Петр Букейханов - Курская битва. Оборона. Планирование и подготовка операции «Цитадель». 1943
Благодаря успехам немецкой армии и пропаганды в советском тылу вначале отмечались отдельные признаки недовольства политическим режимом. Осенью 1941 года в некоторых центральных и приволжских областях России был выявлен рост антисоветских настроений среди рабочих и служащих, а также появление забастовочных настроений[118]. Во время наступления германских войск на Москву в столице СССР стихийно развилась паника, 16 октября 1941 года были зафиксированы случаи антиправительственной пропаганды и мародерства (в стихотворении «16 октября» поэт Д. Кедрин засвидетельствовал разгром складов и магазинов: «Народ ломил на базах погреба, несли муку колхозницы босые…»[119]).
Однако «головокружение» немецкого руководства от временных военных успехов (с точки зрения штаба ВВС Великобритании[120] германские лидеры подсознательно позволили министерству пропаганды влиять на собственную оценку ситуации), а также принципиальная негибкость Гитлера в отношении национальной и экономической политики на оккупированной советской территории[121] не разрешили немцам в полной мере воспользоваться таким важным фактором, как недовольство населения СССР деспотическими методами управления со стороны своей правящей элиты во главе со Сталиным. Немецким руководством было упущено время для использования политических методов борьбы со сталинским режимом – демонстрации населению того, что жизнь при новом «немецком порядке» станет лучше. Хотя массовый и конкретный характер немецкой военной пропаганды, подкрепляемой успехами вермахта на фронте, вначале предоставил немцам идеологическое преимущество, однако оно не было обеспечено ни развитием и совершенствованием пропагандистского воздействия, ни реальными политическими мероприятиями.
Касаясь вопросов пропаганды, эффективность германской военной пропаганды вообще существенно уменьшилась с начала войны на Восточном фронте, поскольку ее первоначальное влияние было утрачено из-за изменения обстановки и целенаправленных контрпропагандистских мероприятий советской стороны, а собственные психологические приемы воздействия в то же время не совершенствовались, ограничиваясь прежними примитивными плакатами и листовками с лозунгами: «Где комиссар – там смерть!»
Общая социально-политическая направленность германской пропаганды стала не актуальной в связи с тем, что большинство недовольных советским политическим режимом военнослужащих (социально-репрессированные лица, подвергшиеся различным «чисткам», а также члены их семей) уже успели сдаться в плен в 1941–1942 годах. Значительная их часть была уничтожена в лагерях для военнопленных, что не только ограничило возможности использования людского потенциала СССР в интересах вермахта, но и принесло непоправимый ущерб результативности германской пропаганды. К 1943 году советская сторона уже получила большой объем документированных сведений о различных преступлениях, в массовом порядке совершенных германской стороной против советских военнопленных, и эффективно использовала данную информацию в своей контрпропагандистской работе.
Кроме этого, по мере мобилизации военнообязанных из внутренних районов СССР изменилось и настроение солдатского контингента Красной армии – люди узнали, что такое война, поэтому стремились не допустить ее прихода к своему дому, чтобы их семьи не сталкивались с бомбардировками, голодом, нищетой и карательными мерами немцев против «партизан»-диверсантов из органов государственной безопасности СССР. Такие настроения только укреплялись репрессивными санкциями, которые советское военно-политическое руководство стало применять в отношении семей тех военнослужащих, которые оказались в германском плену.
Положительное значение для успеха советской пропаганды и контрпропаганды имело и возвращение к эксплуатации идей национального патриотизма наряду с интернационализмом, возрождение православной религиозности и исторических традиций русской армии.
Наряду с этим, по мере увеличения технической оснащенности Красной армии, возрастала и доля военных специалистов с технической подготовкой и навыками среди артиллеристов, танкистов, летчиков, связистов, помимо собственно военных инженеров. Эти люди, являвшиеся в основном младшими офицерами, стали ощущать свою особую сопричастность к военным успехам на фронте, так что прежние пропагандистские приемы немцев на них практически не действовали.
Примечательно, что советское военно-политическое руководство извлекло уроки из опыта войны и впоследствии успешно использовало специальные пропагандистские операции, например в ходе военного конфликта в Афганистане в 1989–1990 годах. Тогда командование советской 40-й армии организовало так называемые боевые агитационно-пропагандистские отряды в составе врачей, агротехников, учителей, инженеров и журналистов-пропагандистов, которые выезжали в населенные пункты на контролируемой советскими войсками территории и здесь оказывали людям разностороннюю практическую помощь в решении повседневных бытовых вопросов и жизненных проблем. Одновременно эти выезды широко освещались средствами массовой информации и служили эффективным средством информационно-психологического воздействия как на население Афганистана, так и на международную общественность.
В части реальных мероприятий германского руководства советское население стало быстро разочаровываться в формах и методах проведения оккупационной политики. Со стороны оккупационных властей целесообразно было издание декларативных актов о правах и свободах, введение частной собственности на землю, орудия труда и средства производства, освобождение хотя бы части военнопленных и их передача на поруки родственникам и тому подобное, однако, по существу, все это оказалось не сделано.
Хотя отдельные попытки двигаться в данном направлении немцами предпринимались. Так, 25 июля 1941 года был издан приказ генерал-квартирмейстера командования сухопутных войск № 11/4590, касающийся освобождения советских военнопленных некоторых национальностей: немцев, эстонцев, латышей, литовцев, а также украинцев и белорусов, исповедующих католическую веру (всего было освобождено более 318 тысяч человек)[122].
В зоне оперативной ответственности командования 2-й танковой армии группы «Центр» по инициативе командующего армией генерала Рудольфа Шмидта (Rudolf Schmidt) был создан автономный «Особый Локотской округ», который летом 1942 года включал восемь районов Орловской и Курской областей с населением около 581 тысячи человек (по другим данным – до 1,5 миллиона человек), где власть находилась в руках органов русского самоуправления – администрации обер-бургомистра Бронислава Каминского (Каминьского), контролировавшего волостные и уездные власти, а также вооруженные формирования из числа местных жителей и военнопленных (в 1942–1943 годах насчитывали 10–15 тысяч бойцов)[123]. Колхозы и совхозы здесь уничтожили, их имущество и пахотные земли передали крестьянам в соответствии с указом обер-бургомистра № 185 от 23 июня 1942 года «О восстановлении справедливости в отношении раскулаченных»[124], а сотрудничество с немцами состояло в поставках продовольствия, ремонте дорог, поддержании порядка и борьбе с так называемыми «партизанами» (диверсантами советских специальных служб и органов государственной безопасности).
Однако, несмотря на такие исключения, в целом стиль управления немецкой администрации формировался в соответствии с так называемыми «Директивами по руководству экономикой во вновь оккупированных восточных областях», подготовленными еще до начала войны против СССР, а также общими предписаниями высшего руководства национал-социалистической партии Германии (например, предписание о сохранении достояния СССР, о конфискации еврейского имущества, о ценообразовании и заработной плате, об упразднении большевистских институтов в области сельского хозяйства, о реорганизации кустарного производства и мелкой промышленности и т. д.), среди которых главным было «Предписание фюрера об управлении вновь занятыми восточными территориями» от 17 июля 1941 года[125].
Эти директивы и предписания отличались принципиальной негибкостью и рассматривали население оккупированных областей не как партнеров, а как политико-экономический «объект». Так, даже на территории Прибалтики, вошедшей в рейхскомиссариат Остланд, предписанием от 29 ноября 1941 года было отменено наследование предприятий и фирм, что фактически подтверждало результаты советской экспроприации и позволило немецким компаниям присвоить себе почти всю местную промышленность[126]. Причем управление промышленными предприятиями со стороны немцев длительное время было неудовлетворительным, поскольку местные инженерно-технические и управленческие кадры произвольно замещались немецкими специалистами, которые не знали специфики производства и технологии. В совокупности подобных ошибок можно обнаружить те основные причины, по которым германское военное производство отставало от военного производства СССР, и одной из важных причин, как видно, был приоритет идеологических установок над принципами оптимального управления экономикой. Историки и экономисты всегда винили в этом советское политическое руководство, но в ходе войны оказалось, что управление советской экономикой организовано более рационально с точки зрения обеспечения военных нужд государства, чем в национал-социалистической Германии.
