Александр Маркелов - Торпедный веер
Были приняты меры предосторожности: по железному настилу разбросали фуфайки, полотенца, переобулись в тапочки, боялись даже дышать на полную грудь. Время тянулось медленно, моряки держались на последнем пределе, сказывались усталость и напряжение.
Наконец вышли на предполагаемый фарватер, подняли перископ. Шторм до восьми баллов, гигантские темные валы катились, высвечивая белыми гребнями. Рыбацкое суденышко, стоявшее невдалеке, срывало с якоря, бросало как щепку. За крутыми волнами ничего не видно. На небе ни облачка. Чистое, ясное, усеянное крупными звездами. Александру Даниловичу вспомнились слова песни, слышанной в детстве: «Мiсяць на небi, зiроньки яснi, видно, хоч голки збирай…» Хорошая, нежная песня… Только ни к чему им были сейчас и эти звезды, и это ясное небо. Девятко вздохнул. Он командир, он должен принимать решение. Трудно…
К нему подошел старший группы десантников — единственный человек, фамилия которого была известна командиру: товарищ Цвятко Радойнов. Красивый, статный мужчина лет сорока, он чем-то напомнил Александру Даниловичу Георгия Димитрова, каким он его запомнил по газетным снимкам; крупное волевое лицо, большие карие глаза, широкие брови, сросшиеся у переносицы. Девятко взял его за локоть и подвел к перископу.
Радойнов долго смотрел в окуляр, потом энергично тряхнул шевелюрой:
— Нельзя, товарищ, нельзя!
Девятко и сам понимал это. Успенский, Самойленко были того же мнения; в такой лютый шторм гребцы не справятся с волной, не доберутся до берега. А рисковать нельзя. Остается только терпеливо ждать.
Четверо суток пришлось ходить вдоль берега на глубине, проклиная погоду, ежеминутно подвергаясь опасности быть обнаруженными. На пятые сутки море немного успокоилось. Дождавшись сумерек, всплыли в полумиле от устья реки Камчия. На мостик поспешили Девятко и Самойленко, за ними поднялся Радойнов. Некоторое время, словно зачарованные, они вглядывались в неясные очертания берега. Радойнов, ни слова не говоря, вдруг прижался щекой к плечу командира. И Девятко понял, насколько взволнован и как переживает сейчас этот сильный человек.
Моряки уже спускали за борт резиновые надувные лодки. На палубе десантники нетерпеливо ждали команды на посадку. По мере того, как сгущались сумерки, палуба оживала. Люди чувствовали себя уверенно, движения их становились тверже, лица выражали решимость. Разговаривали негромко, хотя и видно было, что все возбуждены до предела, что мысленно они уже там, за камышовыми зарослями, сжимают в руках оружие, припадают к родной земле, обнимая ее и готовясь защитить от врага. Болгария, здравствуй, родная, мы спешим к тебе на помощь!
Вот первый спрыгнул в лодку, цепко ухватился за борта, за ним еще трое. Кто-то в спешке обронил весло, потянулся, чтобы достать, но оно быстро удалялось, гонимое волнами. Тогда командир отделения рулевых Алексей Шапоренко с размаху бросился в воду, чтобы вернуть весло. Растроганный Цвятко Радойнов горячо благодарил смельчака. Он последним оставлял подлодку.
Обхватив за шею Шапоренко, он крепко. прижимался к его мокрому лицу. Потом обнялся с комиссаром и командирами.
— До свидания, другари, до встречи в свободной Болгарии. Мы не забудем вашего подвига.
Шлюпка с Радойновым отошла от борта и через минуту растаяла в темноте. Все затаили дыхание. Прошло томительных и долгих тридцать минут. Надо было уходить, чтоб своим присутствием не выдать десант. Но с берега не подавали никаких признаков жизни, и Девятко переживал.
— Почему они не дают условленного сигнала? Неужели что-то случилось? — нервничал Александр Данилович.
И снова угнетающая тишина, нарушаемая только всплеском волн. Неужели провал операции? И вдруг вахтенный Федор Дубовенко заметил мигающие с берега огоньки: «Дошли благополучно, благодарим!»
— Порядок, порядок, — прошептал мичман, еле сдерживая радость. — Сейчас доложу.
Но Девятко и сам успел прочитать эти короткие, как одно мгновение, сигналы. Следовало после этого тотчас же уходить. Но командир медлил: может быть, друзья еще что-нибудь скажут на прощанье? Но сигналы больше не повторились.
Вышли в обратный путь. Растаял берег, закрылось тучами небо, и волна зло и яростно хлестала по броне, предвещая непогоду. Это было 11 августа 1941 года.
…Прошли годы. Победно завершилась Великая Отечественная война. Стали известны имена десантников, которых транспортировала советская подводная лодка Щ-211: Цвятко Радойнов, Сыби Димитров, Иван Изатовский, Васил Цаков, Трифон Георгиев, Димитр Илиев, Иван Маринов, Тодор Гырланов, Коста Лагадинов, Симеон Славов, Ангел Ников, Антон Бекяров, Кирилл Видинский, Иосиф Байер. Кто они? Болгарские коммунисты, пламенные патриоты своей родины. За их плечами были годы и десятилетия тяжелой борьбы, скитаний, подпольной работы. Некоторые из них участвовали в антифашистском Сентябрьском восстании 1923 года, а потом, спасаясь от репрессий, эмигрировали в Советский Союз, другие приехали в СССР позже. Все они нашли в Советской стране свою вторую родину. Закончили здесь партийные школы, институты, военные училища и работали в народном хозяйстве, занимались наукой, служили офицерами в Красной Армии. Многие из них сражались с фашизмом в Испании. Когда гитлеровские полчища напали на нашу Родину, Цвятко Радойнов по инициативе заграничного руководства Болгарской коммунистической партии возглавил боевой отряд, предназначенный для переброски в Болгарию — организовывать борьбу против фашизма.
Группа Радойнова была одной из первых ласточек, принесших на своих крыльях весну своей стране. К сожалению, никто из маленького отряда не дожил до счастливого дня победы. Но внуки и правнуки борцов за счастье Болгарии не забыли своих героев. Словно эстафету, несут они признательность и вечную благодарность первой стране социализма, которая помогла им обрести свободу.
На грани
В сентябре над Черным морем опускаются густые туманы, то и дело меняется морское течение. И тогда для подводников наступают трудные дни. Но приказ не делает скидок на погоду, на войне один закон: надо!
Перед отходом Девятко выкроил буквально несколько. минут: до боли в сердце захотелось повидать дом, в котором жил столько лет…
«Наверное, следовало обойтись без этого визита, — думал он, шагая по улице. — Зачем бередить душу?» Всюду следы разрушений, запустение. Окна в его доме были выбиты, и стекло жестко похрустывало под ногами. Но более всего угнетала тишина.
Девятко бродил из угла в угол, притрагиваясь к вещам, и каждая будто иглой колола в сердце — будила воспоминания… В ящике ночного столика он обнаружил свои золотые часы. Стрелки застыли ровно на двенадцати. Может, Лиля оставила квартиру именно в это время? Днем или ночью? Девятко вспомнил, как она радовалась этим часам; еще бы, это был подарок Наркома Военно-Морского Флота за отлично проведенные торпедные стрельбы.
Вдруг он подумал, что жена намеренно оставила в тумбочке часы. Оптимистка по натуре, она этим хотела подчеркнуть временный характер происходящего. Ведь многие, а женщины особенно, были убеждены, что война закончится через несколько месяцев.
— Ах, Лилька, Лилька, мой веселый, неунывающий друг! — проговорил он вслух, и эхо гулко разнесло слова по пустым комнатам. — Девятко вздрогнул. — Хорошо мне было с тобой, никогда я не знал, что такое одиночество, тоска… — уже шептал он еле слышно. — Но, может быть, действительно все окончится быстро и мы снова заживем счастливо и весело… — Последние слова прозвучали как заклинание.
Растроганный, он чуть не забыл самого главного, ради чего примчался сюда. Письма! В почтовом ящике лежал синий конверт. Внутри листок из тетради в косую линейку:
«Здравствуй, мой дорогой, самый любимый!.» Кровь прихлынула к лицу. Читать дальше не стал, глянул на последнюю строчку: «Все пройдет, как с белых яблонь дым…»
— Милая, не падает духом, — прошептал Девятко. Ему было приятно сознавать, что жена у него настоящий друг. Не сетует на судьбу, не жалуется на трудности, с которыми встретились эвакуированные в тылу. Где-то приютили ее добрые люди, не одну, с маленькой дочуркой, помогли устроиться на работу…
Оставляя квартиру, он даже не пытался закрыть дверь, ее перекосило от взрыва бомбы.
«Да и зачем теперь замки, кому все это нужно…» — машинально подумал он. Мысленно он был уже на своей подлодке.
Почти бегом спускаясь по лестнице, он прижимал рукой левый нагрудный карман кителя, словно боясь, что самое бесценное сокровище может улететь, раствориться. Письмо прибавило сил, подняло настроение.
Выходили из бухты в сумерки. Снова на запад. Вторые сутки не оставлял боевого поста Девятко. Сейчас на вахте стоял лейтенант Балтаска, к которому Александр Данилович особенно внимательно присматривался. Бурлила в этом человеке цыганская удаль и бесшабашность. Таких надо поправлять вовремя, и они будут настоящей находкой для экипажа.
