Хорхе Ибаргуэнгойтиа - Мертвые девушки
Вторая гипотеза: будучи уже очень больной и зная о намерении Арканхелы заполучить ее зубы, Бланка предпочла отдать их той, которую больше любила, Эвелии или Фелисе, а когда другая узнала, что ее обошли, то разбушевалась от ревности с известными последствиями.
Так могло быть.
6А сейчас вернемся к тому моменту, когда Арканхела и Серафина открыли дверь и вошли в казино: они обнаруживают в клубах пыли два трупа, искореженные перила, золотые зубы Бланки и все остальное, потом поднимают глаза и видят в пролете балкона с обвалившимися перилами пять, шесть, семь… а может, и все тринадцать женщин, глядящих вниз.
С этого момента, хотя никто из участников не отдает себе в этом отчета, отношения между хозяйками и работницами принципиально меняются. Глядящие с балкона женщины знают, что здесь, внизу, лежат два трупа, и будут знать, что с этими трупами произойдет. Баладро — хозяйки дома, они командуют этим мирком и поэтому отвечают за все, что здесь происходит.
Внешне ситуация даже упрощается. Например, нет нужды хоронить трупы ночью, стараясь никого не разбудить. В шесть вечера, когда Тичо возвращается с работы (он грузил мешки с цементом), Калавера отводит его на задний двор, приказывает выкопать двойную могилу глубиной метр восемьдесят недалеко от могилы Бланки и не смущаться, если заступ или кирка попадут по камню. Тичо исполняет приказание, и в двенадцать ночи Эвелия и Фелиса похоронены.
Этой ночью служебные дела не позволили капитану Бедойе навестить Серафину, не появился он и пятнадцатого сентября, накануне парада, потому что в эту ночь все должны оставаться в казарме. Шестнадцатого числа вечером капитан приехал мрачный: его серый конь встал на дыбы, когда процессия двигалась по центральной улице Хуарес, в Педронесе, и капитан чуть не упал. Он чувствовал, что стал посмешищем в глазах солдат и сотен зрителей. Сабля вывалилась у него из руки, ее подобрал какой-то ребенок и вернул капитану, унизив его еще больше.
— Хочу выпить и забыть этот позор, — сказал себе капитан, когда понуро, засунув руки в карманы, шел на улицу Независимости.
Пребывая в таком настроении, он узнал от Серафины, что Эвелия и Фелиса мертвы и зарыты на заднем дворе. (Серафина так и не рассказала капитану, что случилось с Бланкой, и испытывала угрызения совести всякий раз, когда он, ни о чем не подозревая, спрашивал, откуда взялся трупный запах.) Серафина начала разговор словами:
— Я хочу тебе кое-что рассказать, потому что между нами не должно быть секретов…
и так далее.
Когда новость была ему сообщена, капитан сказал:
— Отлично. Осталось только, чтобы померли остальные тринадцать, и можно будет закопать их на заднем дворе.
Несколько месяцев спустя на суде капитан утверждал, что сказал это в шутку. Судья ему не поверил.
Восемнадцатого сентября Серафина позвонила дону Сиренио Пантохе и сказала, что, «к большому сожалению», ее сестра передумала и решила не продавать женщин. Дон Сиренио говорит, что понял по тону Серафины: поднимать цену бессмысленно. Он подумал, что сестры либо продали женщин другому покупателю, либо и впрямь передумали продавать.
XIII. Закон войны
Каждый год двадцать четвертого сентября одна из женщин, Мария дель Кармен Регулес, навещала свою мать по имени Мерседес.
Обычно за два дня до этого Мария дель Кармен просила у Серафины разрешения не работать вечером двадцать четвертого сентября, а у Арканхелы — свои деньги, которые хозяйка для нее «хранила», или, когда сумма оказывалась слишком мала — давала в долг. Мария дель Кармен говорит, что до последнего года не встречала препятствий: Серафина всегда давала разрешение, а Арканхела — деньги. Двадцать третьего числа Мария дель Кармен шла на рынок, покупала цветы, преимущественно гладиолусы, которые та, кому они предназначались, получала немного увядшими, покупала отрез на платье, шаль или туфли. Следующий день начинался для нее с восходом солнца, потому что Мария дель Кармен добиралась до ранчо, где жили ее родные, на трех автобусах. Из третьего автобуса она выходила на плешивом косогоре и шла по едва приметной тропинке до одинокого хинного дерева. Отсюда уже были видны дома и заросли нопаля.
Каждый год собаки не узнавали Марию дель Кармен, каждый год мать и невестки выходили из кухни их утихомирить, и каждый год, встретившись, женщины плакали, шли на кухню, устраивались возле жаровни и разговаривали: кто-то умер, у кого-то родился ребенок, погиб урожай. Мужчины возвращались с поля в середине дня, семья садилась обедать, Мария дель Кармен помогала накрыть на стол. О занятиях дочери знала только мать — она и продала Марию дель Кармен, — а остальные думали, что она работает служанкой. Вечером пили чай из апельсиновых листьев с алкоголем и постепенно пьянели. На следующий день, как только вставало солнце, Мария дель Кармен отправлялась обратно в публичный дом.
В тот год двадцать второго сентября она попросила у Серафины разрешения съездить на ранчо, и Серафина впервые ей отказала.
— Моя сестра, — сказала она, — решила, что на улицу будут выходить только те, кого Калавера берет с собой на рынок, больше никто.
Она не объяснила причину запрета и не сказала, сколько он продлится. Мария дель Кармен не осмелилась задавать вопросы, потому что, как и все работницы, боялась сестер Баладро. Вместо этого она рассказала другим женщинам, что Серафина запретила ей ехать на ранчо и что никто, кроме тех двоих, которых Калавера берет с собой на рынок — а это всегда были одни и те же, — не сможет выходить на улицу. Эти разговоры, многократно повторившись в унынии закрытого публичного дома, привели к тому, что одиннадцать женщин, лишенные привилегии, почувствовали себя пленницами, но, что важнее, — пленницами сплоченными.
2Роса Н. и Марта Н. — так звали двух женщин, которые выходили с Калаверой за покупками. Роса фигурирует на венерологических осмотрах в Сан-Педро-де-лас-Корьентес под именами Маргарита Роса, Роса да лас Ньевес и Мария де Росаль. В борделе ее звали просто Роса. Она слыла паинькой. Когда публичные дома еще работали, Роса (как рассказывают те, кто с ней общался), чтобы подольститься, первая спускалась из комнаты и представала перед хозяйкой — Серафиной или Арканхелой, потому что поработала у обеих. Если хозяйка находила какой-нибудь изъян в ее внешности: ободранный лак на кончиках ногтей или неподходящую по цвету ленту в волосах, Роса с готовностью возвращалась в свою комнату — кроме нее, никто этого не делал — и старалась все исправить. В неработающих борделях Роса отличалась тем, что делала тяжелую, неблагодарную и ненужную работу, например, мыла засаленные кастрюли с внешней стороны или таскала с рынка самую тяжелую корзину.
Еще Роса была известна как доносчица, стукачка. Эту славу она обрела в двух эпизодах: один раз пьяный клиент снял часы и положил на стол, а одна из сидевших рядом женщин взяла их и спрятала. Видела это только Роса. Еще до закрытия заведения объявилась Арканхела, заставила виновницу вернуть украденное и наложила на нее штраф, который та выплачивала целых полгода. В другой раз официант публичного дома на Молино, Кармело Н., придумал, как обманывать Серафину: он раздавал своим сообщницам фишки за воображаемые заказы в баре, а те меняли у Серафины фишки на деньги и делились с Кармело. Их частный бизнес процветал, пока Кармело не совершил ошибку и не предложил поучаствовать в нем Росе. На следующий день его уволили.
Других добродетелей, кроме услужливости и склонности к доносам, Роса не имела. Бледная и вечно простуженная (по словам Калаверы, она сморкалась, «как иерихонская труба»), Роса имела вид великомученицы. Мужчины, которые к ней подходили, были либо слишком пьяны, либо плохо видели в обманчивом свете кабаре. За столом, как говорят те, кто ее знал, любимой темой Росы были жалобы на судьбу, которая обошлась с ней очень жестоко.
— Жизнь сыграла со мной злую шутку, — постоянно повторяла она.
Очень немногие мужчины решались подняться к Росе в комнату, и уж совсем немногие побывали в этой комнате дважды.
Сестры Баладро терпели Росу десять с половиной лет отчасти за угодливость, отчасти за доносы, но в основном потому, что не могли от нее избавиться. Сначала они передавали ее друг другу, потом несколько раз пытались продать, но покупатели, увидев Росу, от нее отказывались. Наконец Баладро отчаялись и стали использовать ее для отпугивания неприятных и неплатежеспособных клиентов.
Поскольку Роса зарабатывала чистые гроши, то за десять лет у нее скопился самый огромный долг из всех, зафиксированных в блокноте Арканхелы, — сорок пять тысяч четыреста песо. Жадность не подчиняется логике, и, возможно, поэтому Арканхела питала надежду, что в один прекрасный день Роса похорошеет и отработает все свои долги.
