Михаил Фонотов - Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления
Фотоаппарат ФЭД
Антон Макаренко: «Я не представляю себе трудового воспитания коммунаров вне условий производства. Во всяком случае, я уверен, что труд, не имеющий в виду создания ценностей, не является положительным элементом воспитания».
Антон Макаренко: «Я и сам, как все педагоги, думал, что ребенку нужно давать легкую работу, то есть шить трусики или чинить обувь, иногда делать табуретки. А проработавши с ними 12 лет, я им предложил заграничные драгоценные станки, сложнейшие, в которых действительно дышит интеграл, предложил делать „Лейки“, советские ФЭД. Что такое „Лейка“? Это 300 деталей, точность которых 0,001 мм. Это производство с заменяемостью частей, точное, сложное, трудное дело. Там, наконец, оптика, которую когда-то знали только немцы».
Коммунар за работой
Антон Макаренко: «Я уже говорил, что здесь надо знать и качество материала, и качество резца, уметь читать чертежи и т. д. Рядом с мальчиком 14–15 лет, который уже сам прекрасный фрезеровщик и руководит группой фрезеровщиков, вы видите мальчика лет 16–17 – начальника цеха, правда, может быть, цеха более простого, а уже в 19 лет юноша руководит сложным цехом. Этот путь, который для взрослого человека, может быть, потребует десяти лет, для мальчика на производстве потребует одного-двух лет. И оказалось, что этот ребенок в течение четырех часов делает полную норму рабочего восьмичасового рабочего дня».
Корпуса завода фотоаппаратов
Антон Макаренко: «Недавно приезжал ко мне врач. Я помню, что он у нас работал шлифовщиком на большом шлифовальном станке, где деталь доводится до последней степени точности, до сотой миллиметра. Он работал так. Ему мастер говорит:
– Пожалуйста, сними на сотую миллиметра – на „сотку“.
Он устанавливает на станке деталь и, не произведя никакой проверки, не работая никакими измерительными приборами, говорит:
– Пожалуйста, вот „сотка“».
Антон Макаренко: «Вопросы промфинплана, технологического процесса, снабжения, работы отдельных деталей, приспособлений, рационализации и контроля, норм и расценок, штатов и качества персонала ежедневно проходят перед коммунарами, проходят не как перед зрителями, а как перед распорядителями, которые не могут отмахнуться ни от одного вопроса».
Коммунар за работой
Антон Макаренко: «Последние годы коммуна имени Дзержинского жила на хозрасчете. Это совсем не пустяк. Вы представляете себе коллектив, который живет на хозрасчете? Это очень важное обстоятельство: он окупал расходы не только по школе, на жалованье учителям, на содержание кабинетов и прочее, но и все расходы на содержание ребят. Кроме того, коммуна давала несколько миллионов рублей чистой прибыли государству. Это удача огромная, потому что хозрасчет – замечательный педагог. Как будто он окончил три педагогических вуза. Он очень хорошо воспитывает».
Антон Макаренко: «Я мог тратить в год 200 тысяч рублей на летние походы, 40 тысяч рублей заплатить за билеты в харьковские театры. Я мог купить автобус, легковую машину, другую легковую машину, грузовую машину»…
Коммуна имени Дзержинского, то есть вчерашние беспризорники и малолетние преступники, показала всей стране, как надо хозяйствовать и что такое индустриализация на деле. Макаренко настаивал: для воспитания пригоден только «настоящий» труд, а не работа «понарошку». Но, с другой стороны, предупреждал: педагогика не должна потеряться в труде.
Если принять во внимание то, что в коммуне к воспитанию привлекались не только специалисты, не только воспитанники, но и все взрослые – инженеры, мастера, чекисты, абсолютно все, вплоть до технических работников, то итог таков: в коммуне все воспитывали всех и воспитывались сами.
Какое время на часах педагогики?
В педагогике Макаренко, кроме местоимения «как», есть место-имение «кого». Кого воспитывать? Без ответа на «кого» воспитание невозможно. К выпуску «продукта» воспитания нельзя приступить без заказа общества. Нельзя проектировать «человека вообще». Или просто «хорошего человека»: слово «хороший» весьма растяжимо. У каждой эпохи, у каждого общества – свои представления о хорошем человеке.
Один из последователей Макаренко за рубежом, немец Д. Лаутер утверждает, что они стремятся работать «с ясной целью и перспективой». Какая же у них цель? Лаутер: «Однажды мы сформулировали ее так: воспитывать полезных людей для лучшего мира». А какой он, лучший мир? Он где – в настоящем или будущем? Лаутер: «Мы хотим преобразовать мир, но при этом начинаем с самих себя». Вроде того, что сначала они преобразуют себя, а затем – остальных. Но без цели не «преобразовать» и самих себя. Немецкие коллеги хотели бы «перенести» педагогику Макаренко на немецкую почву, они полны благородных порывов, им опостылел индивидуализм, им наскучила обособленность каждого индивидуума, но приживутся ли макаренковские саженцы на современной немецкой почве, где «жесткий запрет на какие-либо средства объединения… под видом утверждения свободы обрекает молодых людей на одиночество»? Это сказано им же, Лаутером: «Хотя мы живем в относительно богатом обществе, где молодежь имеет неплохие шансы, следует признать, что чаще всего наши дети эгоистичны, не имеют жизненных ориентиров, не видят смысла жизни». Современное немецкое общество воспитывает людей так, чтобы они были противоположностью тем, которых воспитывал Макаренко. Сумеют ли немецкие поклонники Макаренко пойти против общества, в котором живут, и добиться успеха? Вопрос риторический.
Антон Макаренко неотделим от социализма 20-х годов в Советской России. И нам непросто определить, что ему дано социализмом и что в нем «ждало часа» и до социализма. Может быть, совпало «свое» и «от времени». Как бы то ни было, он работал на социализм, на его злобу дня, на его насущные требования, а не в расчете на «вечную» педагогику. Он не признавал педагогики на все времена.
Однако можно ли с этим согласиться? Неужто в педагогике нет каких-то общих принципов, пригодных вчера, сегодня и завтра? Ведь мы продолжаем учиться у великих педагогов прошлого – значит, перенимаем у них нечто такое, что временем не списывается в утиль. А что это?
Я не знаю, что это. Педагогику будто бы Фрэнсис Бэкон отделил от, между прочим, философии в начале XVII века, а Ян Коменский «превратил» в науку – в науку о сущности, закономерностях, принципах, методах и формах обучения и воспитания человека. И что? Какая это сущность, какие закономерности, принципы, методы, формы? И какова цель? В США воспитывают хорошего работника, законопослушного гражданина, разумного потребителя и доброго семьянина. В Европе воспитывают «автономную личность». В СССР воспитывали всесторонне и гармонично развитую личность. Теперь в России воспитывают личность, адаптированную к жизни в обществе. Педагогик – не перечислить: традиционная, авторитарная, гуманная… Кто-то: педагогика – наука, кто-то – искусство, кто-то – философия, кто-то – игра. Одни настаивают на том, что воспитателем может быть только талант, другие на этом не настаивают…
Все педагогики и все педагоги достойны уважения, но они – себе на уме, не поддаются объединению.
Известный педагог Шалва Амонашвили приглашает нас на виртуальный симпозиум, в котором участвуют «выдающиеся мыслители всех времен со всех концов света». «Звучат имена Иисуса Христа и Моисея, Мухаммада и Будды, Квинтилиана и Сухомлинского, Песталоцци и Корчака, Сократа и Фромма, Ломоносова и Выготского, Руссо и Френе, Толстого и Пиаже, Гегеля и Узнадзе, Монтеня и Вентцеля, Коменского и Конфуция, Сергия Радонежского и Блаженного Августина». И что? «Результат этого воображаемого симпозиума есть Антология Гуманной Педагогики». Антология? Ну и что? «Цель в том, чтобы собрать в Чашу современного педагогического мышления Мудрость, не знающую времени и пространства».
Можно все существительные начинать с заглавной буквы, но это не добавляет ясности. Что в той Чаше? Смесь, раствор, коктейль, эликсир? Мудрость – да, а наука – где?
Может быть, из всех научных терминов к педагогике применим один – теория относительности. В ней, действительно, все относительно, как в космосе. Может быть, педагогика – такая наука, в которой невозможны закономерности? Может быть, они, законы, ей вредны?
Печь для «переплавки» человека
Антон Семенович Макаренко застал ту великую эпоху, когда мир, а СССР – особенно, верил в могущество науки, то есть в могущество человека. Тогда, в первой половине XXвека, люди смотрели на мироздание не так, как теперь. Тогда человек еще противопоставлял себя природе. И признавал еще свою слабость перед ней. Природа все еще представлялась ему темной, таинственной, инертной силой. Но то было время, когда человек настроил себя на победу над слепой природой, грозился покорить ее, поставить себе на службу. Он еще был недоволен тем, как устроена природа, и намеревался изменить ее себе в угоду. Изменить не только «мертвую» природу, но свою собственную, человеческую.
