Пол Каланити - Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач
Моя семья приложила все усилия, чтобы я превратился из врача в пациента. Мы заключили договор с аптекой, доставляющей лекарства на дом, заказали поручень для кровати и купили эргономичный матрас для облегчения моих болей в спине. Наш финансовый план, по которому мои доходы должны были в следующем году увеличиться в шесть раз, теперь выглядел ненадежно, и нам следовало придумать что-то иное, чтобы защитить Люси. Мой отец говорил, что все эти дорогие покупки необходимы для борьбы с болезнью. Он верил, что я справлюсь и смогу выздороветь. Сколько раз я слышал подобные заявления от родственников пациентов. Я никогда не знал, что им на это ответить, и сейчас понятия не имел, что сказать отцу.
Какой могла бы быть моя альтернативная история?
Через два дня мы с Люси пришли в больницу на консультацию к Эмме. Мои родители остались ждать в коридоре. Одна из медсестер измерила мои жизненные показатели. Эмма и ее медсестра появились точно в назначенное время. Эмма поставила стул прямо напротив меня, чтобы при разговоре мы находились лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза.
– Еще раз здравствуйте, – поздоровалась Эмма. – Это Алексис, моя правая рука.
Эмма указала на медсестру, которая сидела за компьютером и делала записи.
– Я знаю, нам нужно многое обсудить, но сперва я хотела бы узнать, как вы себя чувствуете?
– Учитывая обстоятельства, все неплохо, – ответил я. – Наслаждаюсь «отпуском». А как дела у вас?
– О, у меня все в порядке, – ответила Эмма и замолчала. Обычно пациенты не спрашивают, как дела у их врача, но Эмма была не только моим врачом, но еще и коллегой. – На этой неделе я работаю в стационаре, я думаю, вы знаете, что это такое, – добавила Эмма, улыбаясь. Мы с Люси знали. Амбулаторным врачам иногда приходится работать в стационаре, что добавляет еще несколько часов к и без того до предела загруженному дню.
Обменявшись любезностями, мы углубились в обсуждение различных вариантов лечения рака легких. Эмма сказала, что есть два возможных пути. Традиционная химиотерапия нацелена на уничтожение раковых клеток, но она также губит клетки спинного мозга, волосяные фолликулы, микрофлору кишечника и т. д. Эмма рассказала мне о результатах последних исследований и о новейших способах борьбы с раком, но ни словом не обмолвилась о кривых выживаемости Каплана – Мейера. Более современные средства лечения нацелены на уничтожение молекулярных дефектов в самой опухоли. До меня доходили слухи о них, так как эти лекарства считались своеобразным Священным Граалем в сфере онкологии, и я удивился, узнав, что наука столь далеко зашла. Прием таких препаратов значительно продлевал жизнь некоторых пациентов.
– Результаты большинства ваших анализов у меня, – сказала Эмма. – У вас мутация PI3K[54], но никто вам пока точно не может сказать, что это значит. Тест на наиболее распространенные мутации у пациентов вроде вас пока не готов. Если окажется, что у вас мутации в гене EGFR[55], то вы сможете принимать препарат «Тарцева»[56] вместо химиотерапии. Результаты будут готовы завтра, в пятницу, но вы плохо себя чувствуете, поэтому я назначу вам химиотерапию на понедельник на случай, если тест на EGFR окажется отрицательным.
ПОСЛЕ РАЗГОВОРА С ОНКОЛОГОМ Я ДОПУСТИЛ МЫСЛЬ, ЧТО СНОВА СМОГУ ОПЕРИРОВАТЬ. Я ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО НЕМНОГО РАССЛАБИЛСЯ.
Я сразу же почувствовал симпатию к Эмме. В нейрохирургии я действовал точно так же: у меня всегда в голове были планы А, Б и В.
– Что касается химиотерапии, то нам предстоит сделать выбор между карбоплатином и цисплатином. Исследования показывают, что карбоплатин лучше переносится пациентами. Цисплатин более эффективен, но значительно более токсичен. Особенно сильно он воздействует на нервы. Информация о нем заметно устарела, но исследования, в которых данные препараты сравнивались бы с другими, более современными, пока не были проведены. Что вы об этом думаете?
– Для меня не настолько важно сохранить руки для хирургии, – сказал я. – Если я не смогу оперировать, то найду другую работу или вообще не буду работать. С этим я потом разберусь.
На мгновение Эмма замолчала.
– Позвольте задать вам один вопрос: важна ли вам хирургия? Это то, чем вы хотите заниматься?
– В общем, да. Я треть своей жизни посвятил тому, чтобы стать хирургом.
– Хорошо, тогда мы сделаем выбор в пользу карбоплатина. Я думаю, что на шанс выжить это никак не повлияет, но это совершенно точно изменит качество вашей жизни. Есть ли у вас еще вопросы?
Эмма была уверена в выбранном пути лечения, а я чувствовал, что рад следовать ее рекомендациям. Наверное, я даже допустил мысль о том, что снова смогу оперировать. Я почувствовал, что немного расслабился.
– Мне можно начать курить? – пошутил я.
Люси засмеялась, а Эмма закатила глаза.
– Нет. Есть ли серьезные вопросы?
– Кривая Каплана – Мейера…
– Это мы не обсуждаем, – отрезала Эмма.
Я не понимал ее сопротивления. В конце концов, я сам был врачом и постоянно сталкивался со статистикой в своей практике. Раз она отказывается говорить на эту тему, я сам найду нужную информацию.
– Ладно, – сказал я. – Думаю, все остальное мне понятно. Завтра буду ждать результатов теста. Если он положительный, то я начну пить «Тарцеву», если отрицательный, то в понедельник приду на химиотерапию.
– Верно. Еще я хочу, чтобы вы поняли следующее: теперь я ваш лечащий врач, и, если у вас возникнут какие-либо вопросы, сразу же обращайтесь ко мне.
Я снова почувствовал к ней порыв симпатии.
– Спасибо, – сказал я, – и удачи вам в стационаре.
Она вышла из кабинета, но буквально через секунду снова просунула голову в дверь и сказала:
– Конечно, вы можете отказаться, но я готова представить вас людям, которые будут рады организовать для вас акцию по сбору денег на лечение. Не отвечайте прямо сейчас, сначала обдумайте все хорошенько. Если это вас заинтересует, сообщите Алексис. Но вам не нужно делать то, чего вы не хотите.
Выйдя из больницы, Люси сказала мне:
– Она чудесный врач, но… – улыбнулась она, – мне кажется, что ты ей нравишься.
– И?
– Согласно ряду исследований, врачи склонны хуже определять прогноз пациентов, в которых они сами заинтересованы.
– Об этом можно вообще не переживать, – ответил я, смеясь.
Я пришел к пониманию того, что такой близкий контакт с моей собственной смертью изменил одновременно все и ничего. До того как у меня обнаружили рак, я понимал, что однажды умру, но не знал когда. После постановки диагноза я тоже понимал, что умру, но не знал когда. Однако теперь этот вопрос стоял особенно остро. Осознание того, что ты умрешь, пугает, но жить иначе никак нельзя.
Я И РАНЬШЕ ПОНИМАЛ, ЧТО ОДНАЖДЫ УМРУ, НО НЕ ЗНАЛ КОГДА. ПОСЛЕ ПОСТАНОВКИ ДИАГНОЗА Я ТОЖЕ ПОНИМАЛ, ЧТО УМРУ, НО НЕ ЗНАЛ КОГДА.
Медицинский туман медленно начал рассеиваться: теперь у меня хотя бы было достаточно информации, чтобы погрузиться в книги. Хотя четких данных мне найти не удалось, я выяснил, что у людей с мутацией EGFR продолжительность жизни в среднем была на год дольше, при этом многие из них жили с раком довольно длительное время. Эти данные были куда оптимистичнее тех, по которым у людей с моим диагнозом имелся 80 %-ный шанс умереть в течение двух лет. Теперь мне следовало определиться, чем я буду заниматься остаток жизни.
На следующий день мы с Люси отправились в банк спермы, чтобы заморозить половые клетки. Мы всегда хотели родить детей после моего окончания резидентуры, но жизнь распорядилась иначе. Неизвестно, какое воздействие могли оказать противораковые препараты на мои сперматозоиды, поэтому, чтобы сохранить шанс на зачатие детей, мне нужно было заморозить сперму до начала лечения. Молодая женщина рассказала нам о различных способах оплаты процедуры, вариантах хранения спермы и оформлении официальных документов на право собственности. На ее столе лежало множество разноцветных буклетов о различных развлечениях для людей, больных раком: уроки импровизации и пения а капелла, музыкальные вечера и т. д. Я завидовал их счастливым лицам, понимая, что у большинства из этих людей формы рака, хорошо поддающиеся лечению. Статистически у многих из них были весьма неплохие шансы на выздоровление. Во всем мире только 0,0012 % 36-летних людей больны раком легких.
ВО ВСЕМ МИРЕ ТОЛЬКО 0,0012 % 36-ЛЕТНИХ ЛЮДЕЙ БОЛЬНЫ РАКОМ ЛЕГКИХ.
Конечно, всем онкологическим больным не позавидуешь, но есть просто рак и РАК, болеть последним в высшей степени неприятно. Когда женщина попросила уточнить, что случится со сперматозоидами «в случае смерти» одного из нас и кому перейдет право собственности на них, Люси расплакалась.
Слово «надежда» появилось в английском языке примерно тысячу лет назад и первоначально сочетало в себе значения слов «уверенность» и «желание». Я был уверен в смерти, но не в жизни, которой так желал. Говоря о надежде, имел ли я в виду, что мне нужно оставить внутри себя место для необоснованных желаний? Нет. Медицинская статистика использует цифры не только для описания выживаемости, но и для измерения доверия, применяя такие инструменты, как уровень доверия и доверительный интервал[57]. А может, цифры – это просто цифры? Может, я, как и все другие пациенты, верил, что стану исключением из статистики? Это ли было надеждой?
