Мария Петровых - Избранное

Годы мои,
Красные и зеленые,
Куда вы ушли?
Годы светлые, годы под черною тучею,
Леденящие, жгучие,
Взывающие, немые,
Кривые, прямые
Годы мои!

Где ж вы, всеми скорбями заклятые,
Всеми обидами,
Годы мои крылатые,
Годы с крылами подбитыми?
Где ж вы мои, мои быстрогонные,
Не пешие — конные,
Любимые годы мои?

Сколько вы принесли-унесли зазорного,
Черного, черного, черного,
Годы мои!
Сколько не сказанных слов унесли вы,
Сколько пристрастий — приливы их и отливы,
Годы мои!

Где ж вы? О вас ни слуху ни духу, —
Запивающие небом каменную краюху,
Годы мои!
Откуда взялись — несродные мне, иные,
Не конные — пешие, посошные,
Спешащие годы мои?

Соберитесь вы все когда-нибудь
Вздохнуть, всплакнуть,
Почтить мой прах, вспомнить минувший путь,
Мои бесценные,
Мои мгновенные,
Черные, белые, зелено-красные,
Напрасные и ненапрасные
Годы мои!

Мчатся бурные реки твои по-армянски,
С гор слезами сбегают ручьи по-армянски,
По-армянски твоя расцветает весна.

В рощах — говор и пенье пичуг по-армянски,
В пашню крепко врезается плуг по-армянски,
По-армянски нетленны твои письмена.

Глубь рассветных небес горяча по-армянски,
Столкновенье согласных, звучат по-армянски,
По-армянски взрываясь, звенит, как струна.

Кузнецов твоих руки крепки по-армянски,
На полях зеленеют ростки по-армянски,
По-армянски таится в камнях тишина.

Сколько раз ты, казалось, из рук уплывала,
Но ты нашей осталась, и ввысь, как бывало,
По-армянски возносится гор крутизна.

Вздох теснин твоих скорбен и тих по-армянски,
Чтим почивших страдальцев твоих по-армянски,
По-армянски печаль твоя мне суждена.

Лишь бы все, чем живу, чем дышу, сохранилось.
И потом — что ни сталось бы, что б ни случилось —
Будут плакать ручьями снега по-армянски,
Будут весны вбегать на луга по-армянски —
По-армянски — вовеки, во все времена.

Красуешься под ветерком, сверкаешь свежею листвой,
Дневной дороге тень даришь, глубокой ночью ждешь
   зари.
В теснинах сердца моего звонкоголосый говор твой,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!

Ах, как взметнувшийся костер, стоит зеленый твой огонь,
Я издали тебя молю, гори, мой трепетный, гори!
Изжаждавшиеся поля желанною прохладой тронь,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!

Поет мой жаворонок-сын, играючи в тени твоей.
Его получше приголубь, порадостнее одари,
Листвой веселой осени, отцовской ласкою согрей,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!

Меча и пламени певец, хочу я лишь твоей любви,
И если в праведном бою прикажет родина: «Умри!» —
Умру, чтоб вольным быть тебе, исчезну я, а ты живи,
О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь
   Наири!

За старой садовой оградой
Ручей пробегает легко,
Дыхание нашего сада
Несет далеко, далеко.

Сверкающим, благоуханным,
Бессонно стремится вперед,
Сливается вдруг с Воротаном
И дальше бежит и поет.

С ним шепчутся клены и вязы,
Песок золотится на дне,
Таким он дошел до Араза,
Волной прикипая к волне.

Слился с шумнопенным Аразом,
Но тут еще песня не вся —
Он в море врывается разом,
Дыхание сада неся…

За старой садовой оградой
Ручей пробегает легко,
Дыхание нашего сада
Несет далеко, далеко.

Я в мир пришла как под хмельком
И оттого иду не в такт,
Я изнутри обожжена
И оттого иду не так.
В круговорот
Невзгод, забот
Растерянно погружена,
Я выровнять пытаюсь шаг —
Не получается никак!
Швыряет жизнь и в свет и в мрак,
И сердце тайно устает.
Всем улыбаюсь на ходу,
Кто мне знаком и незнаком.
С ноги сбиваясь, я иду
Как в полусне, как под хмельком.

Умолкла душа, опустела душа,
Подобно покинутой хижине ветхой,
И нá сердце пала печаль, как туман,
И сердце зашлось от горечи едкой.
Но кто ж так бесследно меня потерял?
Но кто ж меня так незаметно забыл?
Зачем я средь этой ненастной мглы
Держусь, уцепившись за выступ скалы,
Сломавшейся веткой?

Но все ведь и было только затем,
Чтобы ты был.
Жизнь мне дала все, что могла,
Кроме тебя.
И я осталась ни с чем,
Совсем ни с чем.
Многозвучный мир без тебя
И глух и нем.
Кроме тебя, жизнь мне дала
Все, что могла,
А нужна была лишь затем,
Чтобы ты был.

Что вижу в дальней дали дней?
Верхушки черные плетней,
Терновник в связках синих бус…
Как терпки ягоды на вкус!
Там тишина вплелась в кусты.
Крапивы заросли густы, —
Они стремятся ввысь, колебля
Свои готические стебли
В руинах крепостной стены.
Сквозь пол, сквозь каменные плиты
Пробилась травка там, где скрыты
Глухие тайны старины…

Клочки тумана в сучьях дуба,
Нагнувшегося со скалы.
Средь плотной мутно-белой мглы
Ни вести, ни следа, ни знака
О затерявшемся селенье.
Лишь белый океан вокруг,
Как призрак светопреставленья.
И вдруг так славно, так беззлобно
Залаяла вблизи собака,
И этот звонкий добрый звук
О камень бьется дробно-дробно…

Вот глинобитная хибарка
С одним-единственным окном
И с плоской кровлею, — на ней
По краю — маки рдеют ярко,
В середке — поле подо льном.
В хибарке сладок запах пряный
От вянущих пучков тимьяна;
Косички лука, чеснока
Свисают из-под потолка.
Вязанки хвороста вповалку
Лежат у глиняной стены,
И вид у них сиротский, жалкий.
На полках — миски, чугуны
И меднозвучные котлы, —
Чуть тронуть — слышен гул набата.
В углу, где всей семьей ухваты,
Местечко есть и для метлы.
А за порогом — шелковица
Растет у самого окна.
Есть ветка у нее одна,
Случилось, бедной, надломиться:
Так часто мы ее сгибали,
Что не согнули, а сломали,
Но боль она превозмогла,
Надломленная, зеленела,
Дарила ягодами нас.
Я всей душой ее жалела,
О ней горюю посейчас, —
Надломленная, зеленела,
Дарила ягодами нас…