Владимир Жуков - "Север" выходит на связь
Самым крупным делом в это время был разгром большого гарнизона — школы по борьбе с партизанами в деревне Махновка. В операции участвовало три отряда, более 600 человек. Занимались и диверсиями на железных дорогах, подрывали немецкие эшелоны, направлявшиеся к фронту.
В феврале 1943 года пришел приказ штаба партизанского движения о создании 5-й партизанской бригады. Командиром ее стал К. Д. Карицкий, комиссаром — И. И. Сергунин.
В июле немцы начали новое наступление на партизан. Сняли все гарнизоны, рассредоточили их. Партизаны же решили как можно полнее привлечь на свою сторону население, поднять деревни на совместную борьбу. И тогда обратились к истории Коммунистической партии, стали изучать, искать факторы вооруженного восстания. Главным считали — дать народу возможность почувствовать свою силу, помочь понять, что немецко-фашистские оккупанты рано или поздно будут разбиты.
Партизаны уничтожали предателей в деревнях, создавали там свои чрезвычайные тройки, отряды самообороны. Повсюду возникали партизанские госпитали с нужным медперсоналом, мастерские, где шили одежду, обувь.
Люди валом пошли в отряды. Сначала партизан собралось до трех тысяч, потом стало еще больше. Всего в бригаде было до 38 отрядов, из них местных 18–20…
Конечно, Стромилов, недавно прибывший в 5-ю бригаду, не мог сразу узнать все эти подробности ее создания, боевой деятельности. Но много интересного ему открылось на бригадном радиоузле, как только он начал листать аппаратные журналы. Начальник связи Лева Миронов тоже поглядывал из-за плеча на густо исписанные страницы, горделиво пояснял:
— Из Центра часто приказывают: «На столько-то суток задержать движение на такой-то железной дороге. Нарушить связь… Взорвать рельсы…» А вон радиограммы с докладами к вам, в Ленинград. Все выполнено… В таких случаях направляют два-три полка в районы. Они перекрывают дороги, подрывают полотно, а местные отряды подпиливают столбы, разрушают мосты, устраивают завалы…
Чертовски хотелось увидеть все это собственными глазами, слиться с партизанской средой, нутром почувствовать важность и серьезность той работы, которой он, Стромилов, его начальники и товарищи занимались уже два с лишним года. Без радио трудно, просто немыслимо представить жизнь и боевую деятельность пятой и всех других партизанских бригад. И не только потому, что через эфир шло руководство действиями отрядов, что только переданные по радио, незамедлительно имели смысл многие добытые партизанами разведданные. По радио «заказывали» самолеты, взрывчатку, оружие, радио приносило с Большой земли сводки Совинформбюро, помогало бороться на оккупированной территории с лживой информацией врага. И надо было, чтобы с каждым днем радиосвязь работала все надежней. Вот зачем здесь, в немецком тылу, Стромилов.
Надо встретиться с партизанскими радистами. Побеседовать по душам, понять их настроение перед решающими боями. Не из скупых донесений представить, а самому увидеть условия, в которых живут и работают они, с какими трудностями встречаются. И, если нужно и можно, помочь. Сразу на месте или по возвращении в Ленинград. Следовало также самому, как специалисту, в совершенно реальных условиях, а не приближенных к боевым, проверить и оценить всю сложную систему связи через линию фронта, которую отрабатывали на протяжении двух лет большие коллективы под руководством Миронова и Шатунова, коллективы, членом которых был и он, Стромилов.
Особая забота о «Севере». Как сделать его лучше, еще надежней? Тут нужен разговор с людьми, опыт работы которых на рации приближался к опыту самого Стромилова — почти два года. И обязательно следует самому поработать на радиостанции из расположения бригады — это даст более острое восприятие недостатков «Севера», позволит лучше оценить его достоинства. Но самое важное — найти недостатки, ибо в устранении их — залог улучшения связи.
Ну и, наконец, ленинградский радиоузел. Как он слышен тут, в партизанских местах? Точно ли является на связь? Все ли радисты работают оперативно? Про это опять-таки ничего не скажешь, не установив, так сказать, собственноручно несколько связей с узлом…
Стромилов ездил по отрядам, часами наблюдал, как действуют те, для кого условия бригадного узла лишь мечта. Их рации не в избах — в землянках с дымными печками, в шалашах из еловых веток, на заснеженных опушках…
Работал на «Севере» и сам. Сколько раз в жизни выходил он в эфир? Не считал. Должно быть, тысячи раз. Ничего особенного: выстукивай позывные — свой и кого вызываешь, добивайся наилучшей слышимости и сыпь радиограмму. Но тут, в партизанах, все по-другому, все по-особенному.
Тебя ведут тайными тропами в лесной лагерь, и ты понимаешь, почему тропы тайные — над головой кружит немецкий самолет-разведчик, высматривает. Ты покорно предъявляешь документы и понимаешь, отчего так недоверчив взор часового. И землянки в чащобе еле различишь, даже стоя возле них. А потом садишься к рации, берешься за ключ — для дела садишься, важное сообщение передать, и трудно отделаться тебе от чувства, будто ты на весь мир, вопреки партизанской тайне и конспирации, объявляешь, где эти землянки и какие тропы к ним ведут… Или еще сравнение: словно бы ты стоишь один-одинешенек посреди поля и тебя отовсюду видно, и кто захочет, может выстрелить и попасть. Дурацкое чувство полной беззащитности, и ты его сам вызываешь, нажимая на покорно кланяющийся под рукой ключ рации.
Теперь он до конца понял ощущение выпускников Лесной радиошколы, когда им не в классе, а в немецком тылу приходилось приниматься за дело. И еще раз мысленно поблагодарил радистов с узла, выдержкой и спокойствием своим помогавших партизанским «северщикам» побыстрее освоиться, обрести радистскую смелость, уверенность.
Стали ясны и «мелочи», о которых никогда не говорили мужественные разведчики, возвращающиеся через фронт на побывку. Как трудно, например, настроить рацию замерзшими руками, как долго они согревали дыханием пальцы, прежде чем брались налаживать связь.
Собственные наблюдения, подробные беседы с теми, кто отсюда, из леса, держал связь с Центром, давали Стромилову богатый материал для выводов. Еще в Ленинграде ему было известно, что дневные сеансы связи проходят хорошо, а ночью — с большим трудом. Это потому, что частоты, на которых работал «Север», позволяли легко избрать наилучшие по условиям связи волны для дневной передачи и приема. Ночью же, чтобы выбрать в имеющемся у рации диапазоне наилучшие волны, приходилось основательно попотеть, и часто безрезультатно.
Да, все шло к тому, о чем уже поговаривали и на заводе, и на узле, и в штабе: нужен улучшенный вариант радиостанции, и среди других вносимых в него улучшений требуется еще раз, как это уже делалось, изменить диапазон частот, на которых можно вести прием и передачу.
Было и еще важное соображение, которым Стромилов собирался поделиться с Шатуновым. О том, чтобы тщательнее инструктировать не только радистов, но и партизанских командиров о порядке использования плановых сеансов связи и аварийных волн. Еще летом он докладывал о нарушениях принятого порядка связи, изложил свои соображения, как их избежать. Принятые Шатуновым меры улучшили работу радиосети. Но гайки, известно, со временем подкручивать надо. Новые и новые молодые радисты уходят в тыл, да не все хорошо понимают, что аварийные волны существуют действительно для аварийных случаев.
Стромилову один такой встретился. Не ладилась у него связь на рабочей волне, и вдруг он спокойненько так объявляет:
— Ничего, сейчас на аварийной волне попробую.
Пришлось объяснять, что это будет ЧП. Займешь беспечно узкую эфирную тропку в Центр, а она, глядишь, другому нужна, в самом деле по-экстренному. В фашистском тылу не один радист со своим «Севером», и отряд его не один, и как есть целое партизанское движение, так есть и система связи. Система должна работать четко.
А вообще покидал Стромилов бригаду довольный. Все, чем он занимался до сих пор, сотни разнообразных дел и забот слились воедино — и завод, и радиоузел, и Лесная школа. Хотелось поскорее добраться в Ленинград, поделиться с товарищами увиденным, порадовать их тем, чему радовался сам, — «Северкам» в лесных землянках, радиоузлу в просторной избе-пятистенке.
Странно — ему попался тот же летчик, что вез его тогда, темной ночью. И, забираясь в кабину, Стромилов, подшучивая, сказал:
— Ну, потерплю малость, и доедем.
Летчик понял, рассмеялся:
— Если не остановят!
— Нет, — сказал Стромилов, — не остановят!
Но он имел в виду не самолет, не пилота, не себя. Он думал о линии фронта, через которую они сейчас полетят, о том, что скоро и здесь, под Ленинградом, она двинется на запад и будет идти, наступать все дальше и дальше.
Девятьсот первый вечер
