Марина Цветаева - Письма. Часть 2
— С книгой. Будем ждать событий. В конце концов: я всегда смогу отобрать ее у Т<агера> — и переписать от руки.
Целую Вас, пишите. Я все еще (из трусости) не справилась в Литфонде, а срок мой — 12-го.
М.
(Приложение)
5-го вечером
Нынче Сер<афима> Ив<ановна>[2114] звонила в Литфонд, справлялась о моей судьбе: решение отложено до 7-го. А 12-го — истекает срок.
Но в лучшем случае — если даже продлят — мы здесь только до 1-го апреля, п. ч. с 1-го комната сдана детскому саду. Мне очень жаль Мура — придется бросать и эту школу, уже вторую за год.
Съезжать — куда??? На наше прежнее место я не поеду, потому что там — смерть.[2115] Кроме того (хорошее — кроме!) эту несчастную последнюю уцелевшую комнату у меня оспаривают два учреждения.
Кроме того — дача летняя, и вода на полу — при полной топке — мерзнет. И полкилометра сосен, и каждая — соблазнительна!
_______
Книгу (ту самую) нынче получила, но она — совершенно негодная, на всю ее — 5, 6 годных, т. е. терпимых — страниц. Уж-жасная книга! Я бы, на месте Т<агера>, и читать не стала. Прислал с записочкой — приветливой.
Ну, до свидания! Спасибо за все. Буду знать о своей судьбе — извещу.
М.
Р. S. Никогда не рассоримся: еще то дерево не выросло, из к<оторо>го колыбель будет для того Т<агера>, к<отор>ый нас рассорит!
ТАГЕРУ Е. Б
Голицыно, 11-го января 1940 г.
Концы разговоров
— «Чем меньше Вы будете уделять мне внимания — тем будет лучше».
Первое: больно. Второе: — кому лучше? Вам (ибо мне от этого будет хуже: ужé плохо!) Т. е. Вам будет лучше, если я о Вас не буду думать, и будет совсем хорошо, если Вы для меня перестанете существовать.
Как это понять? Из себя я этого не пойму: я бесконечно дорожу всяким вниманием, и вне его — человеческого отношения не вижу.
Внимание и вникание — вот мой единственный путь к человеку, т. е. начало того пути, конец которого погружение в человека и, по возможности, потопление (по невозможности — растворение) в нем.
Еще: если я человека люблю, я хочу, чтобы ему от меня стало лучше — хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы — до всей моей души.
— А, может быть. Вы из тех несчастных, которые хотят хуже и не терпят лучше? Тогда — тогда вся я в Вашей жизни — зря, потому что я человеку несу добро, а не зло.
— «Чем меньше внимания»… — какое пренебрежение к себе! Точно Вы этим хотите сказать, что Вы этого внимания — не стóите. За кого же Вы меня принимаете, с этим неуместным вниманием — к недостойному.
…Если бы Вы меня, сегодня, в снегу, вместо всех этих неуместных вниманий, просто спросили: — Это всегда так будет — от Вас ко мне? — я бы не задумавшись ответила: да — и была бы счастлива.
_______
(Числа не помню, прогулка в снегу)
_______
… — Вы отлично «занимаете» весь стол.[2116]
— Вы отлично знаете, что пока я «занимаю» весь стол, мне хочется сидеть рядом с Вами, обняв Вас за плечо — и ничего не говорить.
_______
— Если Вы хоть немножко дорожите нашей дружбой, не делайте из меня чудовища, нечеловека, победителя — т. д. Мне больно как всем, и сейчас (после беседы) мне очень больно. Больно от того, что Вы мне не верите. Больно от Вашего молчаливого вопроса: — Зачем я Вам? — Я ведь еще ни слова не сказала Вам ктó Вы, а Вы уже отнекиваетесь: — Не я! Вы ничего не хотите взять из того, что я Вам Несу. Вы отводите руку, и мои — опускаются. Из нас двоих Вы — богатый, а не я.
Вы унижаете меня до доказательств: — «Докажите, почему я Вам дорог, почему именно я» — и я начинаю чувствовать себя виноватой — что Вы мне дороги, и сама перестаю понимать.
Я из Вас возвращаюсь — неузнаваемой: «победителем», чудовищем, нечеловском. Моя хозяйка, с которой я живу жизнь дней,[2117] Вам лучше скажет — кто я.
— Сказать Вам как это было? Может быть, это Вам все скажет, а если это не скажет — уже ничего не скажет.
— Пойдем будить Т<агера>?
Я вошла. На кровати, сверх кровати — как брошенная вещь — лежали Вы, в коричневой куртке, глубоко и открыто спящий, и у меня сердце сжалось, и что-то внутри — там где ребра расходятся — зажглось и стало жечь — и стало болеть.
Милый друг, может быть, если бы мы сели рядом, плечо с плечом, все сразу бы дошло, и не пришлось бы так много спрашивать. Есть вопросы, на которые нельзя ответить словами, можно ответить плечом и ребром, потому что слова — даже то же ребро Поэмы Конца — всегда умны (ребро: Адам: Ева — и так далее — и даль во все стороны — и неминуемо отводит друг от друга) — и содрогание от такого стихотворного ребра — только призрак того живого содрогания. Мы — словами — выводим вещь из ее темного лона на свет, и этот свет неизменно — холоден. (Ведь горит — Люся[2118] — от Поэмы Конца, от того самого ребра, только потому, — что она это ребро возвращает обратно в грудь (откуда это ребро сразу рвется — к другому ребру), с бумаги — в грудь, всю Поэму Конца — с бумаги — в грудь, уничтожая слова, делая их тем, чем они были: боком, плечом, ребром, вздохом. — Спросите — ее. Недаром она говорила о каком-то недозволенном ее чтении: недозволенном присвоении.
Мы с вами — не то делаем — мы с чем-то — жестко обходимся.
_______
«Трамплин для стихов» — тот, живой, спящий, щемящий Вы?
…И еще: голос, странная, завораживающая певучесть интонации, голос не совсем проснувшегося, еще — спящего, — в котором и озноб рассвета и остаток ночного сна. (То самое двусмысленное «дрогнете вы»,[2119] — впрочем, все равно: говорить я их не буду, печатать — тоже нет, а Вы теперь — знаете.)
И еще: — зябкость, нежелание гулять, добровольный затвор с рукописью, — что-то монашеское и мальчишеское — и щемяще-беззащитное — и очень стойкое…
Я не хотела Вам всего этого говорить, я думала — Вы сами поймете, и говорю Вам это почти насильно — от непосильного чувства, что я того спящего — чем-то обидела, ибо: если я — достоверно (хотя и мимовольно)
Вами обижена, то может быть в Вы — моим призраком, тем нечеловеком, который не я. Я или не я — но обида — была, и она носат мое имя, и я за нее ответственна, и звучит она из Ваших уст — приблизительно — тáк: — «Ты меня не знаешь[2120] и по моему поводу „галлюцинируешь“ („как визионера дивинация“…[2121]), а я — живой человек, может быть хуже, чем твой, но живой, а каждый живой заслуживает внимания. Твоя любовь — обида, ибо она меня минует и почему-то все-таки заимствует мои черты и входит в мою дверь».
Так ведь?
Ну, вот.
(И вот — откуда-то — строки:
В царство хвойное, мховое,
Меховóе, пуховóе…
Это еще тот мех и пух во мне не успокоились)
Но нужно кончать
Итак —
Еще одна такая беседа (которая есть — противустояние) и я не смогу, потому что не могу жить на подозрении — в чем бы то ни было.
Попробуйте быть ко мне проще — и добрее — и доверчивее.
Бросим споры. Бросим меня. Говорите о себе.
Нам с вами дан краткий срок (о, я и без Вас скучала, весь мой правый бок не существовал, в весь белый дом со всеми белыми березами не существовал, и неужели Вы, странный человек, не почувствовали, как я Вам обрадовалась?)
Но довольно о «радостях». Может быть у Вас — свои беды, есть беда еще целый человек — Вы: вне меня, до меня, и после меня, — идите ко мне с ним. (Господи, какое счастье когда это делается само, и как страшно об этом просить! Но Вы меня — вынуждаете.)
Обнимаю Вас за плечо, коричневое
М.
Нынче, 22-го января 1940 г., день отъезда[2122]
Мой родной! Непременно приезжайте — хотя Вашей комнаты у нас не будет — но мои стены (нестены!) будут — и я Вас не по ниточке, а — за руку! поведу по лабиринту книжки:[2123] моей души за 1922 г. — 1925 г., моей души — тогда и всегда.
Приезжайте с утра, а может быть и удача пустой комнаты — и ночевки — будет, тогда всё договорим. Мне важно и нужно, чтобы Вы твердо знали некоторые вещи — и даже факты — касающиеся непосредственно Вас.
С Вами нужно было сразу по-другому — по страшно-дружному и нежному — теперь я это знаю — взять всё на себя! — (я предоставляла — Вáм).
Одного не увозите с собой: привкуса прихоти, ее не было. Был живой родник.
