Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Вследствие этого среди прусских офицеров отношение к техническим знаниям было примерно такое же, как у готской знати раннего Средневековья. Так, например, Прокопий Кессарийский в своей «Истории войн римлян с персами, вандалами и готами» пишет, что, когда дочь Теодориха Амаласунта хотела дать своему сыну образование, ее окружение возражало против этого. Умение читать и писать, говорили они, не означает храбрости, ребенок, который привык бояться своего учителя, никогда не станет храбрым воином. Теодорих не посылал готских юношей в школу, но он завоевал великую империю, не умея читать и писать. Подобная замена рационального мышления иррациональным оставалась довольно частым явлением вплоть до второй половины XIX века. Здесь мы имеем дело с фундаментальным вопросом образования, и то, как он решался, всегда зависело от мировоззрения и общих предпочтений. То, какое образование получают офицеры, имеет весьма важное значение и чревато серьезными долгосрочными последствиями.
Помимо принципиальных соображений, существовал целый ряд явлений социального и политического характера, обуславливавших тот факт, что в XVIII и начале XIX века в среде, в которой вращались офицеры-дворяне, любой интерес к книгам и науке считался постыдным. Нет причин не верить фон Марвицу, когда он говорит, что научные книги, а особенно популярные издания и учебники, написанные в духе рационалистического просвещения, которые появляются в огромных количествах, подвергаются нападкам и осмеянию со стороны влиятельных людей, таких как юнкеры и землевладельцы, а в католических областях еще и со стороны священства. Неудивительно, что влиятельные круги или их представители – общественные, политические и религиозные – чувствуют угрозу для своего авторитета и сопротивляются этому из чувства самосохранения, как если бы они столкнулись с революционной силой. Человек, втайне испытывающий подобные страхи, враждебно настроенный по отношению к школам и образованию, мог считать, что его опасения во многом подтверждаются Великой французской революцией, которую подготовили призывы «литераторов». Наступающий век нес с собой революционный дух рационализма, который оставил отпечаток на всей концепции военного образования. Он определил не только тот факт, что теперь государство должно было систематически заниматься образованием офицеров, но и его характер, и направление развития.
Глава 10
Пруссия: Шарнхорст. Экзамены и сопротивление реформе
Эпохальные изобретения ускорили рост производства, расширение торговли и коммуникаций, что привело к еще большему усилению позиций города по отношению к деревне. Уже на ранней стадии было отчетливо видно, что подобная экономическая экспансия (в отличие от культурного подъема) основывалась и могла продолжаться, только лишь опираясь на технические навыки и общее образование. Это привело к тому, что научные знания выросли в глазах общественности. Более того, одновременно с экономическим и политическим развитием шло непрерывное увеличение численности населения, отчасти вызванное экономическим ростом. Поскольку старые классовые барьеры перестали быть препятствием для подъема по социальной лестнице, почти все профессии были заняты штурмом, и поскольку образовательный ценз, необходимый для занятия той или иной должности, постоянно повышался, само образование стало одним из признаков высокого социального положения. Различия в уровне образования все больше заменяли различия в знатности происхождения, и городская буржуазия все больше и больше вытесняла земельную аристократию из социальной и публичной сфер жизни. Происходившая на протяжении всего XIX века борьба за конституцию и германское единство, с параллельными изменениями в национальной экономике, в сущности, занимала только буржуазию, – ее можно описать как форму борьбы буржуазии за освобождение от влияния аристократии и феодализма. Даже состав Франкфуртской ассамблеи, «парламента профессоров», может служить ярким примером характерного для того времени тождества между буржуазией и национализмом. Было бы чудом, если бы дух времени не затронул офицерский корпус в то время, когда даже в Пруссии, как мы убедились, все больше и больше офицеров набиралось из буржуазии. Вопрос социального происхождения офицеров имеет самую непосредственную связь с вопросом их технического образования и подготовки. Первый составляет сердцевину второго.
Основные направления, по которым шла реорганизация, сохранились вплоть до Первой мировой войны, и главным действующим лицом этого процесса в Пруссии был Шарнхорст. Сам он окончил небольшое военное училище из тех, что появились даже за пределами Пруссии после Семилетней войны, и его мировоззрение основывалось не на традициях прусской армии, а на рационализме XVIII века. У него было четкое представление о губительности – с военной точки зрения – тех принципов, которые Пруссия довела до крайности: принадлежность к аристократической крови и презрение к образованию. Он замечал, что при выборе кандидатов на ту или иную офицерскую должность значение имели лишь связи, а не способности или знания, что исключительные способности не делали человека популярным и что многие семьи посылали в армию самых ленивых и бездарных сыновей. В последние годы (1795—1801) своей службы в Ганновере он убедился, что молодые люди, выделявшиеся своими способностями и трудолюбием в артиллерийском училище, оказались также лучшими на поле боя и что пожилые генералы, смотревшие на своих учеников свысока, оказались практически бесполезными. Шарнхорст собственноручно записывал эти выводы и в результате пришел к убеждению, что офицеры должны получать хорошее общее образование, включающее военные науки.
Когда его сделали ответственным за реформу прусской армии, его убеждения заставили его выдвинуть требование, чтобы каждый офицер, вне зависимости от того, в каком роде войск он служит, сдал общеобразовательный экзамен. Этот принцип получил силу закона после выхода королевского указа от 6 августа 1808 года о назначении унтер-офицеров. В то же время соответствующий пункт правил ограничивался или, скорее, разъяснялся следующим замечанием: «Главное требование к хорошему офицеру не знания или технические навыки, но присутствие духа, быстрота восприятия, точность и аккуратность, не говоря уже о подобающем поведении». В этом важном замечании нет ничего неверного, но подтекст и смысл, который оно придает всему остальному, показывает, какие смутные представления о значении образования и воспитания были у ведущих умов того времени. В самом деле, это показывает, что борьба между воспитанием и образованием все еще продолжалась. В то же время именно нелогичность этого замечания определила образовательную программу для прусского офицерства на последующие сто лет.
По вполне понятным причинам освободительные войны были неподходящим временем для реформы офицерского образования и вообще для осуществления какой-либо интеллектуальной программы. Единственное, что имело значение в это трудное время, – это военные действия, в самом непосредственном смысле этого слова, и «бумагомаратели» были мишенью для насмешек. Лишь в последовавшие за тем долгие годы мира образовательная идея смогла снова расправить крылья, и военные училища Шарнхорста постепенно заняли свое место в армейском порядке вещей. Вскоре, однако, стало понятно, что между теорией и практикой по-прежнему лежит огромная пропасть. Проблема заключалась не в том, что не хватало молодых офицеров или кадетов, стремящихся получить требуемое образование, дело заключалось в общей ситуации, сложившейся в то время в Пруссии. Из доклада комиссии под руководством принца Вильгельма, рассматривавшей этот вопрос в 1825 году, мы узнаем, что молодые люди поступали в дивизионные училища, где они должны были обучаться в течение трех лет, в восемнадцать или девятнадцать лет. Но, как показала практика, у них не было почти никаких начальных знаний, а они уже достигли такой стадии в своем умственном и физическом развитии, на которой люди перестают быть восприимчивы к основам технических знаний. Они также больше не придерживались моральных стандартов, необходимых для своего благополучия. В дивизионных училищах проявилась тенденция к пренебрежению как учебой, так и нравственными принципами. Ученики усваивали материал очень медленно и поверхностно, и к тому времени, когда они могли сдать офицерский экзамен, они были уже в таком зрелом возрасте, что это затрудняло всю их дальнейшую карьеру.
Чтобы исправить сложившееся положение, комиссия рекомендовала «уменьшение срока обучения в дивизионных школах с трех лет до одного года и принимать туда лишь тех, кто уже имеет необходимые познания по тем предметам, которым раньше обучали в этих школах. Но, поскольку сыновья небогатых офицеров не могли получить необходимый уровень образования дома, предполагалось, что определенное количество мальчиков будет получать все нужные им знания на более ранней стадии, в гимназиях. Они должны были дать им тот элементарный уровень знаний, который до того времени они получали в дивизионных школах, но слишком поздно и всегда не полностью. Такое учреждение даст им те образовательные преимущества, которые обеспечивают своим детям состоятельные родители, желающие, чтобы их сыновья сделали карьеру в армии. К тому же дивизионные школы перестанут давать невежественному рабочему классу возможность претендовать на высокие армейские должности. Конечно же путь к вершинам военной карьеры не должен быть закрыт или затруднен для всякого, кто постарается с помощью таланта и упорного труда преодолеть препятствия, обусловленные его происхождением. Тем не менее не в интересах армии, чтобы посредственные и необразованные люди за государственный счет достигали уровня, на котором они начинают требовать более высокого вознаграждения еще до того, как научатся приносить больше пользы. Поэтому мы делаем следующее предложение: в каждой провинции в гимназиях нужно выделить несколько сот мест для сыновей нуждающихся офицеров, где они могли бы обучаться в течение четырех лет, начиная с тринадцатилетнего возраста, и, если их родители живут далеко, им должны быть предоставлены стол и кров, а также они должны быть обеспечены форменной одеждой».
