не было. Все мы знали, что надежда совершенно эфемерна и что даже если сейчас его поставят на ноги, через неделю-другую все это повторится снова. Не думаю, что хоть кто-нибудь из нас, а уж папа тем более, полагал, что он выйдет живым из этой комнаты.
В среду утром нас навестил Аластер Кемпбелл. До этого он говорил по телефону с мамой, когда она тут провела вместе с нами целую ночь. Каково же было его удивление, когда он увидел папу сидящим, улыбающимся и отпускающим свои обычные шуточки. И ему трудно было объяснить, как мы были близки к смерти в предыдущую ночь.
Это было что-то нереальное – сидеть рядом с ним, болтать о Франции, футболе, политике и сыновьях Аластера. Папа сказал Аластеру: «Знаешь, ты всю жизнь мечтал поселиться в эдаком невидимом пузыре, а вот мне именно такой и достался». Аластер в этот вечер устроил импровизированную викторину и задавал нам разные вопросы. К этой игре примкнула и Джеймс, дневная медсестра. Точно такая же обстановка могла бы быть дома, в нашей гостиной.
После этого вечера Аластер записал в своем дневнике:
«Ф. Г. все еще с нами. Они более-менее привели его в норму, и он пригласил меня заходить еще. Он сейчас на десятой койке в отделении реанимации. Вместе с ним Гейл и дочери. Очень милая медсестра по имени Джеймс – ярая патриотка Норвича. На голову Ф. Г. надели пластиковый пузырь, для того чтобы облегчить ему дыхание. К руке у него подключены какие-то трубки. И все равно выглядит он гораздо лучше, чем я ожидал. Болтливый, смешливый и вообще полностью в порядке, если не считать одышки, когда он пробует двигаться. Я попросил его больше так никогда не поступать. А как? А вот так – делать вид, что ты помер, когда ты еще живой. Впрочем, когда девочки вышли попить чаю, он сказал, что все равно у него счет уже идет не на недели, а на дни. Я побыл с ним где-то около часа, и временами было такое впечатление, будто он вовсе и не собирается умирать. Так только – просто повод поболтать. И не первый раз я уходил от него, размышляя, увижусь ли с ним еще раз. Когда я пришел домой, стал писать в своем блоге о делах в Греции, о велотурнире, но на душе у меня было тяжело. Пришлось потом выйти в пивную „Портленд“, провести викторину. Это меня как-то развлекло, но по дороге домой тоска снова вернулась ко мне».
После того как ушел Аластер, мы сидели вокруг папы, болтали, смеялись и строили разные планы. Такой близости, как в этот день, у нас не было никогда. Папа все повторял: «У нас классная семья, и здорово, что мы вместе». Он смотрел на нашу компанию и улыбался. Ему всегда нравилось, когда мы собирались вместе, когда можно было почувствовать семейную близость.
А сердцем этого была мама. Я всегда знала, что она сильный человек. Как любил говорить папа, она у нас настоящая сила природы. Она очень выросла за последнее время. Она нежно любит и опекает и Грейс, и меня, а для папы она настоящая опора. По мере того как папино тело перестает ему служить, она становится его дополнительными конечностями. Папа сейчас не может расслабиться, пока не увидит ее рядом. Он оглядывается на нее, когда ему нужна помощь в отношении врачей, доверяет ей говорить за него, когда сам уже не может. Это настоящее чудо – сила ее любви придает ей фантастическую выносливость. А с другой стороны, она ищет поддержки у Грейс и у меня, чего раньше я за ней никогда не замечала. Мы стали единой командой.
Как мне кажется, папа сейчас существует в двух плоскостях. На глубинном, внутреннем уровне он осваивается в этой новой для него ситуации. А на уровне более непосредственном он привыкает к новым ограничениям в телесном плане и к тому, что обезболивающие несколько повлияли на работу его мозга. Он часто сейчас переходит на повышенные тона, а некоторые его эскапады способны довести нас до истерики. Так, в среду он посмотрел на нас и сказал: «Гляньте-ка, у нас тут новый состав – три „джи“. Моя малышка Грейси, нападающий, – левый фланг. Джорджия – это Бобби Мур, душа и сердце нашей команды. А мама – это Алекс Фергюсон».
После обеда мы с Грейс вышли на улицу, чтобы оставить родителей наедине друг с другом. Мы зашли в суши-бар и чувствовали себя за пределами больницы как-то странно и беззащитно. Мы купили папе маленького льва и карточку со словами «Самый лучший из всех пап». Еще мы купили диктофон, он пополнил груду вещей, о которых папа нас просил, но которыми так и не воспользовался.
Помню, вечером я объявила, что это самый счастливый день в моей жизни. Вся семья посмотрела на меня, будто я ляпнула что-то не то. Но я именно так и чувствовала.
Мы отступили от той точки, где царил абсолютный страх. Теперь папа говорил, что когда момент смерти уже точно определен, время теряет значение. Когда не планируешь никаких дел на завтра, время начинает ходить по кругу и человек становится властелином текущего момента. И этот момент может длиться вечно.
Когда папа сказал эти слова, я, помнится, подумала: «А для нас, для всех остальных, время продолжает свое движение. Папа, нам приходится думать о будущем, в котором тебя уже не будет». Я подумала о предвыборных кампаниях, которые пройдут без его участия, о моих поклонниках, с которыми он уже не познакомится, о моих детях, которых он уже не увидит. Но как бы то ни было, многое переменилось в тот вторник, когда мы вместе поглядели в глаза смерти.
Последние несколько дней были самыми длинными в моей жизни. Каждый разговор, каждая улыбка обретали новое значение. Такой боли и такой радости, как в эти дни, я не испытывала никогда. А в среду я поняла, как нам повезло, что мы получили эти несколько дней, и я знала, что папа думает точно так же. Он пролистал оставшиеся дни, пересчитал их все и подумал, что, пожалуй, уже хватит. Времени хватило на все – и чтобы уладить все дела, и чтобы дописать книжку, и чтобы со всеми попрощаться.
