Наталия Лебина - Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель
Одновременно фармацевтическая промышленность предлагала населению и менее экзотические, но, как тогда полагали, довольно эффективные средства регулирования рождаемости. Результативность новых контрацептивов (грамицидиновой пасты, алкацептина и др.), по данным медиков, колебалась от 50 до 80 % (Довженко 1967: 28; Садвокасова 1969: 135; Яковлева 1966: 10).
В Советском Союзе велись и разработки гормональных препаратов для предотвращения беременности. В медицинской литературе начала 1960-х годов упоминается «оновлар», аналог первого западного контрацептива ановлара (Яковлева 1964: 4). Правда, внедрение гормональных средств в повседневную жизнь шло медленно. На Западе использование оральных контрацептивов тоже встречало сопротивление как религиозных кругов, так и консервативных медиков. Однако под влиянием общественности в ФРГ, например, за четыре года, с 1964 по 1968 год, количество женщин, получивших доступ к гормональному предохранению, выросло в 700 раз (Херцог 2012: 81). В СССР довольно долго с предубеждением относились к новым методам контрацепции. Советские гинекологи в 1960-х годах придерживались точки зрения о том, что гормональные средства хотя и эффективны, но далеко не безвредны (Яковлева 1966: 15–16). Более того, Б.В. Петровский, министр здравоохранения СССР в 1965–1980 годах, по свидетельству президента общества российских гинекологов В.Н. Серова, был полностью уверен в пагубном влиянии на женский организм гормональных контрацептивов (см.: Бардецкая 2001; Пушкарева 2012). Их применение было разрешено специальным приказом Министерства здравоохранения СССР от 1 августа 1971 года лишь в лечебных целях.
Советской медицине не удалось преодолеть и традиционного отношения к практикам предохранения как прерогативе сугубо женской жизни. В оценке женской сексуальности по-прежнему отсутствовал даже дозированный элемент гедонизма. Это выражалось не только в настойчивой пропаганде биологического метода контроля над зачатием, но и в нормализующих суждениях медиков, прямо заявлявших о том, что именно женщина должна проявлять инициативу в выборе и использовании контрацептивов (Яковлева 1966: 21; Крестьянка 1961: 31; Никончик 1961: 29). По данным ленинградских гинекологов, в начале 1960-х годов лишь менее половины супружеских пар использовали мужские средства предохранения (Яковлева 1966: 23).
Во многом эта ситуация объяснялась недостатком информации о видах контрацепции. В ходе социологических опросов начала 1960-х годов выяснилось, что многие советские люди стремятся получить легальный доступ к сведениям такого рода. Инженер, 29 лет, из Перми, писал в своей анкете: «Всюду только пишется и говорится, что аборт вреден, губителен для здоровья, нежелателен, а о способах предупреждения аборта всюду стыдливо умалчивается. Не думаю, что медицина была в этом отношении совершенно бессильна. Никаких недомолвок в гигиене брака быть не должно. Нам не нужна такая забота о нравственных устоях, если она оборачивается несчастьем людей» (Грушин 2001: 331).
И все же прогресс в сфере сексуального раскрепощения людей, произошедший благодаря расширению производства и внедрения в быт контрацептивов в годы оттепели, был очевиден. Во всяком случае, по свидетельству А.М. Городницкого, на рубеже 1950–1960-х годов на Игарке эвенки-каюры знали о существовании противозачаточных средств, и не презервативов, а таблеток, так как попались «на удочку» ловкача, который всучил им фталазол вместо вожделенных регуляторов рождаемости.
Значительно медленнее выправлялась свойственная эпохе сталинизма модель родительства, по которой, с одной стороны, государство не возражало против свободных сексуальных связей мужчин, не обременяя их обязательствами по воспитанию детей, с другой, усугубляло разрыв между биологическим и социальным отцовством. Однако и здесь в 1950–1960-х годах наметились определенные сдвиги. В 1956 году после ХХ съезда ряд видных деятелей литературы и искусства обратились к представителям власти с критикой положений Указа 1944 года, запрещающего устанавливать права и обязанности отца при рождении ребенка вне брака (подробнее см.: Курганов 1987: 93).
Но добиться отмены этого положения оказалось трудным. Более того, государство постаралось освободить себя от лишних затрат на содержание внебрачных детей. С 1 января 1959 года была прекращена выплата пособия, установленного для женщин, имеющих детей от мужчин, с которыми они не состояли в зарегистрированном браке, но которые проживали вместе с ними, вели общее хозяйство и вместе воспитывали детей (Бюллетень Исполнительного комитета 1959а: 22). В сентябре 1960 года после принятия специального постановления Пленума Верховного Суда СССР у женщин появилась возможность взыскать «детские» алименты на ребенка, рожденного вне брака. Делалось это в судебном порядке при предоставлении доказательств о хотя бы кратковременном совместном проживании истицы с отцом ребенка (Работница 1961б: 30). Размер алиментов в этом случае устанавливался не в процентном отношении к заработной плате ответчика, а в твердой сумме, которая определялась материальным положением отца и матери и устанавливалась народным судом (Бюллетень Верховного Суда СССР 1961: 7–9).
На излете оттепели была в некоторой степени демократизирована система взыскания алиментов. Известно, что в начале 1950-х годов за их неуплату согласно постановлению Пленума Верховного Суда СССР от 4 августа 1950 года «О судебной практике по делам о взыскании средств на содержание детей» следовало наказание в виде «исправительно-трудовых работ» (Сборник действующих постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1958: 155). В 1963 году эту формулировку Пленум Верховного Суда заменил на «исправительные работы без лишения свободы» (Бюллетень Верховного Суда СССР 1963: 20).
В новом же Кодексе законов о браке и семье, принятом в конце 1960-х годов под воздействием изменений в структуре гендерных отношений в СССР, появилась специальная статья: «Права и обязанности детей, родившихся от лиц, не состоявших в браке, при установлении отцовства». В ней говорилось: «При установлении отцовства в порядке, предусмотренном статьями 47 и 48 настоящего Кодекса, дети имеют те же права и обязанности по отношению к родителям и их родственникам, что и дети, родившиеся от лиц, состоявших в браке между собой» (Кодекс о браке и семье РСФСР 1969). Это положение в определенной мере было направлено на выправление асимметрии в советском родительстве. Оно не только повышало социальный статус незаконнорожденных детей, но и давало мужчине шанс на исполнение обязанностей отца и в случае незарегистрированного брака. Правда, пока все это происходило лишь в правовом поле.
ГЛАВА 5
«Испытание верности»: механизм развода и казусы адюльтера
До прихода большевиков к власти развод в России осуществлялся только по разрешению Священного синода. Это положение не соответствовало городской сексуальной морали конца XIX – начала ХХ века и порождало множество проблем. Первые декреты советского правительства разрешили важные коллизии частной жизни россиян. Уже 16 декабря 1917 года был принят декрет СНК «О расторжении брака». Развод в новом государстве изымался из ведения церкви, проводился через суд по заявлению одного супруга или обоих и через загсы – по обоюдной просьбе. Первый советский брачно-семейный Кодекс 1918 года зафиксировал гражданский характер развода. Это прогрессивное положение внесло тем не менее сумбур в брачное поведение части горожан. Число разводов стало стремительно увеличиваться. С 1920 по 1925 год в Ленинграде, например, их количество возросло в четыре раза. В первую очередь правом свободного расторжения брака пользовались молодые люди. Более трети молодоженов не проживали вместе и трех месяцев. Более 70 % разводов совершалось по инициативе мужчин, немногим более 20 % – по требованию родителей, 7,5 % – по обоюдному желанию супругов и лишь около 2 % по настоянию женщины (Кетлинская, Слепков 1929: 101). Еще больший сумбур в брачно-семейные отношения внесли положения Кодекса о браке и семье, принятого в 1926 году. В Кодексе зарегистрированные браки приравнивались к незарегистрированным, фактическим, и процедура развода приобретала довольно странный характер. Кроме того, указывалось, что брак может быть прекращен как по обоюдному согласию супругов, так и по одностороннему желанию кого-либо из них. Расторгнуть брак в 1920–1930-х годах в СССР было не только просто, но и очень дешево. За просроченный паспорт в начале 1930-х годов граждане платили штраф 50 рублей, а за развод – всего 6. Это породило практику фиктивных расторжений брака. Например, женщины «разводились», чтобы меньше платить за ребенка в детском саду и школе.
Однако не следует считать, что свобода сексуальных связей и стремление к расторжению брачных союзов стали нормой для всех горожан СССР. Повседневная жизнь довольно инертна, а интимные отношения и семейные устои менялись не так быстро, как хотелось первым большевистским реформаторам. А уже в 1936 году сталинское руководство, стремясь к установлению контроля над сферой частной жизни, повело борьбу с сумбуром в брачно-семейном законодательстве. Постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 года «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и некоторых изменениях в законодательстве о браке и семье» коснулось и процедуры разводов. Для их осуществления требовался уже вызов в загс обоих разводящихся. Во введенных незадолго до 1936 года общегражданских паспортах ставилась отметка о разводе. Людей, слишком часто расторгающих семейные узы, власти решили дисциплинировать и «рублем». За первый развод необходимо было заплатить 50 рублей, за второй – 150, а за третий – уже 300. «До сих пор брак у нас расторгался крайне легко… – утверждал в 1936 году помощник генерального прокурора СССР по судебно-бытовому сектору А.А. Сольц, – теперь настала пора затруднить развод» (цит. по: Максимова 2004: 87).
