Борис Фрезинский - Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2556. Л.80. Сохранился только 1-й лист этого письма.
80. М.Н.Левина (Киреева)<Кисловодск, 1943>
Илья,
Я вынуждена обратиться к Вам, т. к. никто другой не сможет мне помочь. Я парижская «Наташа», подруга юных лет Лизы Полонской. Теперь Левина Мария Николаевна. Жила в Харькове[257], была доцентом педагогического института иностранных языков и кандидатом педагогических наук. При наступлении немцев по причинам личного характера не успела эвакуироваться, т. к. наш институт планово не эвакуировался, а мой муж не имел возможности взять меня с собой. Я осталась одна в оккупированном городе[258]. Из-за еврейской фамилии и полуеврейского происхождения я, конечно, не могла рассчитывать на «спокойную» жизнь. Но действительность превзошла все ожидания. Кроме того, меня знали в городе как автора антифашистских статей и выступлений. То, что я пережила за это время, не поддается описанию. Меня выбросили из квартиры, лишили имущества, я скрывалась от доносчиков. К лету <1942> я решила бежать из Харькова, перейти фронт и попасть к своим. Я пешком прошла Донбасс и весь Северный Кавказ. Но мое путешествие совпало с наступлением немцев. Фронт отодвинулся далеко. Я пришла только в Кисловодск, где у меня жили родные, и осталась тут. Здесь я продолжала скрываться и дождалась прихода Красной Армии[259]. Теперь я получила работу, но это меня не удовлетворяет. Все пережитое слишком огромно, чтобы о нем молчать. Я стара, больна, низведена до положения нищей. Мне скоро надо умереть. Но я не хочу умирать, не рассказав людям обо всем пережитом. Нет лучшей антифашистской агитации, чем правдивый рассказ очевидца. Я хочу говорить о «новом порядке»[260], который я видела воочию, хочу говорить о потрясающей человеческой подлости тех, кого мы называли раньше «советскими людьми», хочу говорить об исключительном благородстве и мужестве тех, кого мы по праву должны называть советским человеком. Весь остаток жизни я хочу отдать этой агитации против фашизма, против зверства[261].
Помогите мне в этом. Здесь нет возможности ни писать, ни выступать. Я не могу даже ничего написать. Вот эти клочки бумаги у меня последние. У меня нет даже места, где писать, нет возможности сосредоточиться. Помогите мне переехать в Москву, хотя бы на время, пока я смогу привести в порядок и изложить свои мысли и факты, касающиеся моего пребывания в Харькове и почти 1500 километрового пути пешком.
Если Вы можете и хотите мне помочь в этом — напишите мне сюда и пришлите вызов хотя бы для временного въезда в Москву. У меня там есть родственники, я устроюсь сама.
Я живу в Кисловодске — ул.Шаумяна, 25.
Мария Николаевна Левина.Помогите, Илья, очень прошу Вас об этом.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1676. Л.1–2.
Мария Николаевна Левина (по второму мужу Киреева; 1889–1973) — участница русского социал-демократического движения (партийная кличка Наташа); с ИЭ познакомилась в Париже в 1909 г. (ее написанные в 1960-х гг. воспоминания об ИЭ см. ВЛ, 1982, №9, С.144–157; публикация Б.Фрезинского); после войны жила в Подмосковье.
1944
<Ташкент,> 22/III 1944
Дорогой Илья Григорьевич!
Можешь ли ты сделать мне большую человеческую услугу? Этот мальчик сделан из чудесного материала. Я очень хочу, чтобы он остался живым, чтобы он стал человеком. За годы эвакуации мы его очень полюбили. Он сын партизана. Ему было очень плохо. Наркомпрос Узбекистана сделал очень много для одаренных детей, а Валю Берестова[262] буквально спас. Нужно, чтобы и Москва ему помогла.
Ему нужно немного: позвонить в Наркомпрос или в Гороно и попросить, чтобы его, как очень одаренного подростка, взяли в Московский детдом[263]. А дальше за него нечего бояться: он найдет себе дорогу и в школу, и в библиотеки, и в университет.
Если ты никого не знаешь в Наркомпросе — это неважно. Они тебя знают. Даже я делала такие вещи пачками и уверена, что ты сделаешь это для меня. Я очень об этом прошу.
Как Люба? я была бы очень рада, если б она мне написала. Ау, Люба! Помните, как мы встречались на Бессарабке[264]?
Я преподаю в Ташкентском университете английский язык. Живу с Анной Андреевной <Ахматовой>. Она скоро уезжает, а я, может, здесь останусь.
Если будете пить вино, выпейте за живых и мертвых и пришлите о том телеграфное извещение.
А мы выпьем за вас.
Любушка, целую.
И Илью целую.
Ваша Надежда Мандельштам.Ташкент, Жуковского, 54.
Впервые. Подлинник — собрание составителя.
82. Л.Н.МартыновОмск <в Москву;> 26/III 1944
Уважаемый Илья Григорьевич!
На днях я прочел Вашу статью «Наш гуманизм»[265]. Прекрасная статья, но читая ее я испытывал чувство горечи. И вот почему: эту зиму я, сидя в библиотеке того учебного заведения, в котором нахожусь, написал книгу очерков по истории этого уч<ебного> заведения. Там, наряду с другими главами, есть глава «О гуманизме», написанная, вероятно, во много-много раз хуже, чем ваша прекрасная статья, но имеющая тот же смысл, такой же вывод. Только она построена на местном материале — на материале 1920–1939 годов и на письмах фронтовиков Отечественной Войны, питомцев училища. Итак, там, в книге, наряду с другими главами есть и такая глава, но книга лежит без движения, и я лишен возможности предлагать ее главы для опубликования в журналах. Там есть глава на печатный лист о генерал-майоре Гуртьеве[266], его деятельности в Сибири и на фронте, глава, построенная на новых материалах, добытых мною у вдовы и сына генерал-майора. Там есть главы о героях Советского Союза — сибиряках. Там есть глава о Куйбышеве и о делах столетней давности…
Все это лежит пока без движения; во всяком случае, я не могу публиковать. Это раз. Второе: если Вы услышите, что я здоров и бодр, это — неверно. Я болен, едва ковыляю. Ноги пухнут и болят.
Третье: я бы очень хотел, чтоб «Знамя» попросило мою книгу, или, если не «Знамя», то «Красная звезда», или Вы бы сами ее почитали, а я бы оказался в Москве и имел возможность говорить с Вами.
Впрочем, о моих делах Вы информированы.
Был бы счастлив получить от Вас подтверждение получения этого письма.
Уважающий Вас
Леонид Мартынов.Впервые — Б.Фрезинский. Леонид Мартынов и Илья Эренбург/ Складчина, №2. Омск, 1996. С.535 (исправлена описка Мартынова: вместо 1944 г. он написал: 1943-й). Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1883. Л.1–2. С поэтом Леонидом Николаевичем Мартыновым (1905–1980) ИЭ лично познакомился в Москве в апреле 1941 г. и высоко оценил его поэзию (об этом рассказывается в 40-й главе 4-й книги ЛГЖ).
83. Н.М.Грибачев<Из действующей армии в Москву;> 26 марта 1944
Уважаемый товарищ Эренбург!
Писать фронтовику в тыл по вопросам литературы — дело не только хлопотливое, но чаще всего и бесполезное, как бросание камешков в омут. Ведь не ответят, а если и ответят, так с неохотой, словно выплюнут жвачку! Мне довелось, например, быть на двух совещаниях писателей двух Украинских фронтов, и хотя до литературной Москвы было не более тысячи километров, чувствовали все себя как заброшенные на Луну, притом без близкой перспективы установить связь с соседними планетами или хотя бы спутниками. Правда, последнее совещание союз почтил телеграммой о выезде представителя, но, видать, по дороге его «разбомбили» сомнения и трудности пути — не доехал. Так и прошло по-сиротски, без отчего благословения.
Не буду говорить, что такое отношение является обидным — мы знали синяки покрепче и научились не очень носиться с личными чувствами. Хуже другое: вред, который таким образом наносится общелитературному делу. Беру на себя смелость заявить, что между литераторами-фронтовиками и оборонной секцией союза нет ни контакта, ни взаимопонимания, а единственная форма влияния союза на фронтовиков через журналы и прочее чаще всего приводит к порочной продукции. Чего, например, стоят все эти стишки о том, как солдат идет в бой, распевая песню о любимой или что-либо в этом роде? Чего стоят бесконечные варианты «Синего платочка»! Неужели так и не подымется смелый и авторитетный голос в защиту русской поэзии против пошлости, с которой, как с грязью на солдатских сапогах, мы рискуем дойти до самой победы? Но пошлость, хоть и плавает на поверхности, с ней легче воевать, а что делать с бесконечным потоком стихов пустых, трескучих и бездумных, в которых при титаническом труде не обнаружишь и тени собственной оригинальной мысли? Ими, такими стихами, забиты сплошь и рядом журналы.
Чорт знает, наваждение какое-то!
