Анатолий Москвин - Провидец или популяризатор?
Том завершает неоконченный роман «Священник в 1839 году».
Похоже, известные писатели специально оставляют иные свои сочинения незавершенными, чтобы потомки в этих литературных осколках отыскивали какие-то сведения о самом авторе, о его пристрастиях и увлечениях, взглядах на жизнь и окружающий мир. Во всяком случае, подобная мысль не раз появляется при чтении впервые публикуемой на русском языке юношеской рукописи Ж. Верна «Священник в 1839 году». После нескольких лет увлечения поэзией — увлечения в общем-то не слишком успешного — будущая знаменитость впервые обращается к прозе. Мы знаем любимые книги маленького Жюля — «Робинзон Крузо» Д. Дефо и «Швейцарский робинзон» И. Висса. Мы знаем, что потом он с увлечением читал романы В. Скотта. Мы знаем, что, приехав в 1848 году в Париж для поступления в Школу правоведения, юноша буквально накинулся на «Божественную комедию» Данте Алигьери и «Потерянный рай» английского классика Дж. Мильтона, «Пармскую обитель» Стендаля и «Графа Монте-Кристо» А. Дюма, «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго и «Парижские тайны» Э. Сю, легенды о докторе Фаусте и «черные» (или «готические») романы Анны Радклиф. Влияние этих произведений в рукописи заметно, но вместе с тем нельзя не ощутить, что начинающий автор уже ищет свой собственный путь в литературе. Несколько позже он так выразит свое творческое кредо: «В жизни нет ни одного факта, ни одного события, которое не послужило бы поводом для нравственных размышлений; вот что надо хорошенько отметить и применять на практике» (письмо от 4 марта 1853 года). Юноша уже давно руководствовался этим правилом, о чем неоспоримо свидетельствуют страницы рукописи его первого значительного произведения. Например, описывая тщедушную старуху Абраксу, истинное чудовище, двадцатилетний Верн решается на сложное для его возраста обобщение:
«Для натур праведных, справедливых и умеренных в своих желаниях спокойствие, согласие и трезвый расчет — жизненная необходимость и основа мировоззрения. В любви, справедливости, истине они видят единственную цель существования. И нет иной возможности достичь этой цели, как только пройти путь, отведенный тебе Богом, усыпан ли он розами или усеян терниями, прям ли или извилист, его нужно пройти, шаг за шагом, день за днем. Окольных дорог нет. Надо идти вперед. Люди, избравшие поводырем своим благонравие, так и поступают.
Избравшему же целью своей порок дано множество путей. Что ожидает его на каждом из них, предвидеть нельзя, но точно известно, к чему придет такой человек — ко злу».
В рукописи есть немало точных наблюдений и метких образных сравнений: например, душа молодого философа сравнивается с механизмом незаводящихся часов; лихорадочные мысли напоминают воду, готовую вот-вот закипеть и превратиться в пар; злоба, сверкающая в глазах убийцы Мордома, уподобляется лаве, которая в следующую секунду выльется из кратера вулкана…
Конечно, анализировать произведение, написанное где-то до середины, трудно. Да и вряд ли нужно. Читателю стоит только подсказать, что уже здесь, в тексте раннего сочинения, Жюль Верн находит некоторые идеи и образы, которые впоследствии разовьет в романах зрелого периода творчества[4]. Так, отверженный священник как бы открывает длинную галерею образов полубезумцев — ученых, претендующих на господство над миром, таких, как Робур или Тома Рок. Молодой человек уже находит в себе силы предупредить об опасности таких притязаний. Не раз впоследствии в верновских сочинениях будут обсуждаться вопросы о религиозных и научных знаниях, о демонизме и оккультизме, о колдовстве и тайных заклинаниях («Двадцать тысяч лье под водой», «Тайна Вильгельма Шторица», «Замок в Карпатах» и другие). Разгадка Абраксой пророчества на алфавитной доске дает начало целой серии зашифрованных или деформировавшихся от времени посланий, которые станут основой многих увлекательных романов Ж. Верна («Дети капитана Гранта», «Путешествие к центру Земли», «Жангада», «Матиас Шандор»…) Стоит напомнить читателю, что сцена гадания Абраксы написана еще до знакомства молодого сочинителя с новеллой Э. По «Золотой жук» (необыкновенный интерес французского фантаста к криптограммам всякого рода обычно связывают с сильным влиянием на него гениального американца).
Но не только литературными связями интересна рукопись романа. Здесь начинающий автор, пожалуй, как нигде открыто выражает собственные настроения и чувства.
Вспомните хотя бы его строки о любви: «…слаще всех грез — грезы любви. Кто в молодые годы не мечтал о ней! Чье горячее сердце не рисовало самые поэтические картины! Стремление любить совершенно естественно для юности. Любовь — украшение пяти самых лучших лет в жизни. Сердце, не знавшее мук и счастья любви, — погибшее сердце, оно умерло, так и не родившись. Человек сам по себе еще не целое; для того, чтобы стать целым, ему не хватает чего-то. Это высший счет, и не самим смертным менять его. Человек становится единым целым, лишь найдя свою половинку, познав любовь, воссоединившись с другим человеком и выполнив земное предназначение». Или в другом месте: «Неудача в любви — самая страшная из неудач». Или еще одно откровение: «Любовная лихорадка — это не сумасбродство, это боль». Молодой автор вступает в спор с расхожим утверждением о любви, будто бы угасающей в разлуке: «Возможно, такое и случается с натурами пылкими, быстро возгорающимися и так же быстро остывающими. Быть может, это средство и пригодится тому, кто прошел по всем кругам любовной лихорадки, изведал порывы страсти, чья душа устала. Жюль не из таких. К тому же любовь его только-только расцветала. Для него расстаться с любовью означало расстаться и с самой жизнью. Известно множество примеров, когда единственным лекарством от любви становилась смерть. Так пусть же Жюль отыщет для себя иного лекаря!» Такие строки могло подсказать только зрелое сердце, познавшее уже горький опыт разочарования. Жюль — увы! — уже получил такой опыт. И, видимо, в идеализированном изображении Анны Дельтур можно видеть предмет многолетних юношеских воздыханий писателя — его кузину Корали Тронсон.
Говоря об ученическом прошлом священника Пьера, молодой автор сурово осуждает семинаристские порядки, известные ему не понаслышке: в 1840-1844 годах он вместе с братом Полем был воспитанником пансиона нантской Пти-Семинэр.
Впрочем, семинария оставила мальчику не только злую память о недобросовестных наставниках и скверных однокашниках. Подростков учили латыни и греческому, географии и точным наукам, знакомили с основами стихосложения, хотя предпочтение все-таки отдавали церковным дисциплинам. Семинарии Верн обязан доброй частью своего классического образования и пробуждением интереса к литературе, прежде всего — к поэзии.
Наконец, на страницах неоконченного романа начинающий беллетрист описал родной город — каким тот был до масштабных перестроек 1840-х годов. «Это историческое свидетельство не только живописно, но еще и увлекательно, поскольку несет в себе акценты автобиографической исповеди. Молодой человек… не стесняется сказать о силе собственных чувств или показать жестокость озлобления, подпитываемого грубостью. Этот первый сюжет… позволяет лучше оценить творческую эволюцию писателя, передающего на суд общества свои первые, свежие еще наблюдения, чего не позволило бы сделать впоследствии его бьющее через край воображение»[5]. Словом, проба пера будущего литературного мэтра не может не быть интересна для его поклонников.
Над романом юноша начал работать, по-видимому, в 1847 году. Осталось неизвестным, почему работа не была доведена до конца. Вероятнее всего, автора «перехватил» театр. Заведя знакомства в актерской среде, увлекшись сценой, молодой человек отложил рукопись в сторону, чтобы искать успех на поприще драматурга. Известно, что в 1849-1850 годах Верн написал несколько стихотворных пьес, и уже в 1850 году на сцене Исторического театра, которым руководил Александр Дюма, состоялась премьера первой верновской комедии — «Сломанные соломинки». А набело переписанная рукопись «Священника» в четырех солидных тетрадках хранилась в архиве писателя. В 1981 году городскими властями города Нанта архив этот был куплен у наследников знаменитого фантаста. В 1992 году первый верновский роман был опубликован парижским издательством «Шерш Миди». С этого издания и выполнен первый русский перевод.
[1] Жюль-Верн Жан. Жюль Верн. М., 1978, с. 208.
[2] Жюль-Верн Жан. Жюль Верн. М., 1978, с. 209.
[3] В письме П.-Ж. Этцелю от 15 февраля 1871 года Верн признавался, что на создание романа его вдохновили прежде всего работы одного из виднейших ученых XIX века, физика и астронома Доминика-Франсуа Араго.
