Леонид Иванов - Правда о «Смерш»
Сталинград
После крымской трагедии я пешим порядком прибыл в город Краснодар, где находилось Управление Особых отделов Северо-Кавказского фронта. Со мной были партбилет, удостоверение личности и оружие. Поэтому мне не было высказано никаких претензий. Вскоре я был назначен старшим оперуполномоченным Особого отдела 302-й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся в станице Мышастовская. Но пробыл я в этой дивизии совсем немного, наверное, где-то около месяца. Приказом по Управлению Особого отдела фронта я был назначен ст. оперуполномоченным Особого отдела 51-й армии, находившейся в станице Мечети некая [в 70 км южнее Ростова). Работал я в 4-м отделении. Отделение было ведущим в отделе, т. к. оно занималось руководством особых отделов корпусов и дивизий, оказанием конкретной помощи в оперативной работе, контролем и проверкой.
Вскоре после Керчи, когда я прибыл в станицу Мечетинская, что под Ростовом, и в течение двух-трех дней обжился, у меня вдруг сильно заболели стопы ног, так что нормально ходить я не мог. Дело осложнялось тем, что, несмотря на все свои старания, я не мог снять сапоги. Не помогла и помощь ребят. Позвали на подмогу сотрудниц особого отдела. Одна из них, в прошлом медсестра, убедившись в тщете силовых приемов, решительно взяла в руки ножницы и разрезала голенища моих верных сапог сверху донизу, решительно оторвала лохмотья и ловко сняла с ног то, что секунды назад было сапогами.
Глянув на мои ноги, присутствующие охнули. Те места ног, что закрывали голенища, были полны вшей. Меня спросили, когда я в последний раз мылся. Ну, купался-то я часто — и во многих встречных речках, и даже в Керченском проливе. А вот мыться-то мне довелось давно, с полгода назад, в устроенной из подручных средств полевой «бане».
Рассказ о моей убогой санитарии повлиял на наших решительных сотрудниц. Переглянувшись и, по-моему, не сказав ни слова, они взяли меня в плотное кольцо и стали куда-то теснить. Несмотря на мои возмущенные выкрики и попытки физического сопротивления, они скоро приволокли меня в сарай и, сорвав ветхую одежду, принялись мыть. Горячей воды, конечно, не было, тогда она бывала, наверное, только в чайниках, в качестве мочалки использовали пучок соломы… С шутками и прибаутками, чтобы я не очень смущался, их ловкие натруженные руки быстро сделали свое дело, и я — забытое ощущение — вновь почувствовал себя человеком. Надев принесенное мне кем-то белье, облачившись в штаны, гимнастерку и неизвестно откуда появившиеся сапоги, не новые, но явно не уступавшие по качеству моим старым, затянув на животе свой видавший виды ремень, я, будто заново родившись, от всей души благодарил девушек за их «банную» заботу.
Удивительно, но об этом необычном и в какой-то степени пикантном случае я напрочь забыл, и напомнила мне о моем вынужденном купании в тот весенний день на нашей недавней встрече Тоня Хрипливая (по мужу Буяновская) — в те далекие годы секретарь отдела. Сидя за столом, она со смехом, очень картинно и с хорошим юмором вспомнила обстоятельства забытой мною помывки. Напомнила она и о том, что девчонки порой отпускали в мой адрес:
— Ну, Леня, ты теперь наш! Пойдем с нами купаться.
…Где-то в районе Тундутово летом 1942-го я был в оперативной командировке в расположении стрелкового батальона. В это время на участке фронта, вверенном батальону, немцы начали наступление. В такой критический момент было неудобно покидать батальон, и я принял участие в бою. Когда атака противника захлебнулась и все улеглось, я выполнил предписанное мне задание и убыл в отдел.
Несколько дней спустя после этого начальник Особого отдела 51-й армии полковник Никифоров, собрав в какой-то избушке весь оперсостав отдела и обсудив какие-то текущие вопросы, в резкой, даже грубой форме высказал в мой адрес свои замечания. Оказывается, батальон, куда я попал в районе Тундутово, остался без питания, и теперь полковник Никифоров сурово высказывал мне претензии, почему я не обеспечил питанием батальон, при этом обзывая меня бюрократом, формалистом и безответственным человеком. Не выдержав столь резкой и огульной критики, несправедливой, с моей точки зрения, я в свою очередь возразилгчто я оперработник, что мои задачи определены положением об особых отделах, где ничего не сказано об общепитовских функциях оперативников. Обеспечение питанием — дело интендантов, тыловых офицеров, а не мое. Распалившись от несправедливых слов, я высказал претензии Никифорову: армия отступает в беспорядке, порой царят паника и неразбериха. Почему же Никифоров, как начальник особого отдела армии, не принимает действенных мер к прекращению такого тяжелого положения вещей, ведь это-то как раз входит в обязанности начальника особого отдела.
Никифоров страшно на меня разозлился, покраснел, обозвал меня последними словами и к вечеру дал приказ: во главе группы солдат, на автомашине, следовать в южном и юго-восточном направлении, останавливать отступающие в беспорядке части, группы и отдельных солдат, направлять их для сбора в район Сталинграда.
В середине июля 1942 года немецкие войска заняли Ростов и Новочеркасск. Это стало большим потрясением для армии и страны в целом. Противник сравнительно легко овладел указанным крупнейшим стратегическим районом.
Дело было в том, что наш фронт на Дону оказался очень слабым и по численности войск и по вооружениям. Помню, как один из руководителей особого отдела дивизии докладывал, что дивизия имеет всего 700 человек личного состава, что недостаток стрелковых вооружений вопиющ, что до 20 % бойцов не имеют в руках даже винтовки и вынуждены дожидаться, пока убьют соседа, чтобы воспользоваться оружием последнего. Многие из солдат и офицеров этого фронта побывали в аду Керченского полуострова, пережили там тяжелейшую трагедию и в моральном отношении не были достаточно устойчивы.
Немецкое командование в р-не Константиновки соорудило понтонный мост и пустило по нему танки на левый берег Дона. Некоторые танки были камуфлированы для маскировки нашими надписями по бортам «За Родину», «За Сталина», враг использовал тогда значительное количество заранее собранных и подготовленных трофейных танков Т-34 и БТ. Танковая армада, вырвавшись на оперативный простор, пошла гулять по донским степям, расчленяя и уничтожая отдельные части, лишая их связи друг с другом и с командованием. Отдельные танковые группы противника, сея панику, вышли к Волге и были остановлены за 200–300 км от линии фронта. В этих тяжелейших условиях, когда над нашей страной нависла смертельная угроза порабощения, был издан знаменитый приказ И. Сталина № 227.
После сдачи Ростова и Новочеркасска отступление по бескрайним донским степям проходило беспорядочно. В крови и поту, в жаре и бесконечной пыли по степям бродили какие-то части или даже группы вооруженных людей. Многие не имели никаких указаний: ни куда идти, ни кого искать, ни где закрепляться. Порой встречались какие-то дикие группы солдат. Как цель следования называли почему-то Элисту — столицу Калмыкии. Командование не имело с этими группами никакой связи, порой просто не знало о их существовании.
Однажды мы задержали какого-то одинокого высокого человека, пожилого, интеллигентного вида, одетого в деревенские штаны, рубаху и лапти. В руках он нес висящий на веревочке горшок с водой. Спрашиваем его: кто он такой?
Отвечает:
— Я — такой-то, командир дивизии. Дивизия была разбита в степях под Ростовом, из личного состава многие погибли. Другие разбрелись кто куда.
Спрашиваем:
— Как вы докажете, что являетесь командиром дивизии?
, Старик тяжело вздохнул, сел прямо на землю и снял лапоть. Из-под стельки он достал удостоверение личности, партбилет и звезду Героя Советского Союза.
Мы не имели времени заниматься его проверкой, сказали только, чтобы он шел в направлении Сталинграда. Снабдили его картой, дали поесть…
В начальный период войны, когда наши войска отступали, было множество ложных, панических и просто провокационных слухов. Как правило, это были слухи о высаженных мощных десантах, о танковых колоннах, беспрепятственно движущихся в нашем глубоком тылу, о перерезанных путях отступления и т. д. и т. п. Что в таких случаях надо было делать командованию наших войск? Посылать в заданном направлении мобильные разведгруппы с хорошей связью, которые были в состоянии оценить наличие и силы противника. На деле же в места предполагаемого появления противника посылались войска — полк, а то и дивизия. Наши силы распылялись, впустую терялись время, горючее и силы, нарушались планы командования. Все это отрицательно сказывалось на ведении боевых действий.
Вести борьбу с такими ложными слухами на деле было очень сложно и даже, я бы сказал, невозможно. Того, кто первым сказал «а», установить, как правило, не удавалось. Во всяком случае, в основе и самих этих слухов, и их быстрого распространения были всеобщая паника и растерянность, тяжелое психическое состояние солдат и офицеров отступающих войск. Нельзя было, конечно, исключать и провокационных действий немецкой агентуры. Во всяком случае, мы не оставляли без своего внимания указанные обстоятельства, стараясь в первую очередь как-то перепроверить распространяемые слухи. Иногда это приносило свои плоды.
