Юлия Монакова - Подвенечное сари. Русские девушки в объятиях Болливуда
Я обмерла от страха, предчувствуя настоящий допрос. Так оно и вышло: кузен устроил мне целый экзамен. О чем он только со мной не говорил, о чем только не спрашивал! Причем обсуждали порой такие отстраненные вещи, вроде курса доллара в России и Индии, что я недоумевала – для чего ему это? Он что, хочет проверить уровень моего английского? От волнения у меня даже сердце разболелось, но я мужественно отвечала на все его вопросы и вежливо улыбалась, давая понять, что мне очень интересна беседа.
На другой день Санни с радостью сообщил мне, что я понравилась его кузену. Поначалу, как выяснилось, тот был очень сердит на Санни и настроен ко мне заведомо недоброжелательно: что, мол, в Индии тебе хороших девушек мало?! «Да зачем мне индийские девушки, – отвечал Санни, – если я эту люблю…» Но, пообщавшись со мной, суровый Битубхай сменил гнев, как говорится, на милость. Сказал:
– Она очень милая и приятная девочка. Больше всего мне понравилось, что она стеснялась – совсем как индианка, такая скромная…
– Между прочим, – смеялся Санни, рассказывая мне об этом, – он и сам невероятно смущался, разговаривая с тобой! Он хотел расспросить тебя о наших отношениях, а вместо этого задавал какие-то посторонние вопросы – про погоду, про курсы валют, про карьеру…
Как-то одна из кузин Санни – весьма интеллигентная и образованная девушка в очках, студентка лет двадцати – затеяла со мной светскую беседу. Один из ее вопросов мне запомнился:
– Мисс Джули, так получается, что вы оставили свою профессию, работу, карьеру во имя любви?!
– Получается, так, – кивнула я. В ее глазах читался неприкрытый ужас: сама она наверняка была уверена, что никогда в жизни так бы не поступила. Подожди, девочка, подумала я в тот момент, вот влюбишься по-настоящему – тогда поймешь. И все твои прогрессивные феминистические идеи испарятся как дым… Но вслух, понятно, ничего этого я не сказала.
В целом общее единогласное мнение родственников обо мне было таковым: я очень «nice»,[18] «innocent»[19] и «beautiful»[20] (последнее слово они произносят как «бьюууутифуль»), что в устах индийца, видимо, считается наивысшей похвалой. Благоприятное впечатление произвели, помимо этого, мои манеры и образованность, а также познания в индийской культуре, особенно любовь к местным фильмам. Так что, можно сказать, благословение предков мы с Санни получили.
Но больше всего меня полюбила, несомненно, старшая сестра Санни. Ее звали Гульназ. Санни жил вместе с ней, ее мужем и сыном в одном доме. Семья сестры обитала на первом этаже, а Санни на втором. После свадьбы Санни намеревался торжественно перевезти меня к себе, на второй этаж, а пока что это было обычное необжитое холостяцкое жилье, поэтому все свободное время Санни проводил на первом этаже. У сестры, которая его обожала, он завтракал и ужинал, племянник души в нем не чаял, да и муж Гульназ не возражал, что здоровый, по сути, мужик все время находится в их доме.
Мы с Гульназ понравились друг другу с первого взгляда. Несмотря на то что она почти не говорила по-английски, мы отлично понимали друг друга – очевидно, на уровне подсознания. Уже в первые дни моего пребывания в Индии Гульназ спросила у Санни:
– А где Джули обычно кушает?
– Иногда в отеле, а иногда я ее в ресторан вожу, – ответил он.
Гульназ пришла в ужас, заохала и замахала руками:
– Это все нездоровая, нехорошая пища! Как же можно без домашнего-то! Вот что, отныне каждый вечер вы будете ужинать с Джули у нас, и без возражений!
В мой первый визит специально для меня Гульназ приготовила свое коронное блюдо: плов бриани с вкуснейшими мясными котлетками кебаб.
– Мне очень, очень понравилось! – восторженно сказала я, благодаря Гульназ за ужин. Та была просто счастлива услышать мою похвалу.
– А ты когда-нибудь приготовишь то же самое для меня? – лукаво ввернул Санни. Я вздрогнула. Ох, как же много существует вещей, которым мне предстоит научиться! В том числе готовить вот такие кулинарные шедевры… Смогу ли? Верится с трудом…
А затем так и повелось – каждый вечер Санни заезжал после работы за мной в отель, и мы отправлялись к Гульназ на ужин. Постепенно я стала чувствовать себя там как у себя дома – настолько это место было родным, теплым и душевным…
Гульназ привязалась ко мне всем сердцем. Иногда меня буквально вгоняли в краску ее выходки – например, она могла взять мою руку и начать ее расцеловывать, приговаривая ласково: «Бхаби…». «Бхаби» в переводе с хинди означает «жена брата», «невестка».
Когда я подарила Гульназ русскую матрешку, она пришла в дикий восторг! Она снова и снова вынимала деревянных куколок одну из другой, а затем вставляла обратно, радостно считая: «Одна… две… три… четыре… пять!» Каждому вновь прибывшему гостю матрешка демонстрировалась как чудо света.
Как-то Гульназ заметила, что у меня руки все в комариных укусах. А комары здесь противные, злющие и активные круглый год, просто ужас. Плюс у меня еще кожа очень чувствительная… В общем, Гульназ разохалась, разахалась, запричитала, обняла меня, начала целовать – жалела так, видно, а затем принесла мне средство против комаров и мазь от укусов.
– Да-а-а, – задумчиво и немного ревниво потянул Санни, наблюдавший эту сцену. – Она уже сейчас любит тебя больше, чем меня… Что же будет позже?..
Безграничная любовь Гульназ дошла даже до того, что она стала… стирать мою одежду. Поначалу, едва она мне это предложила, я отмахивалась от нее руками и ногами:
– Нет, спасибо, не нужно… Я как-нибудь сама…
– Да что ты там настираешь у себя в гостиничном номере?! – скептически восклицала она, уперев руки в бока. – Клянусь Аллахом, мне это нетрудно… Отдавай мне всю свою грязную одежду в конце недели, я с удовольствием ее постираю для тебя!
– Она права, – вступил в разговор Санни. – В отеле нормально стирать ты все равно не сможешь… Или ты стесняешься? Ну, хочешь – отдавай одежду не Гульназ, а мне. Я сам постираю…
– Нет!!! – в панике вскрикнула я. – Тебе не отдам тем более…
Однако они насели на меня вдвоем, и в конце концов мы пришли к компромиссу: пятьдесят на пятьдесят. Что-то стирала я сама, вручную, а что-то (вроде джинсов, которые можно было стирать в машинке) отдавала Гульназ.
Санни продемонстрировал мне свои две комнаты на втором этаже. Очень волновался, какое впечатление на меня произведет его жилище. Все время напряженно спрашивал:
– Тебе и вправду нравится? Честно-честно, нравится? Сможешь ли ты здесь жить со мной? А как тебе вид с балкона? А вот скоро еще тут побелят стены и потолок, покрасят пол… А какие цвета ты предпочитаешь? Еще и мебель надо новую купить…
Смешной такой… Мне не может не нравиться, потому что с ним я готова жить всюду и в любых условиях. Главное, чтобы он был рядом…
Кстати, для Санни важно было мнение обо мне не только его родных, но и друзей. Тут, конечно, он больше ждал не одобрения – он был в нем уверен, – а попросту хотел похвастаться невестой! Друзей у него – полгорода, все очень неплохие ребята. Но мне в душу запали двое из них.
Первый был раза в три старше Санни. Но, несмотря на разницу в возрасте, они были друзья не разлей вода! Санни очень уважал его и ценил.
На меня произвели огромное впечатление его изысканные манеры. Когда мы с Санни впервые прибыли к другу с визитом, он обратился ко мне с торжественной, пусть и несколько высокопарной, речью:
– Мисс Джули, разрешите мне представиться, а также познакомить вас с остальными членами моей семьи… Моя жена, мой сын, две моих дочери… Прошу прощения, дом у меня маленький, но зато в этом доме царит любовь… И я буду безмерно счастлив видеть вас в своем доме снова и снова…
Я была тронута такой пламенной речью. С удовольствием (и вполне искренне) заверила, что обязательно приеду еще раз, что дом у него чудесный, что здесь очень уютно.
Второго друга, знакомство с которым мне запомнилось, звали Ваджид. Он мне тоже сразу понравился – такой невысокий пухленький здоровячок, помешанный на своем сотовом телефоне со всякими наворотами и прибамбасами. В первую же минуту знакомства он успел меня сфотографировать на свой мобильник раз десять! Ваджид был жутко смешным и добрым. Он был женат и несколько месяцев тому назад стал отцом – фотографии сынишки (сделанные этим же телефоном) были с гордостью мне продемонстрированы, а затем для меня даже включили (в телефоне же) запись плача малыша.
Ваджид искренне привязался ко мне – как к девушке лучшего друга и как к младшей сестренке.
– Можешь называть его «бхай-джан», – шутя посоветовал мне Санни, – на хинди это означает «дорогой братец»!
Но шутка прижилась; с тех пор я неизменно звала Ваджида «бхай-джан», он и сам привык к подобному обращению. Привыкли и окружающие – едва вдалеке слышался голос Ваджида, все наперебой кричали мне:
– Джули, твой «бхай-джан» идет!..
