Виктор Бронштейн - Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом
Ещё раз Белокаменная была рядом спустя лет 12–13. Я, будучи кандидатом экономических наук, работал на свирском заводе «Востсибэлемент», внедрял новые модели самофинансирования, которыми тешилось горбачёвско-рыжковское правительство, тогда серьёзно и обсуждался вопрос моего перевода в Москву на нововведённую должность замначальника главка по экономике. Но обком партии не согласовал моё назначение. Во-первых, кадры нужны и в Сибири – был их аргумент, а во– вторых, помешала, пожалуй, и еврейская фамилия.
Если бы я переехал в Москву, жизнь бы сложилась иначе. Не возвращался бы сын на электричке с отцом и не оказался бы между поездами, не было бы главного стресса и горя в моей жизни.
В сравнении с «красными» директорами моя дорога, не зависящая от дурацкого каприза члена Политбюро, да и от другого высокого начальства, в чём-то выигрышней. Но зато вокруг них не было ни бандитов девяностых годов, ни рейдеров двухтысячных, ни обвала рубля, сметающего фирмы и сеющего долги и убийства.
Казалось бы, нужно радоваться хотя бы большей свободе сейчас, в относительно тихое время, но нет же, спокойней ситуация – больше чёрных мыслей и внутреннего стресса, в котором виновен только ты сам, но от этого, увы, не легче.
Огромнейшее преимущество бизнесменов перед государевыми людьми всех мастей и времён – это необычайная лёгкость на подъём. Директор-собственник может в одночасье решить и уехать хоть в Америку, хоть на Байкал. Тем напряжённейшим летом я выбрал второе. В начале лета волей случая умчался я на совершенно уникальный байкальский остров Ольхон и не ошибся. Как в раннем детстве песочница пионерского лагеря заслоняла от меня вселенские переживания, так теперь лес и бесконечные пески, бездонное байкальское небо и сам Байкал, чутко улавливающий все оттенки беспрерывно меняющегося неба и удивляющий своей безмерной палитрой красок даже самых маститых художников, рассеивал тяжёлые мысли. Был момент, когда я позавидовал одной прибрежной сосне, которая беспрерывно любуется Байкалом зимой и летом, днём и ночью уже много лет:
Как не завидовать сосне,
В подруги выбранной Байкалом,
Ведь для неё, как в чудном сне,
На пенно-синем полотне
Палитра красок пышет жаром.
Взметнувшись в небо из воды,
Сосну зарницы развлекают.
А снежно-льдистые сады
В сиянье зимней чистоты
Огнём алмазов соблазняют.
А мы куда-то всё спешим,
До нервных срывов напрягаясь,
Мир Божий и себя крушим.
Грешим, грешим, грешим, грешим,
В бетонных сотах развлекаясь.
Помогала и общепризнанная целебная байкальская энергетика, особенно в самой святой части острова – на мысе Бурхан, где есть таинственное мистическое место – небольшая, но настоящая пещера. Интересно, что женщинам подходить к пещере, а тем более ступать внутрь неё, не разрешается.
Поехал на Байкал я экспромтом, на открытие художественной выставки дня на два, а остался на десять дней. Природа и замечательное романтическое знакомство, которое хоть и закончилось ничем, но в моей душе прошло все стадии настоящего романа и переплавилось в дорогое для меня воспоминание и стихотворение «Ольхонская грёза», положенное к тому же на музыку замечательным иркутским композитором Владимиром Соколовым:
Как чайки, дерзкие мечты
Душевных штормов не боятся.
В объятьях дикой красоты
На гребнях чувств они гнездятся.
Тепло случайных встреч с тобой
Храню от стылости заката.
Молю, чтоб нашептал прибой
Любовь ольхонскою волной —
Здесь прадед счастлив был когда-то.
Ступали раньше на Бурхан,
Окутав лошади копыта.
К святым местам бурятский хан
Вёл присмиревших вдруг мирян —
Там дверца в чудо приоткрыта.
Вот так же я не подойду
К тебе своей стопою грешной.
Обычай местный соблюду,
Костёр подальше разведу,
Спасаясь в стуже безутешной.
Но ты мечту в свой храм впусти —
В нём чувств убитых воскрешенье.
Ох, как непросто крест нести
Вдоль бесприютности, прости…
Тобой я грезил от рожденья.
Природа Ольхона и пусть даже толком не начавшийся роман, а также литературно-музыкальные встречи существенно смягчили душевную боль.
Благостно влияло на нервы и общение с истинно православными и искренне верующими хозяевами известного в мире полублагоустроенного кемпинг-отеля «У Никиты». Интересно, что жена Никиты Наталья на Ольхон променяла саму столицу и никогда не пожалела. Как когда-то декабристы в Иркутске, их семья на Ольхоне является очагом культуры и надежды. Наталья ведёт театральную студию, а Никита, в прошлом известный спортсмен, мастер спорта по настольному теннису, не только тренирует детей, но и возит их по миру. Причём находит самые недорогие варианты и по билетам, и по проживанию у своих многочисленных иностранных друзей, посещающих Ольхон. В общем, они хоть и бизнесмены, но какой-то редкой породы, сродни бескорыстным странникам. И это восхищает не только меня. Отдыхал у них как-то скромный с виду и совершенно непритязательный китаец. Впоследствии он принял Никиту с его ватагой буквально по-царски в настоящем дворце. Непритязательный китаец оказался миллиардером.
Вскоре после Ольхона подоспела у меня и поездка в Испанию. Тоже незабываемая интересным знакомством с одной молодой женщиной, которая, при кажущейся хрупкости, беззащитности и беззаботности, поразила меня своим мужеством. Выяснилось, что у неё есть серьёзное подозрение на неизлечимое заболевание сердца, которое не мешает жить, но угрожает внезапным концом. Такое же заболевание с известным финалом в сорок с небольшим лет было, говорят, и у Андрея Миронова. Окончательный анализ она решила не делать. Говорит, что во сне к ней явился ангел, давший этот мудрый совет. Что наши неприятности и переживания по сравнению с преодолённым этой молодой женщиной страхом внезапной смерти! И это мужество в двадцать с небольшим лет! Самое удивительное, что она излучает бьющую ключом жизнерадостность, доброжелательность и оптимизм. Общались мы часто и подолгу. Ходили и в ночные походы. Она рассказывала о многом, в том числе и о своём женихе, что не мешало нашему приятельству. У неё тоже была страсть к поэзии, хотя наизусть она знала не так много. Наверно, это в первую очередь и объединяло нас. В моём сердце, пожалуй, была и какая-то бескорыстная собирательная любовь то ли к ребёнку, то ли к другу, то ли к женщине. Могла ли она перерасти в любовь без «то ли» к женщине? Вряд ли. Хотя может быть, но только в ответ на её сильное чувство и безудержное желание такой любви:
Мы разъехались в дальние дали:
Ты – домой, в свой душевный уют,
Я – в промозглость осенней печали,
Где, увы, меня сильно не ждут.
Но на память о солнечном лете
С морем, смехом и лунной тропой
Народились, как общие дети,
Песни сердца, что дышат тобой.
Ты не пой их подруге и мужу,
Чтоб в размолвке не стали пенять…
Своей дочери в лютую стужу
Не забудь мой восторг передать.
Наконец-то единственная
Видимо, при поэтическом настрое души не только легче, чем прочим, впасть в депрессию, но при определённых обстоятельствах, если на горизонте появляется муза, и излечиться от неё, пусть и не до конца, но всё же очень существенно сдвинуться с нижней точки:
Поэт без музы не поэт,
Напрасны рифмы и страданья,
Стихи мертвы, пока в них нет
Любви заветного дыханья,
Пусть не взаимной, но большой,
Что целый шар земной объемлет…
Поэт всегда чуть-чуть смешной,
Но в нём под маской трагик дремлет.
Окончательно заслонить от депрессии могут уже не просто музы, которые чаще всё же временны и изменчивы, а настоящая, большая любовь.
Вот уж удивятся мои друзья-приятели тому, что мне нередко бывала и бывает свойственна если не совсем депрессия, то густая чёрная тоска. На людях я практически всегда позитивный, и многие просто уверены, что по жизни я несгибаемый оптимист. Хотя если внимательно прочесть стихи, то можно понять всё. Но кому это в наше время надо? Только у мамы мои книжки были настольными до последнего часа. И это уже немало.
В ту недалёкую пору окончательно выйти из состояния, близкого к депрессии, удалось мне, когда роман из стихов воплотился в полной красе в долговременные и нежные отношения.
И об этом тоже лучше всего скажут стихи. Ведь главное не сюжеты, все они уже давно описаны на тысячи ладов и изрядно замусолены и литераторами, и особенно телевизионщиками, – куда важнее, как на тривиальный сюжет откликается душа, и это у всех происходит по-разному.
«Годами я гнался за дерзкой мечтой…»
Годами я гнался за дерзкой мечтой,
Не раз поменявший обличье.
Лишь осенью ангел шепнул мне: «Постой,
Спит в памяти имя девичье…»
Не виделся с нею я несколько лет,
Любовь моя саженцем зрела —
Так юной рябины пылающий цвет
В годах разгорается смело.
«Сон никак не сбывался, хоть локти кусай…»
