Джавахарлал Неру - Открытие Индии
Эмерсон более ста лет назад предостерегал соотечественников-американцев, чтобы они не слишком увлекались подражанием и не слишком сильно зависели в культурном отношении от Европы. Они были новым народом, и он хотел, чтобы они не оглядывались назад, на свое европейское прошлое, а черпали вдохновение в бьющей ключом жизни своей новой родины. «Период нашей зависимости, долгого усвоения нами знаний других стран подходит к концу. Миллионы людей, бросающихся в водоворот жизни, не могут вечно питаться высохшими остатками чужого плода. Происходят события, совершаются поступки, которые должны быть воспеты, которые сами воспоют себя... существуют творческие приемы, творческие дела, творческие слова... то есть такие, которые диктуются не тем или иным обычаем или авторитетом, а возникают стихийно, подсказанные нашим собственным представлением о добре и справедливости». В своем очерке о доверии к самому себе он снова писал: «Равным образом, благодаря недостатку самообразования, влечение к путешествиям, это суеверие, идолами которого являются Италия, Англия, Египет, владеет всеми образованными американцами. Те, кто в воображении народов сделал Англию, Италию или Грецию предметом поклонения, сделали это тем, что оставались плотно прикрепленными к родной земле, постоянными на своем месте, подобно земной оси. В часы мужества и нравственного подъема мы чувствуем, что наше место определяется нашим долгом. Душа — не путешественница: мудрый человек остается дома, и, когда потребности или обязанности по какому-либо поводу зовут его из дома или призывают в чужие земли, он душою всегда остается дома и одним выражением своего лица показывает людям, что он в своих странствиях совершает миссию мудрости и добродетели и посещает города и людей, как государь, а не как беглый бродяга или слуга.
Я не упрямый противник кругосветных путешествий, совершаемых для целей искусства, исследования и из интереса и из влечения к людям, если при этом человек прежде всего привязан к своему дому и родине, и не отправляется в чужие страны в надежде найти в них что-либо более великое, чем то, что он знает. Тот, кто путешествует, чтобы развлечься или найти что-то, чего у него нет, уходит от самого себя и уже в молодости становится стариком среди встречаемых им остатков старины. В Фивах, в Пальмире его воля и дух стареют и превращаются в такие же развалины, какие представляют собою эти города. К руинам он приносит свои руины...
Но мания странствования есть симптом более глубокого нездоровья, поражающего всю духовную деятельность человека... Мы подражаем... Наши дома построены в чужом вкусе; наши полки уставлены чужими предметами украшения, наши мнения, наши вкусы, наши способности опираются и следуют за прошедшим и отдаленным. Душа создавала искусства всюду, где только они ни цвели. В своем собственном сознании художник искал для себя модели. Свою собственную мысль он приложил к предмету, который он должен был создать, и к условиям, которые должны быть соблюдены... Придерживайся самого себя; никогда не подражай. Свое собственное дарование, культивируемое и развиваемое в течение целой жизни, ты можешь проявлять каждую минуту; но заимствованный талант находится лишь временами и наполовину в твоем обладании».
Нам, индийцам, не приходится отправляться за границу в поисках прошлого и далекого. И то и другое мы имеем в избытке у себя. Если мы отправляемся в чужие страны, то мы делаем это в поисках настоящего. Эти поиски необходимы, ибо отрыв от настоящего означает отсталость и упадок. Со времен Эмерсона мир изменился, старые барьеры рушатся, жизнь становится все более интернациональной. Мы также должны играть свою роль в этом грядущем интернационализме, а для этого нам необходимо путешествовать, встречаться с другими людьми, учиться у них и стараться понять их. Однако подлинный интернационализм не есть нечто висящее в воздухе, лишенное всяких корней или опоры. Он должен вырасти из национальных культур и может процветать сегодня лишь на основе свободы, равенства и истинного интернационализма. Но тем не менее предостережение Эмерсона сохраняет свою силу и сегодня, и наши поиски могут оказаться плодотворными лишь при соблюдении тех условий, о которых он говорит. Мы никуда не должны являться незваными, а отправляться лишь туда, где нас радушно встретят как равных и как товарищей по совместным исканиям. Есть страны, особенно среди английских доминионов, которые пытаются унижать наших соотечественников. Эти страны не для нас. Мы вынуждены пока подчиняться насильственно навязанному нам чужеземному игу и нести тяжкое бремя, которое оно налагает на нас, но день нашего освобождения уже, несомненно, недалек. Мы являемся гражданами не какой-нибудь жалкой страны, мы гордимся своей родиной, своим народом, своей культурой и традициями. Эта гордость не должна относиться к романтическому прошлому, за которое мы хотели бы цепляться, не должна она также и поощрять замкнутость или вести к недооценке иных укладов жизни, отличающихся от нашего. Она никогда не должна позволять нам забывать о наших многочисленных слабостях и недостатках или охлаждать наше горячее стремление освободиться от них. Нам предстоит еще пройти долгий путь и многое наверстать, прежде чем мы сможем занять подобающее место в ряду с другими в авангарде человеческой цивилизации и прогресса. И нам нужно торопиться, ибо время, имеющееся в нашем распоряжении, ограничено, а мир движется вперед все быстрее и быстрее. В прошлом Индия всегда приветствовала чужую культуру и заимствовала у нее. Сегодня это гораздо более необходимо, ибо мы приближаемся к миру завтрашнего дня, в котором национальные культуры будут переплетены с интернациональной культурой человечества. Поэтому мы будем искать мудрость, знания, дружбу и товарищество всюду, где их можно найти, и будем сотрудничать с другими в общих начинаниях, но мы не домогаемся ничьих милостей или покровительства. При этом условии мы останемся истинными индийцами и азиатами и в то же самое время станем действительными интернационалистами и гражданами мира.
На долю моего поколения, как в Индии, так и во всем мире, выпало множество испытаний. Мы еще можем продержаться какое-то недолгое время, но рано или поздно нам придет конец, и мы уступим место другим, и наши преемники будут жить и нести свое бремя на протяжении следующего отрезка пути. Как мы сыграли свою роль в этой короткой пьесе, которая подходит к концу? Я не знаю. Об этом будут судить другие, те, кто будет жить после нас. Чем мы измеряем успех или неудачу? Этого я также не знаю. Мы не можем жаловаться на то, что жизнь обошлась с нами сурово, ибо мы добровольно выбрали свою долю и, быть может, наша жизнь была не такой уж скверной. Ибо лишь те способны ощущать жизнь, кому часто случается быть на краю смерти и чья жизнь не направляется страхом смерти. При всех тех ошибках, которые мы, быть может, совершили, мы уберегли себя от пошлости, от стыда перед самим собой и от трусости. С личной точки зрения, это было для нас в известной степени достижением.
«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
ПОСТСКРИПТУМ
Аллахабад, 29 декабря 1945 года
В марте и апреле 1945 года члены Рабочего комитета Конгресса, находившиеся в заключении в Ахмаднагарской тюрьме, были разлучены друг с другом и отправлены каждый в свою провинцию. Тюрьма закрывалась и, повидимому, передавалась в распоряжение военных властей. Трое из нас — Говинд Бал-лабх Пант, Нарендра Девай я покинули Ахмаднагарскую крепость 28 марта и были доставлены в центральную тюрьму Наи-ни, где мы встретили нескольких своих старых коллег, в числе которых был Рафи Ахмад Кидваи. Впервые со времени нашего ареста в 1942 году мы могли узнать от очевидцев о некоторых событиях 1942 года, ибо многие из тех, кто находился в тюрьме Наини, были арестованы спустя некоторое время после нас. Из Наини нас троих перевели в центральную тюрьму Изатнагар, близ Барейли. Говинд Баллабх Пант был освобожден ввиду болезни, а Нарендра Дева и я более двух месяцев прожили в этой тюрьме вместе, в одном бараке. В начале июня мы были переведены в горную тюрьму Алмора, с которой я так близко познакомился десять лет назад. 15 июня мы оба были освобождены — спустя 1041 день после нашего ареста в августе 1942 года. Так закончилось мое девятое, самое длительное, тюремное заключение.
С тех пор прошло шесть с половиной месяцев. После долгого тюремного уединения я очутился среди толп народа и окунулся в напряженную деятельность, связанную с непрерывными разъездами. Проведя дома всего лишь одну ночь, я поспешил в Бомбей, на заседание Рабочего комитета Конгресса, а оттуда — в Симлу, на конференцию, созванную вице-королем. Мне было нелегко привыкать к новой, постоянно изменявшейся обстановке, и я с трудом приспосабливался к ней. Хотя все мне было знакомо и приятно было встретиться со старыми друзьями и коллегами, я чувствовал себя несколько чужим, посторонним, и мысли мои уносились в горы, к покрытым снегом вершинам. Как только конференция в Симле закончилась, я поспешил в Кашмир.
