Майкл Льюис - Покер лжецов
Нужен был также хороший маклер, который смог бы делать рынок для облигаций, создаваемых Джозефом, и это была более трудная задача. От маклера зависит все. Именно он продает и покупает облигации. Маклер с громким именем вызывает у инвесторов доверие. Достаточно одного его присутствия, чтобы рынок начал расти. К тому же именно маклер зарабатывает деньги для Salomon Brothers. В силу этого за классными маклерами постоянно следили, их обхаживали и всячески ласкали. Далл и сам был маклером по закладным. Но теперь ему предстояло играть роль менеджера. Ему нужен был бесспорный победитель из отделения торговли корпоративными или правительственными облигациями. Здесь возникала проблема. В любой фирме если отделение отпускает какого-либо человека, то только того, от кого они и сами были бы не прочь избавиться. Когда вы берете людей из других отделов, вам всегда достаются худшие.
Но с помощью Джона Гутфренда Далл получил то, что хотел, — Леви Раньери, тридцатилетнего торговца облигациями энергетических компаний. Переход Раньери в торговлю ипотечными облигациями явился плодотворным событием, совпавшим с золотым веком в торговле облигациями. С его назначением на новую должность в середине 1978 года начинается история рынка закладных, как ее принято излагать в Salomon Brothers.
Далл точно знает, почему он выбрал именно Раньери. «Мне нужен был хороший сильный маклер. Леви был не вполне то, что я хотел, хотя он и обладал волей и умом, нужными для раскручивания рынка. Он слишком упрям. Если ему было выгодно, он вполне мог скрыть от менеджера убыток в миллион долларов. Он не обращал внимания на моральные соображения. Ну, мораль — не совсем верное слово, но вы понимаете, что я имею в виду. Я никогда не встречал человека, с образованием или без, который бы соображал быстрее. А лучше всего то, что он умел мечтать».
Когда Джон Гутфренд сообщил Леви, что ему придется работать с Даллом в качестве главного маклера в только создаваемом отделе по торговле закладными, тот запаниковал. «Я был лучшим в отделе корпоративных облигаций, — говорит он. — И я не понял, за что меня так». Это перемещение оторвало его от славного местечка. Облигации энергетических компаний приносили большие доходы. И хотя оплата людей не была напрямую связана с зарабатываемыми комиссионными, вверх продвигались те, кто мог в конце года ткнуть пальцем в мешок с деньгами и сказать: «Это мое, я их добыл». Доходы означали власть. По мнению Леви, в отделе закладных в конце года не предвиделось никаких мешков с деньгами. Не будет продвижения вверх. Сегодня его тогдашние опасения кажутся смехотворно абсурдными. Шестью годами позже, в 1984 году, на обороте использованного конверта Раньери сделает очень правдоподобную заметку, что его отдел торговли ипотечными облигациями принес в этом году больше денег, чем вся остальная Уолл-стрит на всех направлениях бизнеса. При обсуждении достижений своего отдела он будет весь лучиться гордостью. Он получит пост вице-председателя и станет в фирме вторым после Гутфренда. Последний начнет регулярно называть Раньери как возможного наследника. Но в 1978 году Раньери всего этого не предвидел и свое назначение воспринял как несправедливую обиду.
«Я чувствовал себя так, будто мне сказали: «Наши поздравления, вас решено сослать в Сибирь». Я не пытался бороться, потому что это не мой стиль. Я просто продолжал спрашивать Джона: «За что?» Даже после моего перевода друзья донимали меня вопросами, чем я достал Джона — потерял деньги, нарушил закон? Подобно Биллу Саймону, Раньери считал закладные несерьезным занятием. Кто купит эти облигации? Кто захочет ссудить деньги домовладельцам, которые могут в любое время погасить свои долги? Да и торговать здесь особо было нечем. «Были только несколько выпусков «Джинни Мэй» и один — эмитированный Bank of America, и никого это не интересовало, а я пытался выяснить, есть еще что-нибудь или нет».
В детстве Раньери мечтал стать поваром в итальянском ресторанчике. От этого пришлось отказаться после автомобильной аварии на бруклинском змеином холме, которая привела к астме и сделала невозможным пребывание на кухне. Он учился на втором курсе колледжа Св. Иоанна со специализацией по английской литературе и ради заработка устроился в отдел писем Salomon Brothers для работы в ночную смену. Компания платила Раньери семьдесят долларов в неделю. Через несколько месяцев у него возникли денежные трудности. Родители не могли его содержать (отец умер, когда ему было тринадцать). Жена лежала в больнице, и долги росли как снежный ком. Ему нужны были десять тысяч долларов. Ему было девятнадцать, и других источников дохода, кроме чеков из отдела писем, у него не было.
Наконец Раньери пришлось обратиться с просьбой о помощи к одному из совладельцев Salomon Brothers, с которым он был поверхностно знаком. «Вы поймите, — рассказывает он сегодня, — я был убежден, на самом деле был уверен, что меня просто уволят». Вместо этого совладелец сказал Раньери, что оплата больницы будет вычитаться из его жалованья, чего он не мог себе позволить, а потому начал протестовать и объяснять все заново. «Об этом позаботятся», — повторил совладелец. Компания оплатила больничные счета на десять тысяч долларов за лечение жены мелкого служащего, проработавшего у них всего три месяца. Для этого не понадобилось никаких обсуждений и решений комитета. Человек, к которому Раньери обратился со своей просьбой, дал согласие без малейшей задержки на раздумья. Больничный счет нужно было оплатить, потому что это был приличный поступок, только и всего.
Неизвестно, что точно было сказано тогда Раньери одним из совладельцев компании Salomon Brothers, но совершенно понятно, что он услышал и понял: мы всегда будем тебе помогать. Этот поступок глубоко тронул Раньери. Когда он говорит о верности, о «завете» между Salomon Brothers и ее служащими, он всегда подразумевает этот акт великодушной щедрости. «С того момента, — рассказывает один из его маклеров, — Раньери полюбил фирму. Он так и не понял, что это всего лишь бизнес».
«Фирма заботится о своих людях, — говорит Раньери. — Для этого есть масса выражений типа «важнее быть хорошим человеком, чем хорошим менеджером». И люди действительно имеют в виду именно это. Мы были как братья. Между нами был, как говорят в таких случаях, завет». Звучит намного красивее, чем было на деле. Никакие верность и доверие не помогут достичь того, что удалось Раньери. «Я верю в Бога, но никто никогда не скажет, что я святой» — так однажды заявил Раньери репортеру журнала «Esquire».
Нельзя сказать, что для него не было ничего святого, но он очень остро понимал, что порой цель оправдывает средства, а к тому же он очень живо чувствовал собственный интерес. У него были натянутые отношения с отделом корпоративных облигаций, в чьем ведении были облигации энергокомпаний. В сентябре 1977 года его соперника Билла Войта сделали совладельцем компании, а его отодвинули. «Леви жутко разъярился, когда его обошли», — рассказывает Стив Джозеф. Человек, бывший в 1970-х годах продавцом корпоративных облигаций в Salomon, вспоминает, что Раньери «вечно скулил и жаловался на то, что ему мало платят. Он был уверен, что стоит больше. Он говорил, и я помню это с точностью до одного слова, что, «если бы не тот факт, что здесь я могу делать все, что захочу, я бы давно ушел»».
Он был неряшлив, громогласен и нагл. Клерки, обслуживавшие его команду, вспоминают, что, когда ему было от них что-то нужно, он влезал на стол и оттуда орал во всю глотку, размахивая руками, как судья на поле. При этом ему было свойственно обаяние человека, желающего, чтобы его любили. «У меня нет врагов, — говаривал он. — Что очень забавно, даже конкуренты любят меня, хотя в делах я им ни — когда спуску не давал».
Когда Раньери только появился в Salomon Brothers, в отделе писем работали преимущественно недавние иммигранты, еще почти не говорившие по-английски. Среди их многочисленных недостатков был и тот, что на выходящую корреспонденцию они клеили слишком много марок. Его первым вкладом в процветание компании было сокращение расходов, что довольно забавно, потому что расходы его никогда по настоящему не заботили. На мелкие детали у него просто не было времени. «Мне как-то пришла в голову блестящая идея. Я повесил на стену карту Соединенных Штатов и разметил маркером почтовые зоны. За это меня сделали старшим». После того как его сделали старшим по смене, он бросил колледж Св. Иоанна: «В моих кругах такого рода решения принимали не задумываясь». Из отдела писем Раньери перебрался в канцелярию, где смог свести прямое знакомство с маклерами и торговлей. В 1974 году он уже был там, куда стремился, — стал маклером по облигациям энергетических компаний.
К 1985 году, когда Мэтти Олива перескочил из Гарварда в учебную программу, а потом в отдел торговли ипотечными облигациями, между канцелярией и торговым залом уже существовал барьер. Процесс превращения в торговца стал жестко регламентированным. Понадобились анкета и автобиография. Стал необходим диплом колледжа. Очень ценился диплом бизнес-школы. От людей теперь требовали, чтобы они выглядели, как подобает работнику инвестиционного банка. В середине 1970-х всего этого еще явно не было, потому что Раньери не окончил колледж, у него не было никакой автобиографии, а на инвестиционного банкира он был похож не больше любого другого итальянского повара. Он был, по словам одного из его бывших коллег, «жирным неряхой». Но это не имело ни малейшего значения. «Если кто-то болтался на торговом этаже, любой мог обратиться к нему «сделай для меня», — вспоминает Том Кенделл, сам сумевший когда-то перейти из канцелярии в отдел ипотечных облигаций к Леви Раньери. — Маклер мог сказать: «Слушай, да ты ловкий малый, ну-ка, посиди здесь». И если вы были действительно очень толковы, каким был Раньери, вы оставались там».
