Николай Прокудин - Бой под Талуканом
Лежать в маскхалате на сырой земле довольно неприятно. Ни пошевелиться, ни поерзать и ни встать нельзя: вдруг заметят. Мы находились в поле перед небольшим бруствером, у арыка. Впереди в дымке виднелся кишлак – хибарок сто, притулившихся у склона лесистой горы. Опустел ли он при нашем появлении в Алихейле, или остались какие-то жители – неизвестно. Ясно только то, что это не контролируемая правительством территория. Позади нас стоит выносная застава, передовое охранение крепости, тут отсиживается афганский батальон, человек восемьдесят. Они запуганы так, что практически не высовываются. Дорога к заставе загромождена сгоревшей техникой. Живут под постоянной угрозой штурма, Пакистан-то в двух шагах.
Я слушал тихо потрескивающую радиостанцию, отмахивался от комаров и дрожал.
– …Крот, «духи»! Крот, «духи»… Крот, ты слышишь? Крот, «духи». Крот, «духи»…
Что за чертовщина?! Вроде бы голос Пыжа, а он впереди нас всего метрах в пятистах. Ну если сейчас начнется стрельба, то тут будет такая бойня! Мы на открытой местности, а мятежники станут бить с возвышенности. Не уползти и не убежать, замучаешься раненых выносить. Но почему-то вскоре все стихло. Радиостанция замолчала, а спустя пару томительных часов из тумана появились саперы и разведчики. Грязные, мокрые, злые и напуганные.
Ну вот и все. Комбат по связи дал команду возвращаться (до этого в эфире было гробовое молчание), и рота тихо снялась с позиции, как будто нас тут и не было никогда. А интересно, чей это был кишлак? Афганский или пакистанский?.. Хотя пуштуны везде одинаковые.
Теперь главное – вернуться и не наскочить в тумане на какую-нибудь свою или «духовскую» засаду.
Возвращаемся очень долго, медленно и осторожно, офицеры всю дорогу шипят на солдат, чтобы не шумели и не гремели оружием и касками.
* * *Выбрались под утро, уже на рассвете. Техника подъехала к пересохшей речушке, и люди быстро разместились по машинам. Нашей роте стало совсем тесно, все же три БМП в Гардезе ремонтируются. Еще одна по дороге к крепости накрылась, и ее утащили обратно. Да, достанется Федаровичу после боевых.
Мы вернулись к началу завтрака. Головской со своей командой – Берендеем и Соловьем стояли возле полевой кухни и улыбались белозубыми, сытыми улыбками на широченных физиономиях.
– Берендей! Гони жратву, хватит оскаливаться, не видишь: промокли и замерзли, как собаки, – окликнул командира хозвзвода Бодунов.
– А если бы ты не бросил черпак, как последний дурак, то сидел возле кухни – сытым, обогретым. Поперся за приключениями, – принялся выговаривать толстяк-прапорщик нашему прапорщику, своему бывшему подчиненному.
– Если ты не начнешь шевелиться, я тебя в котел засуну и сам начну проводить раздачу еды!
– Пошел ты… В первую очередь кормлю командиров рот и отдельных взводов, замполитов – им на совещание. А ты постой в стороне, подожди своей очереди.
– Вот черт, дискриминация! Ну, погоди, Берендей! Будет и на моей улице праздник, назначат охранять взвод обеспечения – я тебя погоняю, буду стрелять из пулемета прямо над твоей толстой задницей.
– Игорек, ну не суетись! Дай людям покушать, а потом подойдешь отдельно, чайку попьем, поговорим. Не нагоняй волну! – И Берендей сыто рыгнул, почесывая волосатый круглый живот, выпирающий из-под тельняшки, и, разгладив усы, начал кормить офицеров.
Бодунов уловил тонкий намек на какую-то халяву и отошел в сторону.
Я присел рядом с усталым разведчиком, медленно жующим кусок хлеба с маслом и задумчиво катающим хлебный мякиш по столу. Грустный, потерянный, рассеянный взгляд. Николай в мыслях был явно где-то очень далеко отсюда.
– Коля, что случилось? – спросил я, слегка подталкивая лейтенанта.
– А? Что? М-м, я сегодня чуть не убил человека.
– Ну и что? В первый раз, что ли? Сколько их уже на твоем счету?
– Нет, ты, Ника, не понял, почти зарезал человека – нашего солдата. Как он оказался прямо передо мной? Саперы ушли метров на двести вперед, а я со взводом залег и наблюдаю в ночной бинокль за кишлаком. Вдалеке ковыряются саперы, кишлак спит, и вдруг вижу: прямо метрах в двухстах ползут два «духа». И ползут конкретно, один – на меня, а другой – в сторону саперов. Я шепчу в радиостанцию: «Сапер – „духи“, сапер – „духи“!» Понимаю: нужно что-то предпринять, стрелять нельзя: близко от кишлака, и не сумеют уйти ребята без потерь. Достал финку и пополз вперед, подрежу, думаю, обоих. Взял чуть правее и подкрадываюсь осторожно к ближайшему. А «дух» сидит как-то странно, наклонившись, спиной ко мне и что-то делает. Я занес над ним нож и потянул руку, чтоб зажать глотку, а он повернулся и поднимает на меня глаза… Свой! Славянин! Меня чуть инфаркт не хватил. Солдат как громко…, в общем, ты понял, вонь пошла. Я бы и сам, наверное, обделался.
– Коля, а если бы был не славянин, а какой-нибудь узбек или туркмен?
– Х-м, тогда, думаю, не сообразил бы сразу и не удержал руку с ножом. Я и так уже мышцы напряг для удара. Какая-то секунда спасла парня. У меня потом руки всю дорогу тряслись, Айзенберг пятьдесят граммов спирта дал, чтоб успокоиться, и промедол вколол, когда сюда пришли. Вот я такой сейчас и сижу заторможенный. Я самый счастливый сегодня человек, не взял грех на душу, отвел кто-то мою руку. Может, есть Бог на свете?..
Вновь комбат построил офицеров и принялся проводить воспитательную работу. Подорожник, словно двуликий Янус, был один в обоих лицах – и комбат, и замполит. Пока мы ночью ползали вдоль границы, он управлял ротами с КП батальона. Чувствовалось, что надвигается «гроза». Василий Иванович нервно прохаживался вдоль строя, крутил, теребил и разглаживал усы, от чего они стали торчать далеко в стороны, будто искусственные. Чистая, отутюженная форма, начищенные туфли, до синевы выбритые щеки, сиявшие румянцем, и даже запах какого-то одеколона.
Мы же представляли собой совсем жалкое зрелище. Лично у меня грязный маскхалат, перепачканный от ночного ползания, разваливающиеся стоптанные ботинки (я их взял на построение у сержанта), десятидневная щетина, пыльные и грязные всклоченные волосы на голове с торчащими во все стороны вихрами, «чернозем» под неподстриженными ногтями. Чистые – только лицо, шея и руки. За весь рейд ни разу не попали в полевую баню – не повезло. У других вид был не лучше.
– Товарищи офицеры! В каком вы виде? Это разве пример для подчиненных? Всем помыться, побриться, привести форму в порядок. Никто не удосужился перед построением ботинки почистить! Даю ровно час, затем снова проверяю. Да и личный состав одновременно привести в порядок.
– Чего это он? – спросил я у Шведова. – Белены, что ли, объелся? Бриться на боевых – самая плохая примета!
– Комбат попал под горячую руку Ошуева, тот на совещании орал, что батальон как сброд болтается по лагерю и позорит полк. Мол, получил орден и можно дурака валять? Пригрозил отпуск «бате» задержать, а ты ведь знаешь, какой наш Герой злопамятный. А у Иваныча уже путевка приобретена в Крым. А тут еще Артюхина нет, начальник штаба батальона – новичок, комбат за всех крутится. Вот вначале меня поимел и приводил в порядок, затем сам брился, а теперь за вас взялся.
– Игорь, ты – дуралей, мало тебе одной дырки в башке? Знаешь, верно, не хуже меня, что нельзя брить физиономию, покуда в полк не вернешься, тем более ты через полгода должен в Союз вернуться.
– Слушай, умник, иди-ка, бери лезвие и выполняй приказ, а я посмотрю, как ты откажешься. Шеф злой, словно раненый медведь, думаешь, ему было легко. Он, когда брился, почти рыдал, хотел выращенную бороду в Союз увезти.
Солдаты принялись бриться и чиститься, в очередь у одной бритвы становилось по десять человек, да им, собственно, и сбривать-то пока было нечего. Пять волосинок у Свекольникова, три у Колесникова, гладкие щеки у Тетрадзе. Вот только Зибоев и Мурзаилов мучались по полчаса со своей бурной растительностью.
Естественно, ни я, ни другие офицеры роты одним общим станком пользоваться не стали, а Ветишин со своей редкой светлой щетинкой был не заметен. Ограничились чисткой ботинок, но покуда дошли по густой пыли к штабной машине, обувь снова запачкалась.
Арамов оказался хитрее всех, принес щетку и смахнул пыль, стоя в строю, и на подбородке виднелись свежие порезы. Молодец, прогнулся!
– Ну что с вами делать? Сбитнев? Вы можете управлять ротой или нет? В чем дело? – взъярился комбат.
– Да пока дошли, уже не видно, что чистились, а бриться нечем, – ответил Володя.
– Почему я нашел? Почему у меня х/б чистое всегда в запасе, почему бритва есть? – удивился и возмутился Иваныч. – Замполит, в чем дело? Ты вроде бы мой первый помощник в рейде, Артюхин тебя назначал, да?
– Так точно! Но вам, товарищ майор, значительно проще: цыкнули – и Берендей примчался и все принес, а как не принести, попробуй не достать, не приготовить – и вместо Бодунова АГС понесет, – усмехнулся я.
