Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме
Когда я заметил, что ислам, религию, не имеющую централизованной структуры, нельзя сравнивать с партиями, получавшими приказы из Москвы, она согласилась, но все же сказала, что, по ее мнению, ислам представляет серьезную проблему. Затем она поведала мне историю об известном либеральном враче из Амстердама, который уволил свою медсестру за то, что она отказалась снимать платок на работе.
В то время это было расценено многими как проявление нетерпимости, недостойное либерала, живущего в мультикультурном обществе. Но Йоланда защищала врача. Отношения с врачом, считала она, особенно у пациента-женщины, очень близкие, основанные на доверии. Когда медсестра отказывается снять платок, это подрывает доверие, поскольку подразумевает, что женщины с непокрытыми волосами безнравственны. Именно поэтому женщинам нельзя разрешать носить платок, когда они выполняют профессиональные функции в качестве медсестры, а уж тем более судьи или учительницы.
Я задумался об этом. Мусульманские платки носят по разным причинам, и это не обязательно подразумевает неодобрение тех женщин, которые их не носят. Пока вера медсестры не мешает выполнению ее профессиональных обязанностей, платок не должен быть проблемой. Если бы, например, она не могла оказывать помощь пациентам-мужчинам – вот это было бы неприемлемо. А так, почему бы не рассматривать платок как ее личное дело, как крест или звезду Давида на шее?
Мы продолжили нашу дискуссию по электронной почте. Тем временем я встретил еще одного бывшего левого, отказавшегося от мультикультурных взглядов. Это был Паул Схеффер, написавший известное (а по мнению некоторых – печально известное) эссе «Мультикультурная драма», в котором он утверждал, что снисходительное игнорирование мусульманской иммиграции голландскими политиками перерастает в бедствие. Как и Йоланда Витхёйс, он видел в исламе проблему. Допуская появление больших обособленных общин мусульман в своем обществе, мы создаем предпосылки для социальной и политической катастрофы.
Я не был знаком со Схеффером лично, до того как мы встретились в его доме в южной части Амстердама. Он живет в большом доме на приятной, тенистой улице всего в пяти минутах ходьбы от знаменитого уличного рынка, на котором марокканцы, турки, суринамцы и выходцы из многих других уголков мира среди сцен, звуков и запахов мультикультурного квартала предлагают свои товары: кускус, свежий красный перец, острые колбасы, чаны с йогуртом и огурцами, хумус и табули, тропическую рыбу, манго и большие колючие дурианы. Египетская поп-музыка, песни из индийских кинофильмов и суринамский рэп доносятся из магазинчиков, торгующих компакт-дисками и DVD. Лозунг, намалеванный белой краской на кирпичной стене, призывает к освобождению курдов.
С непокорными вьющимися волосами, в джинсах и рубашке спортивного покроя, Схеффер выглядел типичным прогрессивным голландским журналистом, который в 1960-е годы мог быть одним из прово. В прошлом романтически настроенный маоист, он оказал серьезное влияние на либеральное общественное мнение своими статьями об иммиграции. Мы встретились в его удобном кабинете, в окружении книг. Налив мне бокал белого вина, он откинулся в кресле и изложил свою позицию. Социальная жизнь, сказал он, заставляя вспомнить историю Йоланды о враче, должна быть основана на определенной степени доверия, на том, что люди настроены на одну волну. Когда культура и ценности слишком большого числа людей радикально отличаются от ваших собственных, доверие утрачивается. Даже с самыми близкими мусульманскими друзьями он, по его словам, никогда до конца не уверен в том, что они понимают все так же, как он, что у них те же ориентиры, такое же чувство юмора. Прежние голландские правительства допустили ошибку, предоставляя гражданство иностранцам и не задумываясь о последствиях. Он рассказал мне, как однажды стоял в очереди в международном аэропорту в Стамбуле и из десяти граждан Голландии, стоявших перед ним, ни один не говорил по-голландски. «Тогда, – сказал он, – я почувствовал, что меня предали».
Одно из достойных восхищения качеств Схеффера – его политический энтузиазм. Он не только говорит. Кризис, переживаемый Голландией, вызывает у него такие глубокие чувства, что он хочет заняться политикой, возможно, даже возглавить социал-демократическую партию. Я упомянул, что Майкл Игнатьефф, известный канадский писатель и ученый, планирует сделать что-то подобное в Канаде. «Видите, – сказал Схеффер, – вот что я имею в виду: мы с вами встречаемся впервые, но вы упоминаете Игнатьеффа, как будто не сомневаетесь, что я слышал о нем. Вы, конечно, правы. Я действительно слышал. А все потому, что мы принадлежим к одной культуре. Мы можем рассчитывать на взаимопонимание».
Я промолчал, но не мог удержаться от мысли, что имя Майкла Игнатьеффа для большинства коренных голландцев значит так же мало, как и для бородатых марокканцев с уличного рынка, расположенного по соседству. Я почувствовал в словах Схеффера некую ностальгию, тоску по более ранней эпохе, когда молодые амстердамские интеллектуалы чувствовали себя первопроходцами в новом мире сексуального и религиозного освобождения, первопроходцами, имеющими общие идеи, ценности, ориентиры. Мусульмане оказались незваными гостями на вечеринке, портящими удовольствие другим. Политика Схеффера отличается от политики Пима Фортейна. Однако оба они разделяют тоску о том, чего, возможно, на самом деле никогда не было, но потеря чего тем не менее остро ощущается.
Когда я упомянул в разговоре с Йоландой Витхёйс имя консервативного голландского ученого, считающего, что мы должны бороться с исламской нетерпимостью, возродив дух классицизма, ценности древних Афин, она тут же отвергла эту теорию. Она не разделяла нежных чувств, которые многие консерваторы испытывают к 1950-м годам, хотя «в стране, конечно, было меньше жителей и меньше насилия». Нет, ее беспокоит вопрос, «что же будет с равенством полов и правами геев. По-моему, это ужасно, что мы должны предоставлять социальное обеспечение или субсидии людям, которые отказываются пожать руку женщине». Значит, толерантность имеет свои границы даже у голландских прогрессивных деятелей. Легко быть терпимым к людям, очень похожим на нас самих, кому мы можем инстинктивно доверять, чьи шутки мы понимаем, кто разделяет наше представление об иронии и, возможно, даже слышал о Майкле Игнатьеффе. Гораздо труднее распространить этот же принцип на чужаков в нашей среде, которых наши обычаи раздражают не меньше, чем их собственные обычаи раздражают нас; Они со страхом наблюдают за тем, как их дети, оказавшись между двух огней, ускользают из-под влияния родителей в новый, ошеломляющий мир. Йоланда Витхёйс и Паул Схеффер, как и Тео ван Гог, вполне готовы протянуть руку этим детям, если они отказываются от тех самых вещей, от которых голландские прогрессивные деятели отказались в не столь отдаленном прошлом. Но это не поможет тем, кто идет другим путем и ищет спасение или. по крайней мере, утешение в возврате к традициям.
7
Шафина бен Даман, молодая уроженка Марокко, была одета в синюю майку и джинсы, летнюю одежду большинства голландских женщин моложе тридцати. Она приехала к отцу в Нидерланды, когда ей было шесть лет, и выросла в Гааге. Адрес электронной почты Шафины дала мне Йоланда. Шафина работала в приюте для женщин, подвергающихся физическому насилию, главным образом иммигранток. Кроме того, вместе с тремя другими молодыми голландками марокканского происхождения она сняла документальный фильм о насилии над женщинами. Вдохновленные автобиографической книгой Самиры Беллил «В кругах ада» о том, как она была изнасилована группой арабских мужчин в парижском гетто, Шафина и ее друзья поехали в Париж, чтобы поговорить с активистами борьбы за права женщин. Причиной, по которой к Беллил, дочери алжирских иммигрантов, и подобным ей молодым женщинам относились как к распутницам или того хуже, был их отказ носить платок или чадру – другими словами, желание быть похожими на своих европейских сверстниц.
Я спросил Шафину и ее подругу и коллегу Ламию Абасси, что они думают о проблеме платка. Шафина рассказала о своем старом районе в Гааге, сыром и сером который я помнил с детства и в котором теснота кварталов старого города сочеталась с безжизненностью пригорода. Теперь на улицах, по словам Шафины, «преобладают платки». По одной этой причине она не очень любит находиться там. Но когда я привел мнение Йоланды, Айаан Хирси Али и других женщин, что платки – символ угнетения женщин, Шафина воскликнула: «Чушь!»
«Женщин, которые не носят платки, – продолжила она, – тоже угнетают, еще как – возможно, даже больше, чем тех, которые носят. Да разве в платках дело? Мои сестры носят их, и их не волнует то, что я не ношу. Платок ничего не значит».
Шафина имела привычку выражать уверенность в том, в чем она была не так уж уверена, и тут же смягчать свои утверждения оговорками. В вопросе о связи между исламом и насилием над женщинами, например, она разошлась во мнениях со своей подругой Ламией, которая обвиняла ислам. Шафина считала, что проблема скорее в традициях марокканских деревень, где «избиение женщин – обычное дело».
