Леонид Мацих - Легенды таинственного Петербурга
Вяземский отмечает и другую важную черту Вильегорского:
…Но в причете придворных
Умел быть сам с собой в чести и впопыхах
Не расточал царям слов приторно притворных.
Лабзин симпатизировал Вильегорскому и с удовольствием посещал открытые собрания его ложи, где произносил речи о любви к Родине, о долге перед Богом, об обязанностях масона. Своим собратьям по ложе, однако, Лабзин посещать ложу «Палестина» не только не рекомендовал, но даже прямо запрещал.
Ему не нравилось, что Вильегорский «хотя о делах Ордена весьма ревнует, но братиям уж больно потачку дает». Лабзин привык к совсем другому стилю руководства, основанному на деспотичной власти Мастера и раболепном подчинении братьев. Кроме того, нам кажется, что он ревновал к харизматической личности графа и опасался конкуренции со стороны его ложи.
В 1816 году Лабзин получил Высочайший рескрипт[4] и орден за издание духовных книг на русском языке. В этом же году его старый друг А.Н. Голицын был назначен министром народного просвещения. Мистицизм стал преобладающим течением в духовной жизни России, и Лабзин стал его главой. Интерес к мистике и эзотерике был огромным. Как пишет М.О. Гершензон: «это было настоящее могучее общественное движение, равно увлекавшее и наивные, и просвещенные умы». Эзотерика, как правило, входит в моду в переломные моменты социальной жизни, в эпоху гражданских бурь и потрясений, когда выцветают прежние идеалы, рушатся казавшиеся ранее незыблемыми представления и общественные системы. Мистические движения знаменуют собой поиск людьми новой системы духовных координат, обретение человечеством новых ориентиров. Тогда в России было именно такое время.
Для Лабзина настал его звездный час. Он решил возобновить издание своего любимого детища – «Сионского вестника». Журнал вновь стал выходить в свет в 1817 году с красноречивым посвящением «Господу Иисусу Христу». На этот раз Лабзин избрал для себя новый псевдоним – Угроз Световостоков. Журнал сразу же стал одним из самых читаемых в России. Тираж его постоянно рос, он стал заметным явлением российской общественной жизни. Приведем характерную цитату из письма Вяземского А.П. Тургеневу: «Жуковский слишком уж мистицизмует. Он так заладил одну песнь, что я, который обожает мистицизм в поэзии, начинаю уже уставать. Стихи хороши, но… везде выглядывает ухо и звезда Лабзина». Это ли не красноречивое свидетельство влияния Александра Федоровича на умы и сердца современников?
Деятельность Лабзина заслужила довольно ироничное описание молодого Пушкина. В ранних (возможно, еще лицейских) редакциях начала 4-й песни «Руслана и Людмилы» вслед за строками
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно Бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много…
следует описание некоего современного чародея и его занятий:
Все к лучшему: теперь колдун
Иль магнетизмом лечит бедных
И девушек худых и бледных,
Пророчит, издает журнал, —
Дела, достойные похвал!
Право в данном случае трудно принять ироническую интонацию, даже если она исходит от гения. «Колдуна» оставим на совести юного стихотворца, Пушкин говорит так явно «в угоду черни» (его собственные слова). Колдунами масонов считала самая невежественная часть общества.
Лабзин действительно полагал недавно открытый магнетизм одним из мощнейших средств к освобождению души из «темницы тела», заветной цели всех мистиков. К лечению бедных Александр Федорович имел прямое отношение, выступая инициатором широкой благотворительной кампании. На имя Угроза Световостокова приходили пожертвования со всей России, а Лабзин направлял их на филантропические цели. В этом он действовал заодно с другим видным масоном, Павлом Павловичем (Паулем Вильгельмом) Помианом-Пезаровиусом, основавшим в 1813 году газету «Русский инвалид», занимавшимся сбором средств на лечение раненных во время Отечественной войны 1812 года. Это было начало российской частной благотворительности. Через руки Пезаровиуса и Лабзина шли очень большие средства. Нужно ли добавлять, что эти люди в отличие от последующих просвещенных времен не присвоили себе ни копейки?! Лабзин поощрял дарителей жертвовать тайно, не открывая имен. При этом он ссылался на евангельскую цитату: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Матф. 6:1–4).
Практическим филантропом Лабзин был и в частной жизни. Они с женой, как уже было сказано, воспитывали двух приемных детей. Что до девушек, они здесь явно для рифмы – Лабзин никогда не был замечен в слабости к «прекрасным нимфам», оставаясь всегда примерным семьянином.
Чем больше был успех журнала, тем активнее становились его недоброжелатели. Повторялась история с первым выпуском. Против Лабзина и мистиков объединился весь реакционный лагерь, возглавляемый пресловутым архимандритом Фотием Спасским. Настойчиво внедрялась мысль об опасности и неблагонадежности мистицизма. Журнал обвинялся в произвольном толковании учения о благодати, в умалении значения Книги Царств, в кощунственном истолковании учения о первородном грехе и тому подобных прегрешениях. Самым тяжким было обвинение в сектантстве.
А.Н. Голицын вновь попытался прийти другу на помощь. Он освободил журнал от духовной цензуры и заявил, что сам будет его цензором. Но, как и 12 лет назад, это не помогло. По поручению Фотия «московский затворник Смирнов» сделал критический обзор журнала. До сих пор неизвестно, не вымышленный ли это персонаж? Есть серьезные основания подозревать, что под именем московского затворника скрывался ректор Петербургской духовной семинарии архимандрит Иннокентий Смирнов, противник «Сионского вестника» и покровитель Фотия. Ирония судьбы – Лабзин всю жизнь обожал мистифицировать других, и теперь сам пал жертвой мистификации.
Обзор направляется к князю С.А. ШиринскомуШихматову, тот поручает некоему А. Струдзе оформить полноценный донос в Синод. Струдза, добавив к обзору набор стандартных обвинений, подает бумагу в Синод и Голицыну как министру просвещения. Игнорировать донос не получилось, Ширинский-Шихматов доложил об этом царю. Голицын вынужден был «дать делу законный ход». Лабзину предложили изменить направление журнала и во всем слушаться «благодетельных советов духовной цензуры». В вопросах веры и своего духовного кредо Лабзин никогда не шел на компромиссы. Он отказался, и в конце 1818 года журнал закрыли.
Травля Лабзина набирала силу. Его главный ненавистник Фотий публично называл его не иначе как «идол-человек» и «пророк сатанин». От Лабзина отвернулись многие прежние знакомые.
Александр Федорович тяжело переживал все эти события. Его не обрадовало даже «утешительное» назначение на должность вице-президента Академии художеств. Главное дело его жизни – издательство книг ему продолжать не давали. За четыре года, прошедшие с момента закрытия «Сионского вестника» до своей отставки, он издал всего лишь одну книгу. Лабзин заболел «падучей» (эпилепсией), изнуряющие припадки отравляли ему жизнь и лишали главного наслаждения – работать за письменным столом. Характер Лабзина, и прежде нелегкий, испортился еще более. Порой он не мог себя контролировать и говорил такие вещи, в которых потом раскаивался. Одна из таких неосторожных фраз стала роковой.
13 сентября 1822 года на заседании руководства Академией слушался вопрос об избрании в почетные члены Академии графа Гурьева и графа Кочубея. Лабзин резко возражал на том основании, что эти господа ничего для искусства не сделали. Услышав, что зато они близки к государю, Лабзин сардонически расхохотался и заявил, что в таком случае он предлагает избрать почетным академиком царского кучера Илью Байкова, который к государю ближе всех, ибо его спину (Лабзин выразился по народному) государь созерцает каждый день.
Инцидент казался исчерпанным, но не тут-то было. Кто то из профессоров рассказал о лабзинской шутке студентам, те разнесли хлесткую фразу по кофейням и пивным, там ее услышали полицейские информаторы – и дело дошло до высокого начальства. 10 октября столичный генерал-губернатор граф Милорадович запросил официальных объяснений у Президента Академии А.Н. Оленина. Оленин, человек благородный, хотел замять это дело, но вынужден был отправить свой отчет, где писал, что все происшествие кажется ему пустячным. В ответ он получил от Милорадовича очень строгое письмо, где ему указывалось на исключительную важность этого дела. Милорадович послал доклад Оленина со своими комментариями Александру в Верону. Уже 20 октября последовал указ Сената, в котором предписывалось: Оленину – немедленно отправить Лабзина в отставку, Голицыну – объявить Оленину строгий выговор за недонесение о «государственном деле», Милорадовичу – выслать Лабзина из столицы с запрещением въезда туда без особого разрешения. Местом ссылки по указанию министра внутренних дел Кочубея избирается городок Сенгелей Симбирской губернии.
