Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман
Капитан сидел перед Роджером с очень серьезным видом, ни разу не перебил его и, казалось, был целиком сосредоточен на том, что слышит. Лицо оставалось значительным и непроницаемым, какие бы ужасающие подробности ни приводил консул. А его рассказ был точен и тщателен. Роджер не забывал упомянуть, что именно слышал от других, а что видел собственными глазами — взлохмаченную бичом кожу на спинах и задах, показания тех, кто продал собственных детей, чтобы уплатить недоимки. Добавил, что правительство его величества будет, разумеется, уведомлено об этих безобразиях, но что сам он считает своим долгом от имени опять же британской короны, которую представляет здесь, уже сейчас заявить протест против бесчеловечного поведения „Форс пюблик“. Деревня Валла, превратившаяся в сущий ад, — пример показательный и характерный. Когда он замолчал, капитан после долгой паузы, храня прежнюю невозмутимость, слегка кивнул и сказал мягко:
— Как вам, наверно, известно, господин консул, „Форс пюблик“ не издает законов. Мы ограничиваемся тем, что исполняем их.
Даже тень беспокойства или досады не замутила безмятежную ясность его прямого взгляда.
— Я знаю, капитан, какими законами управляется Независимое Государство Конго. И в них ничего не сказано о том, что можно калечить африканцев, истязать их до смерти, брать в заложники женщин, дабы не дать их мужьям скрыться, и выжимать деревни досуха, так что матерям приходится продавать своих детей, чтобы уплатить недоимки по каучуку и продовольствию.
— И это все мы? — с несколько преувеличенным удивлением осведомился капитан. Потом покачал головой, подвигал рукой из стороны в сторону, и при этом движении татуированный зверек на запястье шевельнулся. — Мы ни от кого ничего не требуем. Мы лишь получаем приказы и заставляем повиноваться им, вот и все. Не мы устанавливаем квоты, господин консул. Не мы, а администрация или директора компаний-концессионеров. Мы — всего лишь исполнители; мы проводим политику, к которой никогда не имели ни малейшего отношения. И никто ни разу не поинтересовался нашим мнением. А если бы такое произошло, не исключено, что дела пошли бы лучше.
Он замолчал, словно задумавшись на миг о чем-то постороннем. Роджер видел, как за широким окном, забранным металлической решеткой, маршируют по прямоугольному плацу туземные солдаты — в полотняных штанах, но голые до пояса и босые. Унтер-офицер, по команде которого они поворачивали налево, направо и кругом, был в башмаках, форменной рубашке и кепи.
— Я проведу проверку. Если лейтенант Тонвиль превысил свои полномочия или не пресек самоуправство своих подчиненных, наложу взыскание, — проговорил капитан. — На солдат, разумеется, тоже, если они переусердствовали с телесными наказаниями. Вот и все, что я могу обещать вам. Все прочее — вне моей компетенции и относится к сфере правоприменения. Менять законы — дело не военных, а судей и политиков. Высшего эшелона притом. Полагаю, вам и это известно.
В его голосе вдруг прорезалась унылая нотка.
— Мне бы очень хотелось, чтобы этот порядок вещей изменился. И мне тоже совсем не по нраву все, что здесь творится. И то, что мы вынуждены делать, оскорбляет мои понятия и принципы. — Он прикоснулся к ладанке на груди. — И мою веру. Я настоящий католик. И там, в Европе, неизменно стремился поступать в соответствии с убеждениями. Здесь, в Конго, это невозможно, господин консул. И это правда, как ни печальна она. И потому я очень рад, что возвращаюсь в Бельгию. И ноги моей здесь больше не будет, уверяю вас.
Он встал из-за стола, подошел к окну. И, повернувшись к Роджеру спиной, довольно долго наблюдал в молчании, как, спотыкаясь, не в ногу и вразброд маршируют новобранцы.
— Но если так, вы ведь можете положить конец этим преступлениям, — пробормотал Роджер Кейсмент. — Ведь не для этого же мы, европейцы, приехали в Африку.
— Нет? Не для этого? — Капитан обернулся, и консул заметил, что он побледнел. — А для чего тогда? А-а, знаю-знаю — нести сюда цивилизацию, свет христианства и свободную торговлю. Неужели вы до сих пор верите в это, мистер Кейсмент?
— Уже нет, — не задумываясь, ответил Роджер. — Раньше верил — что было, то было. Верил всем сердцем. И много лет кряду верил горячо и искренне, как подобает мальчишке-идеалисту, каким был тогда. Да, я считал, что Европа пришла в Африку спасать жизни и души и цивилизовать дикарей. Теперь вижу, что ошибался.
Лицо капитана Жюньё изменилось, и Роджеру показалось, что из-под застывшей маски проглянуло что-то человеческое. И что тот смотрит на него с жалостливой симпатией, как на убогого.
— И эти грехи молодости я стараюсь искупить. За этим и приехал в Кокильятвиль. Потому и документирую как можно более подробно все преступления, которые творятся здесь во имя так называемой цивилизации.
— Желаю вам успеха, господин консул, — с насмешливой улыбкой ответил капитан. — Однако, если вы позволите говорить откровенно, боюсь, что вы его не стяжаете. Превыше сил человеческих преобразовать эту систему. Дело зашло слишком далеко.
— Я хотел бы осмотреть тюрьму и „дом заложников“, где вы держите женщин из Баллы, — резко, без перехода, сказал Роджер.
— Можете осмотреть все, что вам будет угодно, — кивнул капитан. — Ваше право. Но все же позвольте еще раз напомнить вам — не мы придумали Независимое Государство Конго. Мы лишь приводим его в действие. Иными словами, нас тоже можно счесть жертвами.
Тюрьма помещалась в сложенном из кирпича и обшитом досками сарае без окон; единственную дверь охраняли двое туземных солдат с карабинами. Внутри оказалось человек десять — среди них было и несколько стариков; полуголые пленники скорчились на полу, а двое были привязаны ко вбитому в стену кольцу. Роджера сильней всего поразили тогда не безучастные или удрученные лица этих живых скелетов, молча провожавших его глазами, покуда он проходил мимо, но смрад мочи и экскрементов.
— Мы пытались было приучить их, чтоб справляли нужду в ведра, — угадывая его мысли, сказал офицер. — Но они так и не привыкли. Предпочитают прямо на землю. Такой уж это народ. Вонь их не смущает. Может быть, они ее и не чувствуют.
Maison d'otages был размером поменьше и забит людьми до такой степени, что консул с трудом пробирался между полуголыми скученными телами. Здесь было так тесно, что иным женщинам негде было ни лечь, ни сесть, и приходилось оставаться на ногах.
— Это особый случай, — пояснил капитан Жюньё, указывая на них. — Обычно людей тут бывает поменьше. Сегодня вечером, чтобы могли поспать, переведем половину в казарму.
И здесь тоже нестерпимо воняло мочой и калом. Некоторые женщины были очень молоды, на вид — совсем девочки. И у всех был тот блуждающий, безжизненный, сомнамбулический взгляд, какой Роджер в этой своей поездке уже столько раз замечал у конголезцев. Новорожденный на руках одной из заложниц лежал так тихо, что казался мертвым.
— Какие у вас должны быть основания, чтобы отпустить их? — спросил консул.
— Это решаю не я, а судьи. Их здесь трое. Какие основания? Да одно: как только мужья погасят задолженность, так и смогут забрать своих жен.
— А если не погасят?
Капитан пожал плечами.
— Ну, одним удается выбраться, — сказал он, избегая взгляда консула и понизив голос. — А других отдают солдатам, и те на них женятся. Считай, повезло. Третьи сходят с ума, кончают самоубийством. Четвертые умирают с горя, от злобы, от голода. Вы же сами видели — есть-то им нечего. Но и в этом мы не виноваты. Провианта присылают так мало, что мне своих людей нечем кормить. Что говорить об арестантах? Иногда устраиваем среди офицеров небольшие складчины, чтобы немного улучшить рацион. Так и живем. Я бы первый хотел, чтобы все было не так. Если вам удастся что-нибудь изменить к лучшему, „Форс пюблик“ будет вам благодарна.
В Кокильятвиле Роджер Кейсмент нанес визиты трем бельгийским судьям, но приема добился только у одного. Двое других под благовидными предлогами отказали. Зато мэтр Дюваль, тучный и напыщенный господин лет пятидесяти, облаченный, несмотря на жару, в сюртук поверх жилета с часовой цепочкой и сорочки с крахмальными манжетами, провел его в свой скромно обставленный кабинет и угостил чаем. Выслушал учтиво, то есть не перебивая. Время от времени утирал обильно текущий пот давно уже мокрым платком. И со скорбным лицом кивал в такт тому, что рассказывал консул. Потом попросил изложить все это на бумаге. Для того чтобы, пояснил он, суд мог открыть дело и начать расследование всех этих прискорбных обстоятельств. Хотя, добавил он, с задумчивым видом взявшись за подбородок, было бы лучше, если бы господин консул направил свой отчет сразу в Верховный суд, находящийся сейчас в Леопольдвиле. Ибо под его юрисдикцией находится вся колония. Если делу будет дан ход, можно рассчитывать не только на то, что положение дел как-то изменится к лучшему, но и на компенсацию семьям пострадавших и им самим. Роджер Кейсмент заверил его, что так и поступит. И удалился в полнейшей уверенности, что мэтр Дюваль пальцем не пошевелит — как, впрочем, и Верховный суд. Тем не менее представить отчет он все же намеревался.
