Геннадий Андреев - Горькие воды
— Заложим вечером пулечку? Бросьте работу, послушайте старого человека: от работы лошади дохнут! Вечером преферанс и никаких разговоров! — Преферансистом он был заядлым, но чересчур азартным, а поэтому, несмотря на громадный свой стаж игры в карты, частенько проигрывал нам: Непоседов тоже был тонким игроком.
Комбинации Гинзбурга были невинны: он честно зарабатывал свои тысячу-полторы в месяц, лавируя по сложным каналам «планового хозяйства» и минуя его плотины. Были комбинаторы и другого пошиба.
Однажды, в Москве, Непоседов предупредил, что сегодня нас приглашают обедать в «Европу». Я знал этот ресторан: более скромный и солидный, чем «Метрополь», «Москва» или «Савой», в которых часто кутили загулявшие снабженцы типа нашего Васильева или пройдохи-шоферы, он отличался хорошей кухней и таким же обслуживанием. Посуда, белье и официанты, казалось, сохранились в нем если не с до-революционных, то с нэповских времен. Но я знал и то, что цены в «Европе» нам не особо по карману. Если так, то приглашавший должен был быть крупной персоной.
Вечером мы сидели в «Европе», втроем. Наш новый знакомый, действительно, выглядел крупным человеком: высокий, по-чичиковски «склонный к полноте», с внушительной осанкой и приятными манерами, это был грузин, лет пятидесяти, Угостил он нас обедом не роскошным, но добротным, под стать себе, заплатив за него около полутораста рублей. За обедом разговор шел о погоде, о театре, о кино — наш новый знакомый будто только старался создать о себе впечатление, как о солидном и приятном человеке.
Просидели за обедам часа два, а я так и не понял, с кем мы обедали и зачем он угощал нас. Спросил Непоседова:
— Погодите, пока сам не знаю, — ответил Непоседов. — Выяснится.
Через несколько дней грузин приехал к нам на завод. Жене и ребятам Непоседова он привез конфет и держал себя обворожительно. Понравился он всем без исключения. Вечером, после ужина у Непоседова, когда мы уединились втроем в непоседовском кабинете, одновременно служившим хозяину и спальней, гость рассказал, что он — уполномоченный по внеплановым заготовкам грузинского управления строительной промышленности. Строительство у них большое, леса не хватает, планы не выполняются — он достает лес, чтобы хоть отчасти удовлетворить потребности строительства. Живет в Москве, но часто ездит по лесным районам. Цены его не интересуют: он готов заплатить любую цену, лишь бы был лес. B доказательство гость открыл объемистый портфель: одно его отделение было набито пачками денег.
— Здесь сто тысяч, — с милой улыбкой пояснил гость. — Я могу платить наличными, а можно расплатиться и через банк, обычным порядком. Можно и по-другому: по счету через банк платится по прейскурантной цене, а разницу с договоренной ценой я плачу наличными. Я уполномочен покупать лес без счета и по какой угодно цене: денег у нас много. Вагон леса стоит 2–2,6 тысячи рублей — я могу заплатить за вагон 10, 15, 20 тысяч, — улыбаясь, говорил гость, явно предлагая вступить с ним в сделку.
Как ни были мы знакомы с разными видами комбинаторства, такой масштаб малость ошарашил нас. В наших условиях, когда наличные расчеты настрого запрещены законом, иметь при себе сто тысяч, предлагать любую цену и без счета — это уже слишком! Что по сравнению с этим наше жалкое комбинаторство для того, чтобы оплатить по фиктивному счету Васильева какие-то 200–300 рублей, за безусловно необходимое заводу! Наш гость тоже доставал необходимое своему строительству, но можно было представить, сколько при этом прилипало у него к рукам! Неудивительно, что он легко мог платить по 150 рублей за обед.
Мы сказали гостю, что, к сожалению, не можем быть ему полезными: внепланового леса у нас нет. Должно быть по изменившемуся нашему тону поняв, что имеет дело с безнадежно-отсталыми провинциалами, гость, продолжая приветливо и солидно улыбаться, раскланялся и ушел. Больше мы его не видели.
— Каков гусь? — изумленно сказал Непоседов, когда мы остались вдвоем. — Вот это номер! Какие же мы с вами после этого октябренки! Нам еще галстуки красные надо носить…
Чем ближе к войне, тем чаще повторялись такие «номера». Военные стройки поглощали больше и больше леса — тем хуже оказывалось положение гражданских строительств. Они шли на всё, даже на грабеж. Однажды Непоседов рассказал мне, что представитель откуда-то из Одессы, купив у десятника Волгостроя небольшой плот в 300 кубометров за 10 тысяч рублей, просил Непоседова принять его, чтобы выгрузить заводской лесотаской и на вагонах отправить в Одессу. За работу завода представитель соглашался заплатить по счету, сколько потребует завод, а отдельно он предложил Непоседову «вознаграждение», тоже в 10 тысяч. Непоседов выгнал этого представителя, еще не зная, откуда у него лес. Вскоре волгостроевский десятник, составивший на проданный лес акт о том, что его разнесло во время бури, на чем-то попался, история раскрылась — одесский представитель вынужден был бежать, бросив лес.
Другой, приехавший от какой-то донской строительной конторы, умолял Непоседова принять у него тоже откуда-то подозрительно взявшийся лес, распилить его и отправить в Донбасс, за взятку в 5 тысяч рублей, помимо оплаты работы завода по счетам.
— Хотел я в прокуратуру позвонить, чтобы его сейчас же забрали, — говорил Непоседов, — а потом просто выгнал. Чёрт их разберет, может быть он и порядочный человек? Лес всем нужен.
Были и другие случаи, — разобрать, когда мы имели дело с действительными жуликами и подлецами, а когда люди вынуждены были комбинировать из-за злой необходимости, было невозможно. Непоседов возмущался, всё это ему было противно, но каждый раз кончал тем, что только гнал таких представителей с завода.
А главный комбинатор, организовавший и упрямо поддерживавший такой порядок, оставался вне нашей досягаемости. Он сидел в Кремле и комбинировал не в масштабе малых наших предприятий, а в масштабе страны и шире — в масштабе мира.
ГЛАВА ПЯТАЯ. СОЦИАЛИЗМ ЕСТЬ УЧЕТ
Середина месяца. Утро. Начало работы в восемь часов, но я не тороплюсь и прихожу в половине девятого[7]. По дороге я тщетно придумывал себе работу и ничего не изобрел. Потому и некуда торопиться: впереди скучный, утомительный, пустой день.
Прохожу в свою комнату, здороваюсь с сотрудницами, раскладываю бумаги и продолжаю мучительно думать: что бы изобрести? Всячески растягиваю проверку итогов, работы за прошлый день, — их уже подвела моя помощница Валя. Убиваю на это час, потом балагурю с Валей, развлекаю её искусством вычислений на счетах и на арифмометре — ей это может пригодиться, а мне зачем, если знаю я их до того, что они мне осточертели?
С тоской смотрю на часы: всего десять. До перерыва на обед два часа; потом надо высиживать еще до пяти. Тяжко! Пойти поболтать с Непоседовым? Тоже не весело: обо всем переговорено. Вздыхая, поднимаюсь и иду — если хорошая погода, поброжу по бирже сырья, посижу на берегу, буду часами смотреть, как лента лесотаски бесконечно вытягивает из воды бревна, одно за другим. Плохая погода — пройду по цехам, заберусь в конторку к механику или, в материальный склад, побалагурить с кладовщиком…
Со стороны могло показаться, что мы работаем много, — а большую часть времени я изнывал от безделья. Я работал с полной нагрузкой примерно треть года — остальное время уходило почти только на то, чтобы придумать себе занятие. На текущую работу по наблюдению за статистической отчетностью уходило час-два в день — больше мне работы не было. Я взял на себя обязанности юрисконсульта, заключал договоры с нашими поставщиками и покупателями, вел с ними переговоры и переписку — и это не заполняло моего рабочего дня.
А у меня еще две помощницы — статистик Валя и плановик Нина Михайловна. Валя, пышущая здоровьем деревенская девушка, из семьи нашего рабочего, была не очень грамотной, но усердной и добросовестной. С трудом что ни-будь усвоив в плановой или бухгалтерской премудрости, она усваивала прочно, навсегда, и без каких-либо сомнений. Жизнерадостная, веселая, Валя была комсомолкой — если бы вместо комсомола существовала другая организация для молодежи, Валя могла бы состоять в ней: комсомол для неё, как почти и для всей нашей комсомольской молодежи, лишь место приложения избыточной энергии и удовлетворения потребности общения со сверстниками.
Работы Вале хватало тоже только на три-четыре часа. Потом она сидела и еще больше портила мне настроение, требуя, чтобы я нашел ей занятие: нет ничего скучнее, тягостнее, чем высиживать за столом положенные часы, тем более такому человеку, как Валя. Я отделывался от нее, сдавая в бухгалтерию «на прокат»: в бухгалтерии всегда есть какие-нибудь «хвосты», которые надо распутывать или «зачищать».
Нина Михайловна, к моему удовольствию, была другим человеком. Жена монтера, работавшего на городской электростанции, молодая, она была изящной, среднего роста, хрупкой блондинкой. Тоже из рабочей семьи, Нина Михайловна не пристрастилась к работе: она легко просиживала день за своим столом у печки, читая роман. Характер у нее был на редкость спокойный, кажется, она ничего больше не хотела, кроме того, чтобы ей не докучали и не отрывали её от чтения. Я старался ей не мешать.
