Михаил Антонов - Правда об украинцах и Украине
Охотск, первую тихоокеанскую имперскую базу, тоже заложили казаки. Именно из Охотска в 1716 г. ушло к берегам Камчатки первое исследовательское судно, а в 1783-м — экспедиция в Северную Америку. Почти два века, до начала регулярного межокеанского плавания, Охотск оставался главным восточным портом страны. Настоящий расцвет его начался в 1935 году. (Ныне этот город, расположенный в благодатнейшем месте, находится на грани выживания, в нём всеми силами стремятся зацепиться китайцы.)
Вот кто такие казаки, про которых Лев Толстой сказал, что они создали Россию. На фоне казаков, в труднейших условиях присоединявших к России неизмеримые пространства, богатые ценнейшими природными ресурсами, запорожские казаки с их вольницей и непредсказуемостью, казались каким-то чужеродным элементом.
Не потому ли Екатерина II решила избавиться от запорожских казаков как от потенциальных разбойников и очага бунтовщиков (казаки составляли ударную силу самозванцев во времена Смуты и предводителей крестьянских войн в России — Ивана Болотникова, Степана Разина и Емельяна Пугачёва, войн, которые потрясали самые основы Российского государства) в центре империи. И она всё же нашла способ если не перевоспитать казаков, то заменить бунтующее казачество на другое — пусть и в течение нескольких поколений. Она ликвидировала Сечь, (последнего кошевого атамана сослала на Соловки), запорожских же казаков переселила на Кубань, наделила землёй и поставила на охрану южных рубежей государства. При Николае I существовали планы перевести казаков в крепостное состояние, но казацкие атаманы убедили царя не делать этого. Так окончательно сформировалось сословие казаков — земледельцев и воинов. В итоге как бы частично осуществилась в новой форме идея Александра I, осуществление которой царь тогда поручил Аракчееву, о создании военных поселений, обитатели которых были бы солдатами, но кормили бы себя сами.
И Гоголь родился уже на этой Украине, ставшей частью Российской империи. Он был воспитан в традициях казацкой славы и, получив известность в России как писатель, возродил в своей повести уже исчезнувший с исторической арены идеал казака как совершенного человека, противостоящего «дряни и тряпке» — русскому (да и западноевропейскому, вообще современному Гоголю) человеку. Правда, выработал он и ещё один идеал — христианского подвижника (как его понимали многие в православной, да отчасти и в католической Церкви, особенно монахи), образец которого он вывел сначала в повести «Портрет».
Гоголя многие, несмотря на очевидную несостоятельность этого взгляда, продолжают считать не украинским, а русским писателем. Это в большой мере объясняется совершеннейшим незнанием большинством россиян истинной, а не придуманной «русскими патриотами» истории взаимоотношений Украины и России.
Русский человек — служивый человек, государственник, его идеалом никак не могли быть гульба, пальба и анархия (разве что в свободное от службы время). Но и казаку жизнь служивого русского человека (прозаическая на вид, но часто исполненная героизма и, во всяком случае, чувства долга) должна была казаться скучной и унылой. Гоголь с его идеалом казацкой вольницы, предназначавшимся для России, тут, что называется, попал пальцем в небо. Кстати сказать, Гоголь, так и не решивший, какая у него душа — больше русская или украинская, отметил, чти народы как бы взаимно дополняют один другой. Значит, он понимал, что это разные народы, ибо один народ дополнять сам себя не может.
Но написана повесть «Тарас Бульба» изумительным языком, это — самое живописное произведение Гоголя: ведь речь идёт о казаках, прежних, славных украинцах. Как переживает читатель за Кукубенко и за других погибающих в битве с врагом храбрых запорожцев! Не удивительно, что и многие русские воспринимали автора повести как своего, русского писателя.
Ну, а после того, как запорожские казаки были удалены с Украины, кто же там остался из «благородных»? А те самые перерепенки и довгочхуны, малороссийские дворяне, занятые своим хозяйством — садочком, свиньями и гусями, торговлей на ярмарках, подобных Сорочинской. Казацкой удали и вольницы у них не осталось, но зато возрос эрзац этих качеств — хохлацкая спесь. Обозвать такого казака «гусаком» — значило нажить в нём смертельного врага. Дуэли в их среде приняты не были, поэтому за подобное оскорбление подобный второсортный дворянин готов был судиться до своего смертного часа, растрачивая с трудом нажитые карбованцы на судебные издержки. Гоголь, наблюдая их, имел все основание сказать: скучно на этом свете, господа! Не случайно в литературоведении появились попытки и с социологической точки зрения обосновать выбор Гоголем казака в качестве идеала. Так критик Виктор Виноградов в книге «Гоголь и натуральная школа» утверждал:
Глава 7. Зарождение идеи о триедином русском народе
Поразительно, но эта идея, долгие века не привлекавшая внимание исследователей, вдруг на наших глазах стала чрезвычайно злободневной. Не случайно в «Военном обозрении» и в ряде других источников почти одновременно появился ряд статей, проливающих свет на этот запутанный вопрос.
Дело в том, что Московское государство в начале XVII века пережило Смуту, польско-литовско-шведскую интервенцию, войны за Украину, восстание Разина, соляной и медный бунты в Москве, церковный раскол и много других сложностей и неприятностей, и при двух первых царях династии Романовых не успело устранить последствия военного разорения. А Киев стал вновь, как и при Ярославе Мудром, очагом восточноевропейской образованности, с церковной Академией, где преподавание было поставлено на хорошем европейском уровне. Студентов там учили широкому кругу наук, и не только богословию и греческому и латинскому языкам, но и стихосложению. Однако положение самой украинской элиты в российском обществе оставалось крайне неустойчивым. Например, в Москве раздавались требования проверить всё украинское духовенство на чистоту его православия, учитывая, что многие известные украинские священнослужители и монахи подолгу учились в Европе, в католических и протестантских академиях. Ещё более шатким было положение шляхты — украинского дворянства. Трудно было бы всяким перерепенам и довгочхунам доказать своё благородное происхождение. Даже шляхетство отца самого Богдана Хмельницкого ставилось под сомнение. Одни утверждали, что его отец, чигиринский подстароста Михаил Хмельницкий был на службе у коронного гетмана. Другие — что он всего лишь еврей по имени Берко, перешедший в католичество. Более достоверно известно, что он участвовал в походе поляков на Молдавию. И определённо можно утверждать, что и погиб он в битве с татарами, потому что сражался там рядом с сыном Богданом, который тогда попал в плен. Кроме того, если бы Михаил и был шляхтичем, но, поскольку он был женат на простой казачке, Богдан де-юре не принадлежал к шляхетскому сословию. Ведь если шляхтич женился на простолюдинке, он автоматически лишал своих будущих детей шляхетства. А без принадлежности к благородному сословию можно было сделать только карьеру свинопаса. Что же говорить о простых казаках, считавших, что в полные опасности повседневной жизни на пограничьях Дикого Поля они приравнивали свой статус к шляхетскому, что вряд ли могла признать гордая польская шляхта.
В этих условиях наиболее дальновидные духовные деятели Украины предприняли очень смелый шаг. Далее идёт обширная цитата из книги А. Миллера «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении» (вторая половина XIХ века»), издание 2013 г. «Во второй половине XVII в. В 1674 г., ровно через 20 лет после перехода Левобережной Украины под власть московского царя, в Киеве был впервые напечатан «Синопсис», составленный одним из местных православных иерархов, предположительно архимандритом Киево-Печерской лавры Иннокентием Гизелем. В книге говорилось о единстве Великой и Малой Руси, о единой государственной традиции Киевской Руси, об общей династии Рюриковичей и даже о едином «русском», или «православнороссийском», народе. Вполне вероятно, что автор «Синопсиса» преследовал достаточно сиюминутные конкретные цели: во-первых, дать московскому царю мотивацию для продолжения борьбы с Речью Посполитой за освобождение из-под власти католиков остальной части «единого православного народа», а во-вторых, облегчить элите Гетманата инкорпорацию в русское правящее сословие. (А это отнюдь не были в то время вещи само собой разумеющиеся — достаточно сказать, что московские церковные власти требовали повторного крещения даже от православных духовных лиц, переселявшихся в Московию из Малороссии в начале XVII в., поскольку не считали их православие вполне безупречным). В данном контексте для нас не важно, насколько эффективно «Синопсис» способствовал решению этих задач. Важно отложенное влияние этого текста, который, по существу, вплоть до 1760-х гг. оставался единственной в России учебной книгой по истории. Очень широкое распространение и устойчивый покупательский спрос на «Синопсис» в России XVIII в. показаны в прекрасно документированном новом исследовании А. Ю. Самарина. «Положение единственной печатной книги по отечественной истории объясняет наличие «Синопсиса» практически во всех крупных книжных собраниях видных деятелей эпохи, известных на сегодняшний день», — пишет он. В качестве чтения «для народа» «Синопсис» сохранял популярность вплоть до середины XIX в. К этому времени он выдержал уже около 30 изданий. Замечательно, что, несмотря на многочисленность изданий и их значительные тиражи, «Синопсис» оставался самым популярным предметом рукописных копий. Именно «Синопсис» лежит у истоков Русского Исторического Нарратива. В. Н. Татищев прямо указывает на «Синопсис» как на один из источников своих взглядов. «Дух „Синопсиса" царит и в нашей историографии XVIII в., определяет вкусы и интересы читателей, служит исходною точкой для большинства исследователей, вызывает протесты со стороны наиболее серьезных из них — одним словом, служит как бы основным фоном, на котором совершается развитие исторической науки прошлого столетия», — писал П. Н. Милюков. Хотя отношение к «Синопсису» как историческому сочинению со временем становилось всё более критическим, те элементы его схемы, которые относятся к единству Великой и Малой Руси, можно найти у всех авторов «истории России» — от Н. М. Карамзина до С. М. Соловьева и В. О. Ключевского». Вообще культура, известная нам сегодня под названием русской, была в XVIII и первой половине XIX в. плодом совместного творчества элит русской и украинской, если позволительно воспользоваться понятиями более позднего времени применительно к той эпохе, а вернее будет всё же сказать великорусской и малорусской. Именно с этим совместным наследием пришлось потом бороться украинским националистам, в том числе М. Грушевскому, много сил отдавшему критике «традиционной схемы русской истории», для популяризации которой так много сделал «Синопсис».
