Александр Кикнадзе - Мерано издали и близи
Ох, непростое это испытание. Не всякому по плечу! Один из наиболее близких и убедительных тому примеров — история, случившаяся с футболистами ростовского СКА; выиграли Кубок страны, да не выдержали бремени славы, а в наказание (и в назидание другим) оказались отброшенными в нижний дивизион. Или достойный глубочайшего шахматного уважения и такого же человеческого сострадания Роберт Фишер. Завоевал по достоинству шахматную корону, выиграв в Рейкьявике матч у Бориса Спасского, примерил ее и испугался, а вдруг притупится, искривится или переломится хоть один из лучиков, излучаемых ею. Один только раз сыграл после Рейкьявика в Денвере, в тюрьме с заключенными в сеансе (выбрал «партнеров», которым не боялся проиграть), ушел, хлопнув дверью, после чего долго сыпалась штукатурка в доме ФИДЕ.
Слава не замутила карповского честолюбия, не превратила его в свою противоположность — тщеславие, он остался таким же общительным, открытым и жизнерадостным молодым человеком, каким был. Трижды подтвердить звание сильнейшего из всех шахматистов земли, о чем еще можно мечтать? Но и в этих мечтаниях мы видим проявление карповского характера.
На встрече с журналистами «Советского спорта» произошла беседа, хорошо иллюстрирующая жажду борьбы, которая столь славно отличает нового чемпиона от многих его предтеч-прагматиков. Или не провел он свой талант через высшие испытания? Или не заслужил права заняться милой сердцу каждого гроссмейстера аналитической работой, развивая дебютные идеи и не выдавая их до поры до времени, приберегая к матчу 1984 года с неведомым пока, но, несомненно, полным сил претендентом, талант которого «тоже прошел сквозь строй»?
Фрагмент беседы:
— Наиболее дотошные читатели нашей газеты, Анатолий Евгеньевич, подсчитали, что вы были чемпионом мира среди юношей, чемпионом Советского Союза, чемпионом Европы, олимпиад, получили семь «Оскаров» — призов, которыми награждаются шахматисты мира, добившиеся наибольших успехов в течение года. Теперь вы стали уже трехкратным чемпионом мира... Читатели спрашивают: к чему вы будете стремиться теперь?
— Вопрос длинный, а ответить на него могу коротко: в шахматах есть предел спортивным мечтаниям, но нет, к счастью, предела творческому совершенствованию. Вот поэтому, стараясь, конечно, удержать шахматную корону, я буду пытаться все больше и больше совершенствоваться творчески, совершенствоваться в той сфере шахмат, которая позволяет величать их искусством.
— Вы неоднократно декларировали и еще чаще подтверждали, что будете «играющим чемпионом». Некоторые из читателей в весьма деликатной форме спрашивают, не изменилась ли ваша позиция. Не будем скрывать: некоторые из них опасаются, что, устав и вдоволь наигравшись, вы несколько снизите количество выступлений.
— А вот этот вопрос потребует обстоятельного ответа. Я твердо стою на своих позициях.
Первым побудительным мотивом для меня в этом смысле было то, что Роберт Фишер отказался от матча со мной. Попутно хочу заметить, что я был глубоко огорчен его отказом: шахматный мир много потерял от прискорбного решения талантливейшего американского гроссмейстера отказаться от практической игры. Так вот, став чемпионом мира без матча с Фишером, я дал себе слово доказать, что это не подарок судьбы, что я достоин того высокого титула, который был мне присвоен. Вскоре же мне удалось победить в очень сильных турнирах, и в частности в Милане, и тем самым укрепить свой чемпионский престиж. В дальнейшем я побеждал в подавляющем большинстве турниров, хотя чемпион мира вовсе не обязан, как считают некоторые, выигрывать абсолютно все соревнования.
Это первое.
Второе: став чемпионом, я внимательно проанализировал опыт моих предшественников и пришел к твердому убеждению, что некоторые из них допускали одну и ту же принципиальную и роковую ошибку: редко выступали в турнирах, особенно сильных. С одной стороны, сказывалось, наверное, вполне извинительное желание отдохнуть после долгого матча. С другой — боязнь выступить неудачно и тем самым нанести удар своему чемпионскому престижу. В итоге они теряли свою боевую форму и к очередному поединку приходили порой не подготовленными к яростной борьбе, которую навязывал рвущийся на престол претендент.
Я дал себе зарок эту ошибку не повторять и, как видите, на том стою.
...Итак, Анатолий Карпов называет первой побудительной причиной отказ Фишера.
ГЛАВА 6
В Мерано югославский журналист Дмитрий Белица, с которым я встречался не на одном международном турнире, дарит написанную им совместно с Робертом Фишером книгу, которую дословно можно перевести так: «Крупнейшее шахматное событие века»; речь в ней о турнире многолетней давности, проведенном в Югославии и собравшем сильнейших гроссмейстеров. Партии прокомментированы американским гроссмейстером. Книга вышла только-только.
— Дима, ты можешь сказать что-нибудь обнадеживающее о Фишере? И что-нибудь более или менее определенное?
Белица разводит руками: мол, разве кто-нибудь может сказать об этом человеке что-нибудь определенное?
Три года назад, в Багио, симпатичный и деятельный директор-распорядитель Шахматной федерации США Э. Эдмондсон говорил:
— Вернется ли Фишер в шахматы — этого не знает никто. Прежде всего сам Фишер.
О чем говорили в Мерано?
О том, что Фишер, став добровольным затворником, чуть не целыми днями играет с электронным соперником, не теряя эмоций и тем самым не приобретая эмоционального заряда — великого шахматного двигателя. Продолжает изучать русский, и, если ему не доставляют в срок советские издания (известно давно, ухудшаются международные отношения — ухудшается и работа международной почты), устраивает скандалы, правда не столь шумные, как в былые времена. По-прежнему не женат. Внимательно следит за событиями международной шахматной жизни, но комментирует партии для собственного удовлетворения, хорошо запоминая промахи того или иного гроссмейстера (пригодится ли ему это? А может, просто осталась привычка опровергать своим умом чужой ум?). В свое время американский еженедельник «Пипл» писал о Фишере: «Окна в его квартире зашторены, спит он до двенадцати часов дня, по ночам же бодрствует, слушает коротковолновый приемник, читает „Нью-Йорк таймс“ и просматривает обложки случайно попадающихся журналов». Кажется, не многое изменилось с той поры. Давно позади судебные тяжбы с журналистом, который не выплатил ему якобы обещанного гонорара за интервью, с дамой, которую он бесцеремонно вытолкал из своей квартиры (та взывала к помощи суда за оскорбление), с собственным адвокатом, с телевизионной компанией, которая обвинила Фишера в одностороннем разрыве заключенного в семьдесят втором году контракта. В течение двух-трех лет он мог бы заработать до десяти миллионов долларов, но и от этого отказался тоже.
Тихая жизнь тихо гаснущего таланта. Что впереди? Неужели одни только воспоминания?
Помню Роберта Фишера полным жизненных сил.
Помню, каким стимулом для советских шахматистов было желание отобрать у него шахматную корону. Я продолжал верить в Бориса Спасского. Однажды, придя ко мне в гости, он стал у окна, постучал по стеклу и спросил, не видел ли я фильма «Операция „Святой Януарий“». Что имел в виду Борис Васильевич, я понял, когда он сказал:
— Помнишь, там драгоценности под пуленепробиваемым стеклом? Но даже у самого прочного стекла есть маленькая точка, ее искали и нашли. Ударили молоточком, разбили стекло. Вот и я, как бы сказать, тоже искал ее и теперь, кажется, близок к ней.
Я догадывался, кого имел в виду Спасский. Незадолго до того, зайдя к нему в неурочный час, застал Бориса Васильевича за разбором одной хорошо мне знакомой партии. Это была последняя проигранная Фишеру партия в Рейкьявике.
В апреле 1974 года в Ленинграде был полуфинальный матч претендентов Карпов — Спасский. Я желал победы Спасскому не потому только, что он мой многолетний товарищ. И хотя к той поре я познакомился, кажется, со всеми опубликованными партиями Карпова и понимал, какие силы сливаются в этом молодом человеке, был глубоко убежден: ему рано, ему опасно встречаться сейчас с Фишером.
Бросив дела, еще недавно казавшиеся неотложными, я поехал в Ленинград на матч. Случайным попутчиком оказался альпинист Вацлав Ружевский. Познакомились. И вот какую историю услышал я неожиданно от него:
— Говорите, что симпатизируете Спасскому и верите в его победу? Я тоже верил... месяц тому назад.
— Что же произошло за этот месяц?
— Я провел его в горах, в альпинистском лагере «Локомотива». Дней за десять до начала матча с Карповым к нам приехал Спасский. Казалось мне, приехал не столько для того, чтобы подготовиться к поединку, сколько для того, чтобы стряхнуть с себя воспоминания о Рейкьявике. У нас были соревнования спасателей. Борис Васильевич попросил, чтобы ему разрешили в них участвовать. Естественно, отказали. Тогда он обратился к начальнику лагеря и сказал, что ему крайне необходимо получить комплекс острых ощущений, одним словом, настоял на том, чтобы его посадили в лодку самой слабой команды. Он изображал из себя спасаемого... Вы знаете, с какой скоростью ведут такую лодку по обледенелым кручам на соревнованиях? Гораздо быстрее, чем при обычной спасательной операции, гонка как-никак. По-моему, Спасский даже расписку дал: мол, в случае чрезвычайного происшествия прошу никого не винить. Прямо сказать, не по душе мне это пришлось... очень рискованный номер, ведь альпинистской подготовки у экс-чемпиона мира по шахматам — никакой. Команде, в которую включили Спасского, конечно, лестно было, постарались они его доставить на финиш живым и целехоньким, хотя, полагаю, осмотрительность отняла у них не один десяток секунд. А Борис Васильевич вышел из лодки какой-то грустный. Из одной вежливости поблагодарил. Чувствовалось, что испытал он далеко не то, на что рассчитывал. Ему нужны были острые, повторяю, очень острые ощущения. Для того чтобы очистить душу. Спрашиваю себя: неужели рядом с ним не было человека, который мог бы дать совет, как это следует сделать лучше? Говорите, был? Значит, шел на поводу экс-чемпиона. Это опасно. Эмоции в таком деле — плохой помощник. И не всегда клин клином надо выбивать. И потом, он привык к горам, на высоте сердце работает на повышенных оборотах, заставляет привыкать к этим оборотам весь организм. Нужен немалый срок для того, чтобы привыкнуть к обычному ритму в низине. А он выехал из лагеря за два дня до начала матча в Ленинграде. Разве так можно? Через неделю-другую, увидите, в его игре наступит спад. Даст о себе знать разновидность кессонной болезни.
