Валентина Пономарева - Голова Медузы Горгоны
— А это Гетманов. Тоже Яков. Из одиннадцатой армии. Я тебе говорил о нем. Рубака и отличный кавалерист. Познакомитесь после, в деле. А сейчас, Яков Арнольдович, займись листовкой, что нашли нынче утром на станции. Дело начинает принимать серьезный оборот. Не иначе снова какая-то группа офицерья орудует.
Когда Бухбанд вышел, председатель чека подсел к Гетманову:
— Значит, прибыл. Это хорошо. Люди нам нужны. Дел невпроворот, а кадры — не ахти. Правда, губком идет навстречу. Дал троих парней с партийной и хозработы. Да вот и Бухбанд хорошо помогает. На Урале воевал, комиссарил. Из-под расстрела у Колчака ушел.
Бывший рабочий, возглавивший по приказу партии борьбу с контрреволюцией в губернии, Долгирев говорил быстро, коротко, словно обрывал фразу на полуслове. Он легко поднялся, прошел по кабинету и приоткрыл дверь.
— Накурили, как в преисподней, — расстегнул ворот, возвратился в массивное кресло и положил жилистые руки на зеленое, изъеденное молью сукно стола.
Яков смотрел на его осунувшееся лицо с нездоровой желтизной, глубоко запавшие глаза и думал о том, как сильно изменился Долгирев за эти два года.
Председатель перехватил его взгляд и усмехнулся:
— Что изучаешь, как невесту? Постарел?
И тут же перевел разговор.
— Рана не ноет?
— Я уже забыл о ней.
— Такое не забывается. Паек получил?
— Не успел. Я сразу сюда…
— Ладно, слушай обстановку. — Долгирев откинул со лба свисавшую русую прядь, снова поднялся и зашагал по кабинету.
— Спокойной жизни тут тебе не видать. Назревает серьезное дело. Пока поедешь в Моздокское политбюро. Там сейчас самый горячий участок. Васищев объявился. Банду собрал человек в сто пятьдесят. Сейчас здесь секретарь политбюро. Получите у коменданта пулемет и поезжайте. Время дорого.
Долгирев глянул в окно.
— Тачанка их еще здесь.
Он подошел к телефону.
— Дай коменданта. Веролюбов? Моздокских придержи. С ними товарищ один поедет.
— Приедешь на место, — повернулся председатель к Гетманову, — поможешь ребятам. Там полуэскадрон Второй Блиновской кавдивизии. С Васищевым ему не справиться. Нужно создать отряд самообороны, пока чоновцев не подбросим. В станицах сплошь казачество, народ тяжелый. Если подымешь — помощь большая будет.
Из коридора донесся неясный шум, затем громкий срывающийся голос. Долгирев прислушался.
— Опять шумит! — сердито нахмурился он. — Представь себе, честный парень. На любое дело идет без рассуждений ради революции. Предан до конца. Но ведь у нас одной преданности мало. Ой как мало…
Долгирев взял Якова за локоть, вывел в коридор и подвел к кабинету следователя. Дверь была приоткрыта, и за нею во всю мощь грохотал луженый бас. Яков увидел у стола растерянного служащего и чекиста, выпрямившегося во весь свой могучий рост.
— Ты мне тут арапу не заправляй! Контра ты! Понял, нет? Руки покажь!
Задержанный оторопело смотрел на него. Сообразив, наконец, чего хочет следователь, быстро сунул руки вперед.
— Все тут ясно! — чекист ткнул пальцем в пухленькие ладошки. — Где ты видал у трудового класса такие руки? Брешешь! Тебя как контру ярую — каленым железом! Все! Точка! — От удара кулака, казалось, разлетится двухтумбовый стол.
Долгирев подождал, когда выведут арестованного, и тихо приказал конвоиру:
— Отведите к Запольскому. Пусть разберется спокойно и сам решит.
Он посторонился, пропуская тощую бабу с набитыми авоськами и двух взбудораженных теток, едва поспевающих за красноармейцем. Дверь снова осталась приоткрытой.
— Кто такие?
Женщины, перебивая друг друга, торопясь, начали рассказывать, как задержали эту злостную спекулянтку.
— Присосалась к рабочему классу? Кровь сосешь? Контра! — снова загремел бас.
Бабы присмирели, а спекулянтка, сорвав с головы платок, испуганно всхлипнула, заерзала на стуле и вдруг истошно заревела.
— Не реви! Слышь? Отвечай. Что торговала?
Тощая баба смолкла, бросила быстрый взгляд на чекиста и затараторила:
— Это кто спекулянт? Это кто же присосался? Ироды! Аспиды! Весь век маюсь, кусок на жизнь добываючи, и на тебе! Контра. Это ты меня-то контрой? Не слухай их, брешут. Весь век тружусь…
И баба снова пустилась в рев.
— Замолчь! Руки покажь! Чего зенки-то таращишь? Руки!
Баба выронила авоськи.
— Вот тебе руки-то, гляди, на! — И снова запричитала: — Для детей ить стараюсь. Шестеро их. Голодные. Господи, и кто же защитит-то нас, горемычных…
— Брешет, — вмешались женщины. — Нету у нее детей. Кажный день спекулянтством занимается. Врет она все…
Чекист бросил на них строгий взгляд.
— Разберемся, гражданочки. Вы свободны.
Женщины вышли, а следователь помолчал, потер лоб и тихо сказал бабе с авоськами:
— Ступай. Иди себе спокойно.
Задержанная проворно шмыгнула в коридор.
Долгирев вошел в кабинет. Чекист сидел, уперев кулачищи в стол.
— Почему отпустили спекулянтку?
— А ты руки ее видал, товарищ председатель? — Он глянул на Долгирева лучистыми глазами. — Понимаешь, не могут быть пухлые ладоши у пролетарьята. У этой мозолищи — во! Наша она. Трудовой элемент.
Долгирев махнул рукой, вышел из комнаты и выразительно посмотрел на Гетманова.
— Видал? Вдолбил себе, что мозоли — неопровержимое свидетельство верности пролетарскому делу. Жалко парня, но придется распроститься. Мало для нас одной преданности да честности, — вздыхал Долгирев, шагая к своему кабинету. И Гетманов понял, что не случайно выходили они в коридор: слушай, мол, рубака, да смекай, как надо и как не надо, сразу привыкай.
Не успел Яков проститься, как к Долгиреву заглянул дежурный.
— Товарищ председатель! К вам тут… палач.
— Кто-кто? — удивился Долгирев.
Дежурный растерянно остановился в дверях.
— Да вот он…
В кабинет ввели здоровенного детину в грязном потертом пиджаке. Тот сдернул шапку, рассыпав космы рыжих волос, и осклабился:
— Слыхал, гражданин начальник, что вам палач требуется. Как платить изволите — оклад али за каждую голову? В Тифлисской тюрьме, так там оклад давали.
— Вон, — прошептал. — Вон! — взорвался Долгирев.
Детина попятился к двери.
— Может, просто за харчишки возьмете?
— Вывести! — приказал Долгирев. — И к этому его, к крикуну! — Смутился, тут же поправился: — К следователю в семнадцатую. Пусть полюбуется на мозолистые руки божьего ангела!
— Видал? — кивнул он вошедшему Бухбанду. — На всех перекрестках обыватели болтают об ужасах чека. Наконец и палач пожаловал…
Но Бухбанд не поддержал разговора.
— Банда зверствует, — сказал он, нахмурясь. — Ждали Васищева у Наурской, а он появился в Стодеревской.
— Срочно сообщи в губком и губвоенкому, — сказал Долгирев и повернулся к Гетманову. — А ты давай быстро в Моздок. Да пулемет, пулемет не забудьте!
* * *До позднего вечера сеял под Неволькой рожь Михаил Егоров. Боевой казачий вахмистр, прошедший всю германскую, получавший когда-то золотые кресты за доблесть и храбрость из рук самого генерала Брусилова, год назад сманил своих односельчан и прибыл из белых войск в родную станицу Галюгаевскую. Навоевались казаки, истосковались по земле. Впрягли своих коней в плуги, но винтовки с плечей не снимали: время было тревожное, лютое. Того и гляди столкнешься нос к носу с какой-нибудь малою бандой. А тут, говорят, появился в бурунах подъесаул Васищев, что родом из Николаевской. Неровен час, перехлестнутся дорожки…
Михаил привел коня к дому, что прилепился на самом краю калюжины, заросшей густым камышом. Встретила жена.
— Зеленые в бурунах объявились, отец… Все дружки твои за озеро подались. За тобой заезжали. Вся извелася я. Уходил бы и ты, вдруг нагрянут? Узелок тебе соберу, а?
— Бог не выдаст — свинья не съест. Да и устал я, мать. Сосну малость…
Набросил на дверь крепкий кованый крюк и устало растянулся у порога. Карабин — рядом. Но не успел задремать, как слышит — выстрел вроде. Тихо в станице. И вдруг до того ясно, будто сердце свое: цок, цок, цок. Верхами едут.
Подскочил к окошку: так и есть. У ворот Гришка, полковничий племяш.
— Где хозяин?
Молчит Михаил. Смотрит, а там еще верхами Мишка-«армян», местный, у зеленых вроде лазутчика, да за ним еще человек пять.
— Отворяй! — И через плетень норовят, но стерегутся.
Кинулся Михаил на чердак. Снял тихо четыре черепицы. А Гришка уже во дворе рыщет. Переждал хозяин, когда все в конюшню кинулись, да прямо с крыши за забор. Пробежал на задний двор, засел в бурьяне. Слышит, жинка кричит:
— Караул! Грабят! Люди!
Мимо прошли бандиты. Седло несут, хомут да тулуп, коня в поводу ведут. Переждал немного, прислушался. Так и есть — Васищев в станице. Михаил осторожно миновал баз, съехал по круче к калюжине и исчез в ночных камышах.
