Ольга Кучкина - Мальчики + девочки =
Высокий шел за низким, низкий впереди, немного развинченный, плотный, на коротких ногах-пружинках, а высокий за ним, и лицо у первого было точно ему хрен по деревне, а у второго нет, что он вроде пока не пообвыкся.
Руки-ноги ослабли, меня начало отпускать.
Я сразу догадался, что это за нами. А чувство опасности оставило. Я готов был чуть ли не в улыбке расплыться, ожидая, когда они подойдут поближе. Говорят, что время всегда идет одинаково. Нет. Вот хоть здесь взять: столько случилось за малый срок, что надо все это запомнить, чтобы потом, когда будет время, подумать, какая тут механика и что означает.
– Ты Королев?
– Я Королев.
– А это твоя подружка?
– Ее зовут Катя.
– Вставайте оба, пойдете с нами.
– Куда? К генералу?
– К генералу, генералу.
Говорили короткий и я. Говорили, в общем, дружелюбно. Но когда он скороговоркой повторил два раза кряду к генералу, генералу , я дернулся. Что-то в его тоне мне не понравилось. Он схватил меня двумя клешнями, как клещами, и повернул от генеральского кабинета в другую сторону.
– Ты чего? – попытался я сопротивляться.
– Ты мне не тычь, – сквозь зубы процедил он.
– Куда ты меня тащишь? – продолжал я свое.
– Кому сказал, не тычь!
Он стукнул меня прикладом, несильно, но обидно, особенно что при Катьке.
Катька шла позади меня, сама, высокий, не трогая ее, ничего, шагал рядом. Я подумал, что если ее не тронут, то я стерплю обиду. Все же время от времени я делал движения, чтобы освободиться от захвата, было неприятно, что ведут, как преступника, я же ж пришел сюда сам, свободно. Коротышка, однако, всякий раз свинчивал мне руки туже и туже.
– Ты чего делаешь, мент несчастный! – не выдержал я. – Я свободный человек, а ты чего делаешь?!
Несчастный был я, а не он. Он вывернул мне локти так, что они хряснули, в ответ я, почти механически, резко двинул ногой взад и попал, куда надо. Он коротко взвыл и схватился за причинное место, выпустив меня на мгновенье из железной хватки. Я крикнул:
– Катя, бежим!
Мы были уже возле лестницы и помчались по ней вниз, перепрыгивая через ступеньки. Нас нагнал крик:
– Стой! Стрелять буду!
– Вовка, остановись, – не прокричала, а прошептала Катька.
Я остановился.
Я же знал, что с ментами мне не по пути, и так по-дурацки попался. Попался, потому что в извилинах крутилась мысль, что я кому-то чего-то должен. Всего-навсего мысль. А в результате по доброй воле, верней, по дури, залез в ихнее осиное гнездо, и что теперь протестовать, если осы искусают до смерти. Раньше надо было догонять.
Я надеялся, что хороший мужик, знакомый Иван Федыч, будет стоять у дверей, и я смогу как-то за него зацепиться. Но знакомого Иван Федыча не было. На дежурство заступил незнакомый. И на этот раз не я с Иван Федычем, а он с коротышкой перемигнулись как кореша, и я понял, что ничего хорошего мне от этих корешей не светит.
Нас погрузили в закрытый «пазик», типа того, на каких возят товары или продукты, длинный сел за руль, короткий запер дверцу изнутри, стало темно, свет узко пробивался сквозь щели, и в этих узких полосках было видно, как короткий, прежде чем опуститься рядом с нами на скамейку, поднял автомат. Со всей мочи он саданул прикладом по моему и так треснутому черепу и вырубил мне сознание.
* * *Меня везли, или трясли, или молотили, как колоду, или бросали, как мешок с навозом, я летел в черном небе, плыл, захлебываясь блевотиной, в воде, продирался сквозь чащу леса, царапая кожу, проваливался в яму, а надо всем, с высоты, странно звучала мне поднебесная мелодия Yesterday .
Я очнулся оттого, что на физиономию мне лили холодную воду и хлопали по щекам.
– Давай очухивайся, блядское отродье! – услышал я откуда-то издали голос коротышки.
Я лежал на каменном полу. Коротышка нависал с банкой, из которой поливал меня, как цветок. Было трудно разлепить глаза, они затекли горячим тестом, тело ломило, во рту кислил привкус крови, хорошо знакомый по прежним дракам. Кажется, в помещении не было окон. Наверху горела электрическая лампочка. Походило на какой-то подвал. Перед моим носом на стуле развалился длинный. Я с трудом повернул лицо и увидел Катьку. Она сидела на скамейке у стены, поджав под себя коленки, скосив лицо вбок и вниз, и крупно дрожала. Одежда на ней висела клочьями, вроде ее кошки драли, я вспомнил Котьку драную .
– Ка-тя, – сказал я разбитым и распухшим ртом, – сколько время прошло? И что они тебе делали?
Она не отвечала, только сильнее затряслась. Короткий заржал.
– Время прошло скоко надо, – хмыкнул длинный и вытер рукавом рот.
Рот был у него в слюне, а белесые глазки бегали, как беспривязные.
– Слушай сюда, говнюк, – проговорил с важностью коротышка. – Вел бы себя примерно, и разговор с тобой был бы вежливый. А как ты тот еще, видать, отпетый, себе и скажи спасибо. О Петровке – забудь. Нам по службе спущен приказ: обезвредить. Как – зависит от тебя. И от нее. Кое-что уже схлопотал, так что опыт у тебя есть. Но мы тоже не звери. Будешь паинька, будешь язык держать за зубами – отпустим, гуляй на свободе, хошь, вместе, хошь, поврозь. А решишь продолжать выеживаться – пеняй на себя. Так и так, запомни, на Петровке вас не ночевало. Никто вас туда не приглашал, не пускал и пускать не собирался. Где на что нарвались – придумаете сами, не детки. Про порошок забудьте. Самих посадим на иглу – и это самое легкое из всего, что достанется на вашу долю. Сгниете как пить дать – ни мама, ни папа косточек не найдут. Один продаст – второго достанем. Усекли, ребятки, обое, да? Не слышу ответа!
Звук его голоса ржавой пилой пилил мне лобную кость. Детки или не детки, они всегда выбирали, что им выгодней. Я застонал и прикрыл глаза, прикидываясь, что снова теряю сознание. Мне требовалось хоть сколько-то минут, чтоб осознать, где мы и что с нами стряслось, и прикинуть дальнейший план действий. Этот каменный подвал и два лба со стволами сужали набор возможностей до предела. Я был в плохом положении. Худшем, чем раньше, сколько-то минут, или часов, или суток назад, не знаю. Но я был. И я не мог позволить им ржать, как победителям, над нами. Я сжал зубы так, что у меня кровь из десен пошла, я по-новой ощутил ее вкус. Коротышка опять взялся за банку. Я выдержал новый полив, медленно приподнялся, опираясь руками о пол, и так же медленно встал. Зашатался. Меня реально шатало, но я и придуривался маленько, чтоб усыпить их бдительность. Я подгреб к Катьке на заплетающихся двоих. Она все так же смотрела вбок и вниз, и лицо у нее было какое-то стекшее вбок и вниз. Я вспомнил, как она светилась своей мордашкой в рыжем веночке, глазея на проходящую ментовскую публику, и ни одна живая душа тогда не могла бы предположить, что все нормальное так быстро и жутко закончится, а на его место явится ненормальное и застынет в таком вот виде, стекшее вниз и вбок. Я протянул руку, чтоб помочь Катьке подняться. Она слабо оттолкнула меня и поднялась сама.
Я выхватил нож из кроссовочного ботинка, приставил к ее горлу и крикнул:
– Она заложница! Я взял ее в заложницы! Условие: срочно доставить сюда генерала Валентин Василича! Слыхали, подонки моржовые! Срочно!!!
Почему, идя на Петровку, 38, я спрятал в кроссовке финку, подарок Хвоща, кто бы мне сказал. По разуму ее ни за что на свете не надо было брать с собой. Наоборот, следовало идти чистеньким: вот он я, и вот они, мои чистые помыслы. Первый же обыск, и кранты. Но я действовал не по разуму, а хрен знает по чему. А что они не обыскали ни на входе, ни на выходе, если можно так сказать про этот выход , само за себя говорило, что они овощи. Да и сам я хорош овощ. Подайте мне этого Валентин Василича, я расскажу ему всю правду про Чечевицына отца, которого упрятали за решетку при участии меня. А на кой хрен им моя правда, когда они проводили спецоперацию! Все в ней замешаны. Все. Каждый сыграл свою роль. Включая Хвоща. И включая меня. И ихнего генерала Валентин Василича также. Он и спустил указание обезвредить нас с Катькой, ежу ясно. По его распоряжению, которое передавалось от него к полковнику, от полковника к майору, от майора к капитану, ниже и ниже, до самого низу, по этому распоряжению вызвали рядовых уродов, чтоб запугать и заставить нас молчать. В ту минуту, как я приставил нож к Катькиному горлу и проорал свои условия, мне вдруг все-все-все сделалось так ясно, будто кто осветил окрестности нездешним светом. Сбрендить можно было от этой ясности.
Я шепнул Катьке:
– Не боись, прорвемся.
Куда было прорываться, когда я и впрямь был говнюк и кругом в говне, как все, как все, одна она, Катя, девушка, которую я любил, была не при чем и пострадала за меня зазря и, наверно, на всю оставшуюся жизнь. Я догадывался, как она пострадала, и это было хуже всего. Где он, закон?!!
Коротышка наставил на меня ствол:
– Ах ты тварь, террорист гребаный отыскался!..
Террорист был он, а не я. Но я тоже. Все мы на этой земле террористы один другому. Вот закон. Я пропустил секунду, когда длинный, с беспривязными белесыми глазами, вскочил и тоже вскинул ствол. Я же знал, я в кино сто раз видел, как человек, взявший в заложники другого человека, тем более женщину, этим самым обезоруживает преследователей. Тогда уже никто не стреляет. Потому что жизнь заложника или заложницы, кто б они ни были, на первом месте, кто б кого ни преследовал, бандиты или полицейские, без разницы. Выкручиваются, кто как может, а не стреляют.
