Кэсси Харти - Я смогла все рассказать
Вернувшись в комнату со стаканом сока, Билл сказал:
– Знаешь, я так тебя люблю.
Опять это слово: «любовь». То, что он творил, это любовь?
– Ты даже не представляешь, как тебе со мной повезло, – прибавил он, – никто тебя не любит так сильно, как я.
И снова эта ужасная улыбка.
– Это наша маленькая тайна, если ты о ней кому-нибудь проболтаешься, тебя ждет самое суровое наказание. – Билл застегнул рубашку и штаны и заправился. – И потом, никто ведь тебе не поверит.
Он говорил спокойно и уверенно, а я знала, что он прав. Я ведь уже пыталась рассказать матери, и она мне не поверила. Я пыталась представить, какое наказание может быть страшней того, что только что произошло. Неужели есть что-то еще ужасней? Я не могла себе этого представить. Если это – «удача», если это – «любовь», то я хочу быть самой невезучей и самой нелюбимой девочкой на свете.
Дядя Билл ухмыльнулся и вернулся в кухню. Я была раздавлена. Натянув одеяло на голову, попыталась отгородиться от всего мира. Чуть позже, услышав, как пришла мама, притворилась спящей. Они с Биллом шептались о чем-то в коридоре, смеялись и шутили, словно ничего не произошло. Я чувствовала себя, как никогда, одинокой, лишенной всего, изгоем.
Когда Билл уехал и вся семья уселась пить чай, я зашла в кухню сказать, что хочу принять ванну. Воспоминания о случившемся не шли из головы. Я не могла спать внизу на диване, где все произошло, поэтому решила провести ночь в своей комнате на втором этаже.
В тиши своего убежища – ванной комнаты – я безуспешно пыталась отмыться от ужасов прошедшего дня. Между ног было липко и сильно болело. Гораздо сильнее, чем в прошлый раз. Нижняя часть живота тоже немного опухла и болела. Все тело ныло из-за того, что Билл его тискал и с силой запихивал внутрь меня свою мерзость. Он был крупным мужчиной, не толстым, но мускулистым, гораздо больше и сильнее моего отца.
После ванной я легла в кровать и забралась под одеяло. Я ничего не понимала, всего боялась и страдала от боли. Я чувствовала себя брошенной всеми старой игрушкой.
Несколько дней подряд я отказывалась выходить из комнаты, и папа забеспокоился.
– Что с тобой, Кэсси? – спросил он, присев возле кровати и гладя меня по голове. – Ты прямо сама не своя. Совсем тебе плохо, да? Не бойся, скажи мне. У тебя где-нибудь болит?
Я кивнула, его забота растрогала меня до слез.
– Да, везде, – ответила я шепотом.
– Хочешь посмотреть со мной телевизор? – предложил папа. – Или порисовать?
Я отрицательно покачала головой.
– Может, тебе чего-нибудь хочется? Горячего шоколада, например?
– Нет, спасибо.
Хоть папа и был добр ко мне, я все же не решалась сказать ему правду, и это меня очень расстраивало.
– Не трать на нее время, – вмешалась мать. – Не видишь, она просто пытается привлечь к себе внимание.
Она понятия не имела, каково мне было, потому что даже не пыталась разобраться в моих бедах, ее устраивало то, что она видела на поверхности. Она ни разу не спросила, что со мной случилось, что меня печалит. Если бы она задавала правильные вопросы, если бы она хотела, чтобы я была с ней откровенной, то я, может, и рассказала бы ей о том, что случилось. Я ведь уже пыталась. Но ей было все равно, что я не встаю с кровати и корчусь от боли: так я, по крайней мере, меньше путалась у нее под ногами и не мешала ей общаться с друзьями.
В конце концов мне удалось собраться с силами и пойти в школу. Как раз началась последняя четверть, а эта пора всегда самая веселая: проводятся концерты, спортивные состязания и устраивается большой школьный спектакль. Я еще не оправилась полностью, но все равно стала ходить в школу, чтобы дядя Билл не мог больше измываться надо мной.
Я старалась под любым предлогом улизнуть из дома, лишь бы Билл не застал меня и не потащил «кататься» на машине куда-нибудь в лес, и некоторое время вполне успешно его избегала. Я подолгу выгуливала собаку, оставалась у Клэр по пятницам, а иногда и в другие дни, если удавалось убедить маму, что у меня с подругой общее домашнее задание; к тому же я ходила на репетиции хора. Рано или поздно мне предстояло вновь встретиться с моим мучителем, но пока Биллу ничего не оставалось, как спрашивать у мамы, куда я запропастилась. В конце концов ей это надоело, и она отругала меня за то, что я, неблагодарная девчонка, так груба с Биллом.
Я смотрела на маму, пытаясь понять, какие мысли роятся в ее голове. Я уже рассказывала ей, в чем причина моей «грубости», но она предпочла не обращать внимания. Почему она так настаивает на моем общении с насильником? Этого я не могла понять.
Однажды вечером я делала уроки у себя в комнате, как вдруг услышала шаги на лестнице. Я взглянула на дверь, и в тот же момент она отворилась, в комнату вошел ненавистный Билл. Он с улыбкой сказал:
– Привет, Кэсси.
Я молча сидела, надеясь, что он не посмеет тронуть меня, ведь вся семья была дома.
Дядя Билл подошел ко мне, зажал рот рукой и поцеловал в шею.
Я вскочила и стала отталкивать его, но он лишь рассмеялся и преградил мне путь к двери, чтобы я не сбежала. Сердце бешено забилось от воспоминаний обо всем, что он делал со мной в прошлые разы. Я пыталась выбросить их из головы, но безуспешно: то и дело они снова всплывали, заставляя меня содрогаться.
Он снова приблизился, прижался ко мне всем телом и попытался поцеловать меня в губы. Мне стало противно, и я увернулась.
– Никто ничего не услышит, – сказал Билл. – Все ушли к соседям посмотреть на нового щенка.
Я попыталась высвободиться, но он схватил мою руку и сунул себе в штаны.
Я сопротивлялась, как могла, но Билл навалился на меня и прижал к стене; моя рука застряла у него в штанах.
– О да, да, – стонал он и терся об меня. Как же я ненавидела его стоны: даже ночью, во сне, когда я наконец могла забыться, я продолжала их слышать.
Мое сопротивление еще больше распалило Билла. Чем сильнее я отбивалась, тем сильнее он, казалось, возбуждался. Я была так напугана, что не вымолвила ни слова, но он вдруг больно сжал меня, и я завопила, как зарезанная, на весь дом. Билл отпрянул, а я воспользовалась этим, чтобы убежать из комнаты. Я боялась, что он погонится за мной, и не знала, где спрятаться; наконец забежала в комнату Тома и спряталась за кроватью. Сердце чуть не выскочило из груди, когда я услышала шаги Билла в коридоре: с минуту он потоптался на месте, видимо раздумывая, что ему теперь делать, а потом медленно пошел вниз по лестнице. Он не стал меня искать.
Убедившись, что горизонт чист, я бегом вернулась в свою комнату и рухнула на кровать, раздавленная произошедшим. Моя комната всегда была моим последним пристанищем, но даже здесь стало небезопасно теперь. Где бы я ни находилась, дядя Билл всюду меня найдет и надругается надо мной. Не было такого места, где бы он не смог меня достать.
После этого я стала проводить дома еще меньше времени, часами гуляя с Бобби по побережью. Я любила море и могла часами просто смотреть на волны, представлять, что нахожусь где-то далеко-далеко. Дома никто не спрашивал, куда я иду и когда вернусь. Я жила в одном доме с братом, сестрами и родителями, мы ели за одним столом, а в остальном я была изгоем.
Вдобавок к занятиям в хоре и работе по дому я снова стала брать уроки игры на скрипке. Я так закрутилась, что забыла обо всем на свете, и меня это вполне устраивало. Мне не хотелось думать о жизни. Если не думать ни о чем, то можно просто притвориться, что все отлично. Не нужно думать о дяде-насильнике и матери, которая ненавидит меня и просто отмахивается от жалоб.
И тут свершилось чудо. Видимо, Бог все-таки услышал мои молитвы. От Роузи я услышала, что мать в пух и прах разругалась с Гвен, женой дяди Билла, и что он поклялся больше не бывать у нас в гостях. Я не знала, из-за чего они могли поссориться: Гвен всегда казалась мне тихой и сдержанной, и я ни разу не видела ее сердитой. Я стала размышлять и нашла разгадку: мама все же поняла, что Билл вытворяет со мной, и решила – лучше поздно, чем никогда, – положить этому конец. Все сходится!
Когда я зашла в комнату к маме, она сидела на кровати и плакала. Я, преисполненная благодарности, обняла ее за шею. В другое время я не осмелилась бы обнять ее: обычно она пресекала любые попытки, грубо отталкивая меня. Я была уверена, что теперь она знает обо всех мучениях, выпавших на мою долю, и поэтому плачет.
– Мамочка, спасибо! Спасибо тебе огромное, что ты все-таки поверила мне! – кричала я от радости, что она наконец-то избавила меня от ужасного дяди Билла.
Спустя несколько секунд я уже лежала на полу, а мать в ярости орала на меня:
– Что ты несешь! Это здесь совершенно ни при чем! – Она не на шутку разозлилась. – Ты думаешь, я поверила твоему бреду? Ты и правда думаешь, что я поссорилась с Биллом из-за твоих фантазий? – Ее передернуло от отвращения, а затем она сказала: – Меньше всего меня волнуешь ты и твои чувства, дрянная девчонка. Запомни это хорошенько. Мне плевать на тебя. Поняла? Пле-вать.
