Борис Олейник - «…И я увидел другого зверя», или два года в Кремле
Очевидно, кто-то из непростаков Вам подсказал тему борьбы с алкоголизмом. Я подчеркиваю — не из простаков, — ибо этим призывом Вы привлекли на свою сторону сразу две мощные общественные силы: женщин, как наиболее страдающих от сего зла, и не менее влиятельный слой — интеллигенцию. Не скажу, что всю, может, даже не большую, но зато — самую активную, национально заангажированную часть ее, которая смотрела в будущее. Будущее же виделось весьма сумрачным, если учесть количество потребляемого алкоголя, побившее все дореволюционные и послевоенные «рекорды». Словом, интеллигенция, сознающая свою гражданскую ответственность за сохранение здоровой наследственности нации, тоже стала под Ваши знамена.
Но, по нашему обыкновению, идея вскоре была скомпрометирована крайностями, вплоть до вырубки виноградной лозы. Грешили прежде всего на Лигачева. Меня тоже покоробила его фраза, брошенная сгоряча, кажется, в Армении: мы, мол, не посмотрим на национальные традиции. Но я не верил, не верю, и никогда не поверю, чтобы Егор Кузьмич когда-либо давал прямые указания на уничтожение виноградников.
Так или иначе, а образ «врага» (тут еще и Гдлян с Ивановым весьма своевременно постарались по другой линии) в лице Егора Кузьмича был создан и мастерски апплицирован на ту часть интеллигенции, которая, став под Ваши хоругви, искренне боролась за здоровье населения. Причем, тонко сместив понятия, ей приписали — что бы вы думали?! — великодержавные замашки.
Странно Вы повели себя в этой ситуации. По элементарной логике, знаменосец и автор идеи вроде бы должен отстаивать своих сподвижников. Вы же как-то незаметно ушли в сторону, оставив их в качестве мишеней для измываний «прорабам перестройки».
Может быть, именно тогда родилось что-то похожее на сомнение в Вашей искренности? Но в те времена моя вера была еще настолько избирательной, что я мог сомневаться в ком и в чем угодно, кроме Вас.
Это уже потом… А до того… до того я Вам, как и многие другие, верил безраздельно. Тем более, что Вы приняли участие и в моей судьбе, которая одно время висела на волоске.
…Мои взаимоотношения с властями на Украине складывались по-разному.
Как и многие другие, попав в крестовину особого внимания в 60-е, я с тех пор то выныривал, то скатывался вниз, вплоть до неоднократного снятия с работы. А одно время после голосования против исключения известного во всем мире правозащитника Ивана Дзюбы из Союза писателей — я «загремел» так, что почти два года был «на творческих сухарях», само собой — без права печатания и выезда.
… Давно намекали посвященные, что на меня упорно «капают» Щербицкому, или «ВВ», как его именовали. Причем, не только письменно («националист» или, по крайней мере, «национал-коммунист»), но и устно, доверительно, чуть ли не в семейном кругу. Если первые доносы еще можно было как-то попридержать (а честных людей и в ЦК было немало), то доверительные, сказанные на ушко, доходили к адресату. Но я надеялся: ВВ, как человек опытный, рассудительный разберется, что к чему.
Вскоре мне как-то под вечер позвонил старый друг и полунамеками предложил «пройтись». Рассказал следующее. На Политбюро, помимо других дел, рассматривался регламент и предполагаемые выступающие то ли на предстоящей сессии Верховного Совета, то ли на партийном пленуме. Все шло как обычно. Но тут среди предполагаемых ораторов кто-то назвал мою фамилию. И вдруг, всегда сдержанный и осторожный в выражениях, ВВ буквально взорвался. Он кричал: я же говорил, что этому человеку (т. е. мне) нельзя давать слова. Вы что — не слышали, что он болтает?! И не только здесь, но и (сиречь в Москве). Мне же говорил (он назвал фамилию одного из моих коллег), мне же говорил имярек, что Олейник серьезно свихнут на нацпочве! При этом многозначительно повертел перстом у виска.
Ошарашенные участники того заседания буквально съежились. Моего старого друга особенно встревожило то, что сей «диагноз» был выдан Щербицким не в узком кругу членов ПБ, а в присутствии заведующих отделами.
На сей раз даже мне, тертому, стало не по себе, я вполне осознавал, что фраза насчет свихнутости, брошенная возможно сгоряча, для особо рьяных прихлебателей, могла послужить прямым указанием со всеми вытекающими… Какая-то машина «касается» бортом… «Скорая». Соответствующий укол… А дальше Вы уже сами знаете. И не исключено — навсегда.
На второй день я был в Москве: в этой ситуации промедление и вправду смерти подобно. Думаю, что окружение Щербицкого не ожидало от меня такой прыти. Но больше всего их шокировало и ввело в уныние то обстоятельство, что я сумел в тот же день передать письмо с изложением «истории вопроса». Я ни на кого не «капал», а просто сообщил «диагноз», поставленный мне Вашим сподвижником. И оставил за собой право подать в суд на ВВ.
Вы отреагировали сразу же, наивно спросив через своего помощника, что, мол, предпринять? Я ответил: а ничего, просто ставлю Вас в известность о происшедшем, дабы упредить возможную фальшивку из Киева. И не ошибся: утечка информации была настолько мгновенной, что уже на следующий день, по прибытии в Киев, я это почувствовал. Меня буквально обхаживали и чуть ли не заискивали передо мной люди из окружения ВВ.
Видимо, это обстоятельство, так сказать в форме компенсации за моральный ущерб, в какой-то мере содействовало и тому, что среди других я попал в число соискателей депутатского мандата от КПСС. То есть, в «красную сотню», как изволила заметить не по-женски развязная Старовойтова, которая почему-то самозванно присвоила себе право выступать сразу от имени нескольких народов и партий.
Хотя и мне было не совсем ясно, зачем создавалась эта сотня? Неужели Вы боялись «пролететь» на выборах по нормальному округу? Да ведь тогда еще «руководящая» была настолько сильна, что избрание обеспечивалось на все сто с лишком процентов!
Говорю это не задним числом, подлаживаясь под нынешнюю конъюнктуру: еще в период избирательной кампании на вопросы, как отношусь к сей модели, я оценивал ее однозначно негативно, что можно легко проверить. Это обстоятельство тоже вызывало какую-то зазубринку касательно Вас. Но я еще настолько был очарован вашей приверженностью демократии, что, повторяю, мог усомниться в любом, кроме Вас. Да еще после упомянутого инцидента…
Тем временем демократия разворачивалась вовсю. Воочию начали проявляться и некоторые странности ее. Сначала думалось, что они объясняются то ли нашей юридической неграмотностью, то ли Вашей забывчивостью, или, скорее, покладистостью перед нажимными действиями волевых натур из числа лидеров новой волны.
Я, к примеру, так до сих пор и не уразумел «Закона о выборах». Вроде бы в истоках его был заложен принцип однократности: проигравший в одном округе уже не имел права баллотироваться в любом другом. Да и избирателям в качестве кандидатов рекомендовалось ориентироваться на людей, знаемых ими не понаслышке, работающих с ними, а не на варягов.
Изрядная путаница произошла и со средствами на избирательную кампанию. Вроде бы все взыскующие должны иметь равные условия. Но на поверку оказалось, что это далеко не так. «Партократы», нередко используя свое служебное положение, по командно-административной привычке привлекали средства подчиненных им городов и весей.
Не лучше выглядели и их оппоненты из лагеря радикалов. По нескольку раз проваливаясь в разных регионах, они устремлялись со своими командами в очередной округ и, используя непросвещенность избирателей, силовой прессинг вплоть до угроз, а то и прямые подкупы, пробивали своих.
К слову, эти командос щедро оплачивались и рублями, и неизвестно откуда взявшейся инвалютой.
В этом шаблоне правового и морального нигилизма весьма странную — опять же! — позицию заняли Вы, Михаил Сергеевич. В очередной раз — сбоку, во всем своем величии демократа, «не замечая» Вами же осуждавшихся нарушений элементарных, общепринятых норм. «Дошло уже до того, товарищи…» — сокрушались Вы в очередной раз и… забывали.
Вы-то «забывали», или делали вид, что запамятовывали. Но многие запоминали. Отдельные всплески недовольства Вашей уступчивостью медленно, но верно перерастали в ропот, на первых порах — глухой.
Словом — воленс-ноленс — но Вы как главный архитектор, и А. Н. Яковлев как главный теоретик «перестройки» настолько запутали предвыборную кампанию, что в депутаты не мог попасть лишь тот, кто этого не очень хотел. Зато каждый из новой волны, поставивший своей целью заиметь мандат избранника, получил его.
Демократия демократией, но есть ведь общепринятые, элементарные морально-этические критерии, по которым определяются показания или противопоказания иметь статус народного избранника. Ибо есть и такие чисто личностные качества, приобретенные или врожденные, которые в более или менее цивилизованном обществе являются непреодолимой преградой на пути к властным структурам.
