Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме
На самом деле страна вовсе не была в огне. Поджигателями в Удене оказались подростки, искавшие острых ощущений. Угроза «гражданской войны», погромы в мусульманских районах, акты возмездия со стороны новобранцев джихада – ничего этого не было. Большая часть населения сохраняла спокойствие. Но постоянная болтовня политиков, политических обозревателей газет и телевидения, авторов передовых статей в популярных изданиях создавала лихорадочную атмосферу, в которой малейший инцидент, малейший неверный шаг вызывал бесконечную череду эмоциональных дебатов.
Ортодоксальный имам из Тилбурга отказался пожать руку министра иммиграции и интеграции Голландии Риты Вердонк. При всем уважении, сказал на ломаном голландском мусульманский священник родом из Сирии, она – женщина, а религия запрещает физический контакт с посторонними женщинами. «Но ведь мы равны», – ответила Вердонк немного рассерженно, не зная, что делать с протянутой рукой. Действительно, они были равны, но дело было не в равенстве. Отказ имама, безусловно, бестактный, но не имевший большого значения, попал на первые полосы всех крупных газет. Противостояние коренастой Риты Вердонк и бородатого имама стало главным символом голландского кризиса, краха мультикультурализма, конца прекрасной мечты о терпимости и просвещенности самого прогрессивного маленького анклава Европы.
2
Сорок марокканских, голландских, политических, религиозных и гомосексуальных организаций из Амстердама распространяли плакаты с лозунгом: «Мы не потерпим этого». Людям предлагают подписать манифест на веб-сайте www.wewonttakethis.
«Хандельсблад», 16 ноября 2004 годаИменно тогда я решил провести некоторое время в Нидерландах, где родился в 1951 году и жил до 1975 года. Я был немного знаком с ван Гогом. У нас были общие друзья, иногда мы вместе участвовали в радиопередачах. Он пригласил меня на свое телевизионное ток-шоу «Дружеская беседа», вполне соответствовавшее названию. Не являясь членом модных клубов Амстердама или местного литературного круга, я избежал ядовитых выпадов в свой адрес. Со мной он вел себя неизменно вежливо, хотя его громкий, высокий голос порой утомлял своими назойливыми интонациями.
Я приехал по заданию американского журнала накануне попытки Вердонк обменяться рукопожатиями с имамом, но уже после вечера памяти, организованного друзьями Тео в соответствии с точными указаниями самого ван Гога, которые он подготовил за несколько месяцев до смерти, планируя поездку в Нью-Йорк (он боялся летать). Играла рок-группа, выступали артисты кабаре. Красивые девушки в мини-юбках торговали сигаретами, усердно предлагая свой товар, словно в довоенном кинотеатре. На приглашенных женщинах были нитки жемчуга и двойки из свитера и кардигана – стиль, который Тео находил привлекательным. Поскольку Тео часто называл мусульман «козолюбами», известные комики отпускали шутки по этому поводу, а на импровизированной сцене стояли два чучела коз «на случай, если кому приспичит». Большой деревянный гроб, в котором якобы находился труп Тео, стоял на вращающейся платформе в окружении полуторалитровых бутылок шампанского и больших фаллических кактусов, служивших фирменным знаком его телевизионного ток-шоу. Один из друзей Тео, присутствовавший на этих поминках по прежней, более легкомысленной эпохе, в разговоре со мной предсказал, что лишь незамедлительное подавление мусульманского радикализма позволит избежать гражданской войны в Голландии.
Зимой 2004 года в Нидерландах ощущалась некоторая нестабильность, и мне захотелось разобраться в происходящем. В конце концов, истерия меньше всего ассоциируется у людей со страной, которую ленивые иностранные журналисты обычно называют «флегматичной». Я всегда считал такой образ карикатурным, но все же на мой вкус она была слишком безмятежной, слишком умиротворенно-скучной. Теперь ситуация явно изменилась. В стране, где я родился, произошли значительные перемены.
Приехав в Амстердам, я чуть ли не первым делом прочел эссе великого голландского ученого Йохана Хёйзинги, написанное в 1934 году, во время другого кризиса, когда фашизм и нацизм подступали к голландским границам. Голландцы, говорил он, ни за что не примут идеологию экстремизма, а если все-таки примут, то только экстремизма «умеренного». Хотя Голландия не была застрахована от опасностей современной пропаганды и кризиса демократических институтов, флегматичные голландские бюргеры не имели склонности к эксцессам. По мнению Хёйзинги, «интеллектуальной базой» коллективных иллюзий было «чувство политической неполноценности», в основе которого лежали столетия неудач, притеснений и остро переживаемой потери былой славы. Обычно это приводит к воинственному национализму, пылающему жаждой мести. В Нидерландах все было иначе, потому что «как нация и государство мы в конечном итоге satisfait [2], и наш долг оставить все как есть».
Взгляд Хёйзинги на национальный характер, хотя его и нельзя назвать неправильным, отражал известное самодовольство. Буржуазное самодовольство ни в коем случае не заслуживает презрения; на самом деле в нем заключен рецепт мира и благоденствия. Возможно, это немного скучно. Генрих Гейне вовсе не в качестве комплимента сказал, что перед концом света поедет в Голландию, потому что в этой стране все происходит на пятьдесят лет позже. Его шутка, как и большая часть шуток подобного рода, была несправедлива, но в какой-то степени соответствовала действительности, особенно в девятнадцатом веке. Однако к середине двадцатого столетия Нидерланды практически догнали остальной мир, а затем некоторые вещи стали происходить там раньше, чем в других странах: терпимость к легким наркотикам и порнографии; признание прав гомосексуалистов, мультикультурализм, эвтаназия и так далее. Это также способствовало возникновению атмосферы удовлетворенности, даже самодовольства, и радостного ощущения, что ты живешь в самой прекрасной, самой свободной, самой прогрессивной, самой порядочной, самой развитой стране – мультикультурной Утопии.
Я уехал из Амстердама зимой 1975 года, в период его расцвета, движимый традиционной голландской охотой к перемене мест, желанием повидать мир, но также и скукой, которую навевала голландская идиллия. Моя неугомонность, возможно, была вызвана тем, что я вырос в избалованном обществе, в котором всегда было достаточно еды и никто не боялся стука в дверь после полуночи. Но уже тогда в национальной идиллии были заметны трещины. Семеро молодых молуккских активистов захватили поезд в провинции, граничащей с Германией, и взяли в заложники пассажиров, чтобы заставить Голландию поддержать независимость южных Молуккских островов от Индонезии. Не добившись своего, налетчики убили машиниста и двоих пассажиров и, к ужасу миллионов телезрителей, небрежно бросили трупы на рельсы. По дороге в аэропорт нам пришлось сделать крюк, потому что индонезийское консульство было занято молуккскими активистами, стрелявшими из окон.
Эти акты насилия и терроризма сейчас почти забыты. Героев в этой истории не было, а злодеи выглядели скорее жалко, чем угрожающе. В общем, это был типичный случай предательства со стороны колониальной державы. Молукканцы, многие из них христиане, участвовали в колониальных войнах на стороне голландцев. Как и национальные меньшинства в других европейских империях – моны в Индокитае, сикхи в Индии, – они служили в колониальной армии в обмен на привилегии и защиту. В 1941 году, когда японцы вторглись в Нидерландскую Ост-Индию, молукканцы, в отличие от большинства яванцев, оказали сопротивление плечом к плечу с голландцами, и японцы относились к ним с особой жестокостью. Когда после поражения Японии Индонезия объявила о своей независимости, молукканцы снова воевали в рядах голландских войск в кровопролитной кампании («полицейские акции»), целью которой было подавление возглавляемого яванцами движения за независимость. Это была кровавая и безнадежная борьба.
В 1949 году голландцы наконец ушли из Индонезии, забрав с собой молуккских солдат. У них не было другого выбора, потому что индонезийцы не позволили бы «предателям» вернуться домой на Молуккские острова. Но у молукканцев не было желания начинать новую жизнь в холодных и запущенных городах послевоенной Голландии, а у голландцев не было желания оставлять их у себя, поэтому молукканцам пообещали быстрое возвращение на независимую родину. Голландцы позаботятся об этом. Но голландцы, конечно, не хотели новых проблем с Индонезией. Бедных молукканцев разместили в бывших нацистских концентрационных лагерях, таких как Вестерборк, откуда менее десятилетия назад были депортированы около ста тысяч голландских евреев, большинство из них – навсегда. Первоначально лагерь Вестерборк был построен в 1930-е годы для еврейских беженцев из нацистской Германии. Тогда тоже предполагалось, что это временное решение и они тут не останутся. К 1975 году стало ясно, что независимость южных Молуккских островов была иллюзией, ложным обещанием рассвета, которому не суждено наступить. Новое поколение выросло без надежды на возвращение или жизнь за пределами лагерей. Не лучшее начало для новой эпохи мультикультурализма.
