Андрей Левкин - Из Чикаго
Страшилки и мистическая часть. Статья сообщала о бутылках и шприцах, что должно было дать представление о тех, кто посещает пустошь. Но там же неуютно — совершенно голое место среди рельсов. Деревьев на пустоши нет, разве только вдоль еще одной, боковой и тупиковой ветки, которая зачем-то метров на пятьдесят вылезала из Сокольнического элеватора или, как он там, мелькомбината. Там в тупике — ну черно-белая балка поперек путей, на тормозном холмике — имелись следы легкого разврата в виде пустой бутылки водки, сопутствующего мусора и относительно свежей в тот месяц «Комсомольской правды», развернутой на 9-й странице, где имелся заголовок «Советский раввин». В соседней заметке речь шла о певце Киркорове, который стал каббалистом и носит с тех пор какую-то красную нитку. Может, некая мистика в этом и была.
Что до наркотиков, то шприцев не было. Собственно, зачем тащиться сюда, когда рядом много приятных пустых дворов? Может, по эту сторону им было бы и надежнее, но и шприцов же не видно. В целом все это было большим заболоченным полем, которое, что ли, выравнивали, для чего заваливали мусором — пластиковыми бутылками, алюминиевыми банками и т. п. Не сказать, впрочем, что местность собирались таким методом осушить, скорее использовали как свалку — там явно все всосется. Со стороны центра пустырь теперь начинали засыпать песком, с непонятными намерениями. Банки и бутылки сияли против начинающего заходить солнца почти как море. Равномерно и красиво.
Что до какой-то особой погоды, то отчасти да — небо, его состояние менялось быстро. Впрочем, это был облачный день, а где же в Москве еще есть в центре такое открытое пространство. Невысокие строения вокруг, большое поле: небо здесь было полностью открытым. Но, собственно, само это место Москвой как-то и не было.
Следов того, что тут что-то строили, а оно провалилось в бездну, не видно. Чтобы кто-то что-то волок — тоже нет, хотя в болотистой почве следы бы давно затянулись. И уж где тут могла быть пельменная? Разве что в какие-то совсем отдаленные времена, когда вокруг заборов не было.
То же с бомжами: пустая, неприкрытая болотистая территория — что им тут? Спать негде, а если в овраге вдоль железной дороги со стороны Жебрунова, так подобные овраги есть не только здесь. Следов присутствия нет, разве что в остром углу треугольника в сторону «Электрозаводской» стоял разрушенный дерматиновый стул, вокруг которого валялись пластиковые бутылки и даже банка из-под кетчупа. Вряд ли это относилось в жизни бомжей, скорее уж каких-то ж/д рабочих.
Тем более серебро в кладах. В какой точке пустыря и кто его мог бы искать? Да, в сторону «Электрозаводской» были остатки гнилых бревен, допускающие, что тут могли стоять какие-то избы, совсем уж в древности. Что ли те самые лесоторговцы с Леснорядской? Но и тут копай себе сколько угодно, кто ж помешает? Конечно, когда-то тут могли жить, движение поездов не было интенсивным, и хватило бы банального перехода отсюда где-нибудь в районе «Матросской тишины». Если вообще тогда существовали все три эти ветки.
Что до того, что тут могли и грохнуть, — да как же нет: если кто-то с кем-то встречается в темноте на пустыре, может быть по-всякому, тем более в соответствии с общим фэн-шуем местности. Трава — да, зеленела, там, где не было раскатанного мусора. Цветочки росли красивые, но дикие, не вписывались в схему Чапека из «Года садовода» на тему растительности возле железнодорожных путей. Но были неплохи. Интенсивные цвета лютиков, чертополоха и еще десяток других, названий которых не знаю. Цикорий, да, синенький. Еще странные желтые: цветок из большого количества мелких цветков, каждый из которых почти как очень мелкая ромашка, но без лепестков, только из желтых сердцевин. Еще что-то едва-едва желтое, но кустистое, как укроп примерно. Пятна чего-то белого, совсем невесомого, а еще мелкие колокольчики, бело-лиловые.
Голуби вспархивали над пашней, много голубей — причем над той частью, которую пытаются привести в ровный вид с непонятной целью, — а там же вообще ничего не растет, что они жрут? Ближе к «Рязанской-Товарной» была гора свежего песка. Решил посмотреть, что это: что копают, что засыпают. Вот тут и возникло осложнение — вполне реальное, о котором авторы заметок не сообщили: собачки. Стая бродячих собак, которая обнаружилась среди горы песка, не вызвала желания подходить ближе. Деваться-то некуда: две дыры в заборах отсюда далеко, а убегать по этому полуболоту и далее по рельсам — хоть до «Электрозаводской», хоть до Казанского, хоть до платформы «Ржевская» возле «Рижской» — бесперспективно.
Но, собственно, что еще тут делать? Железнодорожные пути мило блестят, солнце к закату, летние восемь часов — не так чтобы все безмятежно, но — резюмируя — никакой аномальности. Собачки между тем стали проявлять внимание. Сначала один стал смотреть в мою сторону, а потом пригавкнул; с лёжек привстали остальные и поглядели тоже. До них было метров сто пятьдесят. Я понял, что пора идти к лестнице во дворе на Жебрунова — она ближе. Перескочил наконец тупиковую насыпь перед гаражами, стал забираться на их крыши, и — упс — во рву между насыпью и гаражами клубится еще один собачий прайд. Но это был выводок каких-то совсем молодых. Что ли в этом месте стаи и размножались. Они на меня внимания не обратили, я залез на гараж, они остались там, а я слез во двор.
Выводы
Немедленных последствий посещения аномалии не было, не считая некоторой усталости, объяснимой — дело заняло часа четыре. Немного болела голова, но явно не из-за местной мистики. Впрочем, почему-то захотелось килек в томате, которых не ел уже лет двадцать. Вероятно, какая-то ассоциативная цепочка ощущений: рельсы, поле, кисловато-жестяночный вкус килек, соотносящийся как с запахом шпал, так и с общей несуразностью покинутой территории. Зачем-то пошел не в сторону Сокольников, а к «Красносельской», по Леснорядским переулкам. Собственно, вывод позитивный: тайного там нет, но людям все еще хочется, чтобы оно было. Проблема всегда в том, к чему сейчас можно прицепить, прикрепить свое желание тайного. Кто уж к чему цепляет, общественно-признанных штук для этого теперь мало, вот и пробуют прицепить свое желание к чему угодно. Да вот, на Леснорядской, возле школы, веселая надпись на асфальте — обычно пишут «Маша, я тебя люблю» и т. п., но тут: «А НА НЕБЕ ТОЛЬКО И РАЗГОВОРОВ ЧТО О МОРЕ…»
Вообще, когда кругом пусто, когда нет конкретных зацепок для мыслей, они все равно возникают, только практически в вакууме. И место, где они возникают, можно даже считать специальным пространством, где все — братья и сестры, вне зависимости от деталей. Хотя там все уже почти и не тушки-тельца, но вполне физические мурашки по позвоночнику еще сохраняются. Как пустырь, в самом деле: ничего в этом пространстве нет, оно неуютно, и его могут использовать даже как свалку, но это ему не мешает. То есть ему не мешают те, кто его использует сдуру, не догадываясь, что оно такое на самом деле. Словом, в общем человеческом уме могут быть такие полости, которые обществу незаметны. А там интересно.
Это пространство не только для нетипичных коммуникаций, но и чтобы иметь там ощущения, которые нельзя получить из рутины. Его, как обычно, нет нигде, а точка входа в него всюду. Можно бы его спроецировать на что-нибудь надежное, вроде Hoch-культуры, но это не будет корректно, тут все же media, а не message. Впрочем, и медиа, и месседж, и субъект тоже. Словом, такое пространство, в котором можно находиться, его не формулируя и даже не зная о его существовании. Разве что оно собирается — в варианте ощущения его как целостной штуки — постепенно, из отдельных точек: то тут себя проявит, то там. Мерцает. Но мгновенно его в такие моменты целиком не увидеть, а потом очередное мерцание забудется, вот полость и не распознается по шагам. Но тут не о метафизике, а о городах — в каждом всегда есть такая внутренняя полость.
Словом, аномальность леснорядской местности отчасти даже подтверждена, хотя цепочку этих рассуждений можно было произвести где угодно — коль скоро данная полость повсеместна. И, соответственно, аномальной быть не может. Но вот Москвы как таковой там не было. Нет московской шшщикаги, ручаюсь. Так что городская легенда и может состоять в том, что в Москве есть место, которое хоть и в центре, но Москвой не является, в чем тайна и состоит. Но тогда два варианта: Москвы там нет потому, что это аномальное место; второй: Москва устроена иначе, привязывает к себе иначе. Первым вариантом пренебрежем как ничтожным, надо беречь реальность.
Беречь реальность
Реальность будет в том, что — несмотря на способность некоторых мест распространять себя неизвестным способом — есть и практические дела. Вообще, от минимума: что надо учесть и что сделать, чтобы прижиться в новом городе? Так, чтобы себе там соответствовать: взаимно поладить, дойдя до состояния, когда ничего больше о нем в принципе знать и не надо. Как если бы переехал в новый район того же города.
