Иван Черевичный - В небе Антарктиды
Летчики Каш, Сорокин и Поляков слышать не хотели о консервации самолетов и разрабатывали смелые планы эксплуатации авиационной техники в невероятно трудных условиях. Их верными помощниками были бортмеханики Зайцев, Мякинкин, Мохов и Чагин. В дискуссиях о том, как летать в Антарктиде, всегда принимали активное участие радисты Меньшиков и Челышев, штурманы Морозов, Тулии и Кириллов. Они понимали, что от них во многом зависит успех работы всей экспедиции и, более того, деятельность авиационных отрядов, которые придут нам на смену.
Столы в комнатах летчиков на улице Ленина были теперь завалены картами звездного неба Антарктики, картами прибрежных районов, выполненными нашей аэрофотосъемкой, бортжурналами и дневниками, записями выработки моторесурсов и техническими актами. Штурманы изучали направление и силу ветра, перепады барометрического давления, амплитуду колебаний температур, готовили кроки ледяных аэродромов, рассчитывали маршрутные карты до Пионерской, оазиса Бангера и холмов Вестфолль, часами просиживали над астрономическими картами, рассматривая незнакомое звездное небо. Они сдружились со многими учеными экспедиции и даже стали чем-то на них похожи.
Трудности не пугали нас, а, наоборот, вызывали горячее желание преодолеть их, сделать все возможное для продолжения работы в любых, пусть даже самых сложных, условиях. Полярная ночь считается самым тяжелым временем года. История полярных исследований знает немало трагедий, разыгравшихся, главным образом, в этот период. Сколько погибло людей, сколько друзей стало врагами из-за того, что в условиях вынужденного безделья во время длительной ночи оторванные от всего мира полярные исследователи теряли душевное равновесие.
Нелегко приходится и нашим полярникам. Но и в таких условиях советские люди с большой человеческой теплотой относятся друг к другу. И это чувство локтя помогает им жить и трудиться. Ни ураганный ветер, ни сильные морозы, ни темнота полярной ночи не могли помешать работе экспедиции. Мы продолжали летать на Пионерскую, снабжая ее продовольствием и горючим.
Надо сказать, что советские самолеты первыми в Антарктике совершали ночные полеты в зимнее время; ничьим опытом мы не могли воспользоваться, и нам приходилось, как говорится, идти непроторенными тропами. Зато какой большой опыт приобрел наш отряд!
... Время бежит незаметно. Прошло уже больше полугода, как мы живем в этом суровом краю. Скучаем, конечно, по дому. За многие годы работы в полярной авиации мне нередко приходилось надолго отрываться от родных мест. Это бывало в весенние и летние месяцы, когда шла интенсивная работа по разведке льдов и проводке кораблей по Северному морскому пути. Но даже и тогда мне удавалось хоть на несколько дней прилететь домой и побыть с родными. А теперь такой возможности нет. Могу честно признаться, что вначале я не представлял, как буду так долго жить далеко от дома. Зимовать мне еще не приходилось.
«Зимовка» — определение, может быть, и не совсем правильное, полярники обижаются, когда их называют зимовщиками: «Мы ведь не зимуем, а работаем, несмотря на то, что у нас долгая полярная ночь». И они правы, эти замечательные люди, которые независимо от времени года и погоды всегда на вахте.
В Антарктиде условия жизни и работы намного тяжелее, чем в Заполярье, но закалка, которую мы получили при полетах в высоких широтах, очень нам пригодилась. Оказалось, что полярная ночь не страшна.
Мы настолько обжились на шестом континенте, что, кажется, не полгода, а многие годы живем здесь. Трудностей много, но мы их умеем преодолевать и дела у нас идут хорошо. Каждого работника авиационного отряда я знаю много лет. Сколько было пережито вместе хорошего и плохого! Были и неудачи, но у кого их не бывает?
История, которая произошла с экипажем Каша, конечно, поучительна. Алексей молодец, не стал юлить, а честно рассказал, как все произошло... И хорошо, что этот случай разобрали, ведь теперь полеты совершаются в сложнейших условиях полярной ночи.
Во время снежных бурь, когда нельзя высунуть нос на улицу, у каждого из нас все равно находится много дел Мы имеем большое хозяйство, и оно должно работать как часовой механизм. Правда, не всегда все бывает гладко, но ведь на ошибках учатся.
Я часто теперь вспоминаю мою прошлую летную жизнь далекие времена, когда я пришел в авиацию и связал свою жизнь с работой на Крайнем Севере. Меня, тогда молодого человека, влекла не только романтика летной службы; работа линейного летчика на Сибирских трассах была очень интересной. Ее можно было сравнить с работой еле допыта. Очень многое зависело от пилота, который был и штурманом, и бортмехаником, и радистом.
Мы мужали в труде, а вместе с нами гигантскими шага ми шла вперед техника. Нам нельзя было останавливаться на достигнутом, нужно было идти вперед, совершенствовать свои знания. Эти годы вспоминаешь, как хорошее время молодости.
... Несколько дней над Мирным бушует ураган, самолеты никуда лететь не могут. Я воспользовался свободным временем и решил привести в порядок свой дневник. И перелистывая страницы, я вновь увидел себя в небе Арктики.
Это было в 1935 году. Под крылом самолета проплывают нелюдимые, ощетинившиеся тайгой берега могучей красавицы Лены. Чем дальше на север, тем угрюмее природа. Трасса, по которой я летал, шла от Иркутска до Якутска и далее — к берегам Северного Ледовитого океана; она связывала центр Сибири с районами, расположенными далеко за Полярным кругом. Мы перевозили геологов, врачей и учителей в труднодоступные районы Верхоянского хребта, в поселки, разбросанные на многие сотни и тысячи километров, бывали в стойбищах оленеводов, возили почту для многих людей. Самолеты садились прямо у поселков, расположенных на реке, в горных районах, на озерах, зимой — на замерзшей тундре или гладком льду реки. Рискованно, конечно, но мы к этому привыкли. Наградой нам была та сердечность, с которой нас всегда встречали люди и на Алдане, и на Вилюе, и на Витиме, и во многих других местах.
Однажды, в конце августа, наш самолет возвращался из очередного рейса. В Олекминске, где мы сделали посадку, летчики встречного самолета передали мне записку: командир авиагруппы Галышев предлагал немедленно вылететь в Иркутск, а оттуда — в Якутск для разведки новой воздушной трассы на Колыму и Охотск.
Прилетев в Иркутск, экипаж занялся изучением предполагаемого маршрута будущей воздушной трассы. Данные, которыми мы располагали, были скудными: наземные поисковые партии, побывавшие в этих районах, сообщали, что там имеются водные акватории, но они расположены далеко от жилых мест. Каких-либо описаний этих акваторий не было.
Таким образом, полет предстоял сложный. Но мы не унывали. Наша машина была оборудована навигационными приборами и радиостанцией. На трассе Иркутск — Якутск наши самолеты в те времена не имели радиосвязи с землей; промежуточные посты выкладывали сигналы: крест — садись, стрела — лети дальше, погода хорошая. Но в такой полет уходить без связи было нельзя. Радиста у нас не было, но штурман Костя Константинов заверил меня, что когда-то работал радистом, так что все в порядке.
В ясное сентябрьское утро наш самолет, пробежав по гладкой поверхности реки, взмыл в воздух и взял курс из Якутска на Крест-Хольджан, расположенный на реке Алдане в отрогах Верхоянского хребта. Под нами проплывала тайга, освещенная солнцем. Где-то у самого горизонта виднелись горы.
Набрав безопасную высоту, самолет пошел к горам. Я знал, что там протекает маленькая речка Томпо, впадающая в Алдан. Через несколько минут мы вошли в ущелье и увидели серебряную нитку реки. Это и есть Томпо.
Теперь от пилота требуется большое физическое напряжение, так как потоки воздуха начинают бросать машину из стороны в сторону (кто летал в горах, тот знает, что такое «болтанка»). Приходится поднимать самолет еще выше. Облачность мешает наблюдать за землей. Константинов дает мне записку: «Под нами вода. Это, наверное, и есть озеро Эмде».
Идем на снижение. Сесть-то сядем, а как будем взлетать, хватит ли мощности у моторов? Озеро находится на высоте 1200 метров над уровнем моря.
Самолет касается поплавками воды. Даем полный газ моторам, и машина снова уходит в воздух. Значит, взлетим! Еще один круг — и самолет, оставляя серебряный шлейф из воды, бежит по спокойному озеру. Первая посадка прошла успешно.
Подруливаем к берегу. Выключаю моторы. Ребята вылезают на плоскость и осматривают местность. Кругом — ни души. После шума моторов поражает царящая здесь тишина. И вдруг эта тишина обрывается криком:— Братцы!
Не верим своим глазам: к нам бежит человек. Через минуту перед нами предстал бородатый мужчина.
— Вот счастье-то... Столько времени не видели людей, а вот, на-кось, сразу сколько... — говорил он и тряс всем по очереди руки.
