Алексей Олейников - Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник)
Комендант крепости, в действиях которого оказалось не мало погрешностей, был отрешен от должности, предан полевому суду и понес очень суровое наказание; вопрос же о том, почему крепость, нуждаясь в помощи полевых войск, не получила таковой, к сожалению не подвергся соответственному освещению. В этом печальном эпизоде для общей обстановки хуже всего было то, что, с переходом Ковны в руки неприятеля, фронт наш по существу оказывался прорванным в прямом направлении на Вильну. В руки неприятеля перешли мосты через реку Неман и железнодорожная линия на Вильну, только частично разрушенная гарнизоном крепости. Вследствие этого, штурм Ковенской крепости не остался отдельным эпизодом; он повлек за собою дальнейшее наступление немцев на правом берегу реки Немана. Генерал Людендорф вернулся к своей первоначальной заветной идее наступления в обход правого фланга русских войск, в общем направлении на Вильну – Минск.
Вследствие этого решения, дела на нашем правом фланге становились для нас все более угрожающими. Чтобы облегчить их, Ставкой были приняты самые решительные меры, заключавшиеся в распоряжениях по сосредоточению Гвардейского корпуса к Вильне, по переброске туда же двух пехотных корпусов и одной кавалерийской дивизии и, наконец, по выделению из войск Юго-Западного фронта 120 отдельных рот с офицерами и вооружением «для быстрого и надежного усиления сплоченными частями корпусов армии генерала Плеве». Эта исключительная мера была вызвана крайне ответственным положением названной армии, ослабленной предыдущими боями. С помощью полученных подкреплений генералу Плеве удалось остановить немецкое наступление на левом берегу реки Северной Двины. Наконец, к 31 августа с большими трудностями было закончено формирование штаба Северного фронта, и в командование им вступил генерал Рузский.
Все упомянутые распоряжения относятся к числу последних, исходивших от Великого князя Николая Николаевича. Как известно читателю, 5 сентября во главе всех действующих войск армии и флота стал Император Николай, а начальником полевого штаба к нему был назначен генерал Алексеев. С большим трудом к концу сентября Русская армия вышла из очень опасного для нее положения, создавшегося стремлением немцев охватить правый фланг их главной массы. Идея наступательной операции германцев, явившаяся в результате систематического пренебрежения русскими армиями вопроса о прикрытии их операционных линий со стороны Восточной Пруссии, не разразилась катастрофой и «повисла в воздухе» лишь вследствие недостатка у германцев сил для ее выполнения. Но, в результате немецкого наступления по правому берегу реки Немана, мы все же потеряли значительную полосу местности и должны были закрепиться к северу от Полесья на довольно случайной линии от Риги по Двине до Двинска и далее на юг до Припяти, восточнее Пинска. Мы потеряли возможность пользоваться, в качестве рокадной, не только железной дорогой Либава – Радзивилишки – Вильна, но и линией Рига – Двинск – Вильна. Южнее же мы целиком отдали немцам железнодорожный путь от Вильны на Барановичи и такие важные железнодорожные узлы, как Вильну, Лиду и Барановичи, владение которыми представляло бы для нас существенную пользу в дальнейшей длительной позиционной войне. Так или иначе, но лишь к концу сентября 1915 г., русские армии вновь заняли сплошной фронт от Риги до Румынской границы, на котором они и успели закрепиться.
Я не стану вводить читателя в трудные и спорные расчеты того количества войск, которое было переброшено германцами против нас с их Западного фронта за весь период наступательной операции, приведшей их от Дунайца к Западной Двине и Стыри. Укажу только на вполне достоверное распределение неприятельских сил, данное нашим военным представительством в Париже в 1920 г., в распоряжении которого имелись все необходимые для подсчета документы и данные. Из этого распределения видно, что, в то время как от начала войны до сентября 1915 г. неприятельские силы на Западе, по числу дивизий, не увеличились, держась на цифре 83 пехотных дивизий – в это время на Восточном фронте против нас число неприятельских дивизий возросло с 50 до 137.
Эти цифры лучше всяких слов свидетельствуют о том, какая помощь была оказана русскими войсками их союзникам на протяжении первого года войны, равно как ясно иллюстрируют размеры той опасности, которая была отведена жертвенностью Русской армии от наших западных союзников.
Некоторые характерные черты и события из жизни фронта и тыла
1. Отношения между правительством и Ставкой
Минувшая война не только в России, но и в остальных государствах, принявших в ней участие, развернулась в войну общенародную. Она поэтому несомненно требовала предельного напряжения всех живых и материальных сил борющейся нации. Чтобы дать это напряжение и тем облегчить победу, необходимо было обеспечить тесное единение фронта с тылом, армии с народом. Отсутствие такового единения составляло одно из самых больных мест в организации войны в России. Проистекало это больное явление из того, что в годы мира, правительством, которое не вело активной политики и вместе с тем, по причинам внутренним, опасалось приобщения населения к государственным делам, ничего не было сделано для создания в народе к моменту возникновения вооруженного конфликта соответственной «психологии». В силу этого население России в общем встретило войну без необходимого «пафоса».
Народ в России держался вдали от государственной жизни; ему были очень мало знакомы интересы страны и дальше своей деревенской колокольни он в большинстве мало что и видел. Нельзя отрицать, конечно, факта некоторого подъема настроения в населении в начале войны, но таковой сосредоточивался по преимуществу в городах, где больше следили за событиями, и главное, подъем этот имел только поверхностный характер. В глубине народа не было убеждения в необходимости победить, и запасные шли на призыв скорее из чувства послушания к требованиям власти, чем из патриотического сознания. Эта мысль лучше всего доказывается теми беспорядками, которыми в некоторых местах был отмечен призыв запасных.
В интеллигентских кругах также не было всеобщего подъема. Молодежь часто не стеснялась искать случая или уклониться от призыва вовсе, или пристроиться на службу в тылу. В свою очередь, и власть стала на ту ложную точку зрения, что войну можно выиграть без организации народных сил, усилиями одной армии, опирающейся на свой кадровый состав мирного времени и поддерживаемый правительством. Мобилизация армии не повлекла за собою мобилизации всей страны, т. е. приспособления строя всей ее жизни к суровым требованиям войны. Опыт Русско-японский войны в этом смысле не был достаточен. На факт объявления войны взглянули недостаточно серьезно; больше гадали о том, когда война может закончиться, чем думали, как бы придать ей силы для победного конца.
Недостаточная сознательность важности и ответственности наступившего с войною периода времени, была, таким образом, первою причиною тому, что внутренняя жизнь фронта и тыла, под коим следовало понимать всю страну, пошли не по одному руслу. Русские люди, покорные и в большинстве инертные, шли на призыв и умирали лишь до тех пор, пока не настали великие испытания. Очевидно, что в изложенных условиях достигаемые успехи не могли быть прочными. И когда в 1915-м году Германия нашла возможным, прочно укрепившись на Западе, сосредоточить против России свои главные силы, то Русская армия, к тому же лишенная боевых припасов, не могла не стать и не откатиться обратно на свою территорию.
Второй причиной расхождения жизни фронта и тыла явилось то недоверие, которое, как я уже имел случай отметить, сложилось при дворе к личности Великого князя, а за ним и к его ближайшим сотрудникам. Недоверие это было настолько чудовищно, что едва ли его целиком мог разделить лично Государь. По крайней мере, он тщательно скрывал все то, что ему нашептывалось, и, наоборот, всегда умел маскировать свое действительное отношение к Ставке знаками особого внешнего внимания к ней и расположения. Глубина всех подозрений стала известна лишь впоследствии, когда всеобщим достоянием явились письма Императрицы Александры Федоровны к ее супругу.
Из этих писем видно, что Императрица считала Великого князя опасным честолюбцем, ее больной мозг вместе с тем подозревал Ставку то в каком-то ужасающем предательстве, то в заговоре, имевшем целью низложение царствовавшего Императора и насильственное удаление ее в монастырь. Само собой разумеется, что все эти слухи, отнесенные к первому периоду войны, были сплошным вздором.
– Шпионы, находящиеся в Ставке, – писала Императрица по поводу одной из предполагавшихся поездок Царя на фронт, – сразу же сообщат немцам, и тогда их аэропланы начнут действовать.[96]
