Эрик Ларсон - Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»
Жесткий контроль над перехваченными сообщениями, который осуществлял начальник штаба Оливер, был источником раздражения и для капитана второго ранга Хоупа из Комнаты 40.
“Если бы Штаб того от нас потребовал, – писал Хоуп, имея в виду Оливера, – мы могли бы предоставлять ценные сведения касательно передвижений субмарин, минных полей, траления мин и проч. Однако Штаб одержим был мыслью о секретности; они понимали, что у них в руках козырь, и исходили из того, что следует всячески стараться известные нам сведения держать при себе, чтобы козырь так и остался у нас в рукаве на какой-нибудь поистине великий случай, вроде выхода германского флота в полном составе, чтобы бросить нам вызов в бою. Иными словами, Начальство твердо решило пользоваться нашими сведениями в целях оборонительных, а не наступательных”197. Подчеркнуто рукой командующего Хоупа.
Это была нудная работа. Каждый день в подвал здания приходили, стрекоча, сотни перехваченных сообщений, там их помещали в контейнеры в форме гантелей, которые, в свою очередь, совали в вакуумные трубы и с приятным “у-умп” запускали в полет по зданию. Достигнув Комнаты 40, контейнеры сваливались в металлический лоток с грохотом, который “лишал хладнокровия ни о чем не подозревающих посетителей”, как вспоминал один из дешифровщиков группы198. Шум, производимый этими прибывающими сообщениями, особенно пагубно действовал на тех, кто нес ночное дежурство, по очереди уходя в спальню, которая соединяла два кабинета, размером побольше. Им приходилось выносить и другие тяготы – нашествие мышей. В спальне водились грызуны – ночью они бегали по лицам спящих.
“Трубачи” вынимали сообщения из контейнеров и передавали их дешифровщикам. Трубачами звались офицеры, получившие боевые ранения, из-за которых стали непригодны для фронта. Среди них был одноногий по имени Хаггард и одноглазый британский офицер по имени Эдвард Молине, впоследствии – прославленный парижский модельер.
Самой нудной частью работы было записать полный текст каждого сообщения в ежедневный журнал. Черчилль требовал, чтобы каждое перехваченное сообщение, каким бы оно ни было рутинным, записывалось. По мере того как число перехваченных сообщений множилось, задача эта начинала “выматывать душу”, как вспоминал один из сотрудников Комнаты 40, – журнал “превратился в предмет ненависти”199. Но Черчилль уделял этому делу пристальное внимание. Так, в марте 1915 года он черкнул на одной из расшифровок Хоупа: “Следить внимательно”200.
Со временем группа поняла, что даже внешне безобидная перемена в характере рутинных сообщений может означать какие-нибудь важные новые действия германского флота. Хоуп писал: “На всякие не соответствовавшие рутине сообщения следовало смотреть с крайним подозрением; таким образом нам удалось заметить множество признаков и предвестников”201. Британские радисты, подслушивавшие германские переговоры, начали по одному звуку передачи узнавать, ведется ли она с субмарины. Они обнаружили, что на субмаринах радисты сперва несколько секунд настраивают свои системы, а затем начинают каждую передачу со своего рода электрического прокашливания, пяти сигналов Морзе: тире, тире, точка, тире, тире. “Последняя нота высокая, – писал командир Хоуп, – при передаче напоминает стон или завывание”202.
Благодаря захваченным картам, Комнате 40 было известно и то, что германский флот разделил моря вокруг Англии на сетку, чтобы удобнее было направлять передвижения надводных кораблей и субмарин. Северное море было разбито на квадраты со стороной шесть миль, и каждому, по словам Хоупа, был присвоен номер. “Когда какое-нибудь из их судов выходило в море, оно непрерывно подавало сигналы о своем местоположении, сообщая, в каком квадрате находится”. Нанеся их на карту, писал Хоуп, сотрудники Комнаты 40 узнали, каких маршрутов придерживаются германские корабли и субмарины. Некоторые квадраты оставались пустыми: “Было лишь естественно предположить, что эти пустые места – заминированные участки”203.
Со временем из сообщений, расшифрованных в Комнате 40, и сведений, почерпнутых из допросов пленных подводников, а также из данных разведывательного подразделения капитана Холла, по прозвищу Моргун, у сотрудников Комнаты 40 выработалось понимание, что за люди командуют германскими субмаринами204. Некоторые из них, подобно капитан-лейтенанту Веддигену, который потопил крейсеры “Абукир”, “Кресси” и “Хог”, были бесстрашны и заставляли команду творить невозможное. Капитанов такого рода называли Draufganger, или “бесстрашный командир”. Про другого капитана, Клауса Рюкера, говорили, что он “забияка и трус”. Вальтера Швигера, напротив, в нескольких рапортах разведки называли человеком добродушным, пользующимся расположением команды и других командиров, “всеми любимым, очень приятным офицером”, как говорилось в одном из рапортов.
Среди капитанов субмарин были хладнокровные убийцы – например, друг Швигера Макс Валентинер. “Про него говорят, что это самый крепко сложенный офицер в германском флоте, – сообщал в протоколе допроса офицер-британец, – один из самых безжалостных командиров субмарин”. Другой же капитан, Роберт Морат, спасал жизни “при всякой возможности”. После того как его судно потопили и он с четырьмя членами команды был взят в плен, на допросах они рассказали, что в жизни командира субмарины были не одни лишь неудобства. Морат ежедневно просыпался в десять утра и выбирался на палубу “немного пройтись”. Обедал он в одиночестве, а потом читал у себя в каюте, при этом “всегда держал на борту порядочно хороших книг”. В четыре пополудни он пил чай, в семь ужинал, “после чего оставался в офицерской кают-компании, где беседовал, играл в игры, слушал граммофон”. Ложился он в одиннадцать вечера. “У него вошло в привычку перед самым сном выпивать стакан вина”.
Комната 40 и подразделение Холла разузнали кое-что и о тонкостях поведения субмарин. Так, им стало известно, что командирам субмарин важно не число потопленных судов, а тоннаж, поскольку именно последний принимало во внимание вышестоящее начальство, решая, кого представлять к награде. Узнали они и о том, что в германском флоте существовала своя традиция давать прозвища. Одного очень высокого командира прозвали Seestiefel, что означало “Морской сапог”. Другой был известен тем, что от него дурно пахло, за что и получил прозвище Hein Schniefelig, или “Вонючка”. Про третьего говорили, что он “очень ребячлив и добродушен”, и называли его обычно Das Kind, “Дитя”.
Впрочем, у всех командиров субмарин была одна общая черта. В том, что касалось радио, все они, к радости Комнаты 40 и Холла, любили поговорить. Они непрерывно пользовались своими радиопередатчиками205. За всю войну в Комнату 40 поступило двадцать тысяч перехваченных сообщений, отправленных с субмарин. Эта “крайняя словоохотливость”206, как выразился Кларк из Комнаты 40, позволяла группе пристально следить за передвижениями субмарин; все в должном порядке заносились в журнал, который вел Хоуп. В январе 1915 года сотрудникам Комнаты 40 удалось установить, что одна субмарина впервые дошла до самого Ирландского моря, отделяющего Англию от Ирландии. Группа даже определила ту конкретную зону, куда было приказано идти субмарине, – квадрат моря возле Ливерпуля. В том случае ценность полученных сведений была очевидна с самого начала, и Адмиралтейство действовало без промедления. Оно послало предупреждение внутреннему флоту, сообщив лишь, что источник информации “надежный и авторитетный”. Миноносцы подтянулись к зоне, где субмарина несла патруль, с севера и с юга. Два больших лайнера “Кунарда”, “Аузония” и “Трансильвания”, в то время держали курс на Ливерпуль – они везли дула для морских пушек, произведенные компанией “Бетлхем стил”. На борту “Трансильвании”, которой тогда командовал капитан Тернер, были и пассажиры, среди них – сорок девять американцев. Адмиралтейство приказало обоим судам немедленно изменить курс и как можно быстрее идти в Куинстаун, что на южном побережье Ирландии, и там ожидать прибытия миноносцев, которые будут сопровождать их до Ливерпуля. Избежав нападения и благополучно прибыв туда, Тернер выразил облегчение. “В тот раз я их провел”207, – сказал он. В Комнате 40 давно следили за U-20 под командованием капитан-лейтенанта Вальтера Швигера и вели постоянные записи о его патрулях: когда он выходил в море, каким маршрутом шел, куда держал курс и что ему полагалось делать, когда он туда доберется208. В начале марта 1915 года Хоуп не спускал глаз со Швигера, когда тот шел в Ирландское море, как раз в то время, когда германский военно-морской радиопередатчик, расположенный в Норддейхе, на побережье Северного моря, чуть ниже Голландии, передал тревожное сообщение. В нем, адресованном всем германским боевым кораблям и субмаринам, особо упоминалась “Лузитания” и объявлялось, что судно держит курс на Ливерпуль и должно прибыть 4 или 5 марта209. Смысл был ясен: германский флот считал, что “Лузитания” – законная добыча. Адмиралтейство нашло сообщение достаточно тревожным и решило направить туда два миноносца – встретить корабль и сопровождать его в порт. Один миноносец послал незашифрованное сообщение, прося тогдашнего капитана, Дэниела Доу, сообщить свои координаты, чтобы суда могли встретиться. Доу отказался, опасаясь, что сообщение послано субмариной. Встреча так и не состоялась, но Доу удалось дойти до Ливерпуля самостоятельно. Вскоре после этого случая он и попросил, чтобы его освободили от должности. Его место занял капитан Тернер.
