Николай Непомнящий - Гарем до и после Хюррем
Чтобы успокоить совесть в связи с запретом пророка, великий муфтий нашел казуистическую оговорку, которая прощала употребление такого вина, которое пил сам султан. Эта оговорка вслед за первым принятым в его правление указом об отмене ограничений на продажу и употребление вина стала предметом популярной шутки, подразумевавшей вопрос: «Куда мы пойдем сегодня за вином? К муфтию или к кади?»
…Вскоре после нового захвата Туниса Селим-пьяница внезапно умер, что стало неожиданным итогом его последней выпивки в одиночестве. Суеверный от природы, он увидел признаки своего приближающегося конца в появлении кометы, в разрушительном землетрясении в Константинополе, наводнениях, которые угрожали святым местам Мекки, но более всего — в серьезном пожаре на кухнях его сераля, уничтожившем также винные погреба султана. Безутешный Селим посетил турецкую баню, которую недавно построил и стены которой еще не успели просохнуть. Чтобы заглушить свои страхи, султан выпил залпом целую бутылку любимого кипрского вина. Потом, шатаясь, он поскользнулся и упал на пол, ударившись головой о его мраморные плиты и тем самым ускорив фатальный исход. Таким был конец наименее выдающегося султана Турции.
Парад султанов. Шерше ля фам
Правление Селима было непродуктивным, но его смерть была несвоевременной. Мехмед Соколлу обеспечил мирное восхождение на трон его сына, Мурада III. Но Мурад ограничил эффективную власть Соколлу и тем самым воспрепятствовал завершению важной в государственном плане задачи последнего, а именно — сохранения империи Сулеймана и придания ей устойчивого запаса жизненных сил. Хотя Соколлу оставался еще несколько лет на посту великого визиря, он больше уже не пользовался всей полнотой власти, которую давал ему Селим, но постоянно находился в зависимости от причудливых интриг новых фаворитов — рабов своего господина и женщин его гарема, которые стремились настроить султана против него.
В ночь своего прибытия в Стамбул, страдая от морской болезни после длительного переезда с места прежней службы в Магнесии, Мурад отдал распоряжение удушить своих пятерых братьев. На следующее утро он принял высших руководителей государств.
Первые слова султана ожидались придворными в полной тишине, с восточным суеверием, что они будут нести в себе некое предзнаменование относительно будущего правления нового султана. Словами после ночного сна, снявшего его болезненное состояние и восстановившего аппетит, были: «Я голоден, принесите мне что-нибудь поесть». Это показалось предзнаменованием засухи, которая на самом деле случилась на следующий год. Мурад не разделял любимого увлечения своего отца, и одним из его первых указов был указ против употребления вина. Принятие этого решения было спровоцировано поведением группы янычар, которые, находясь вне таверны, подняли бокалы, чтобы выпить за его здоровье. Когда же янычары заявили протест против указа с угрозами и оскорблениями в адрес великого визиря, указ был отменен, и им вновь было разрешено пить вино, но при условии, что они должны воздерживаться от насилия.
В характере Мурада было немало отталкивающих черт, но особенно отвратительны были алчность и похотливость. Он любил до маниакального состояния женщин и золото. Вплоть до смерти Сулеймана государст венная казна размещалась в Семибашенном замке, в одной из башен которого находилось золото, в другой — серебро, в третьей — золотая и серебряная посуда и драгоценные камни, в четвертой — ценные реликвии старины, в пятой — такого же рода предметы из Персии и Египта, тогда как шестая башня служила арсеналом, а в седьмой хранились государственные архивы.
Селим II перевел все, что сохранилось после дорогостоящих войн, в свою частную казну, и Семибашенный замок стал преимущественно тюрьмой. Но Мурад III пошел еще дальше. Он построил специальное хранилище с тройными запорами для казны и спал над ним на протяжении всего срока своего правления. Оно открывалось только четыре раза в год, чтобы принять свежий груз сокровищ, который обычно оценивался в миллионы дукатов.
Мурад окружил себя бесчисленными придворными, среди которых он вел праздную жизнь, заключавшуюся в потакании собственным прихотям, и уделял внимание государственным делам лишь для того, чтобы удовлетворить собственные амбиции. Четыре женщины, иронично сравнивавшиеся с четырьмя столпами империи, управляли его жизнью. Одна из них, султанша валиде, была его матерью, руководившей гаремом. Вторая — хотя ее влияние скоро сошло на нет — была его сестрой, женой Соколлу. Следующей была уже упомянутая красавица-венецианка по имени Сафие (Сафия). В своем страстном увлечении Мурад долго оставался верен ей. Обеспокоенная властью Сафие над сыном, его мать делала все от нее зависящее, чтобы разнообразить увлечения Мурада, и он погружался в распутную жизнь, требуя услуг двух или трех любовниц в одну ночь. Это удвоило цену девушек на рынке рабынь в Стамбуле и позволило ему наплодить более сотни детей.
В среде этих женщин воображением похотливого Мурада завладела и некоторое время влияла на него одна венгерка. Но четвертой женщиной и советчицей стала некая Джанфеда, которая после смерти его матери и по ее предсмертной просьбе должна была стать «гранд-дамой» гарема. Поскольку сама Джанфеда не делила с султаном ложе, ее главной задачей было обеспечить, чтобы для него это делали другие. Предполагают, что в одиночку и коллективно они постоянно давали ему советы по государственному управлению.
Но той, что продолжала оказывать преобладающее влияние, оставалась Сафие, которую многие авторы ошибочно называют венецианкой, путая с матерью султана Сесилией Баффо (Нурбану). На самом деле она по происхождению была албанкой.
Под знаком развлечений
Миролюбивый в принципе человек, султан Axмед III, правивший почти 30 лет в начале XVIII века, на «излете» империи, мог наслаждаться миром в течение последних 12 лет своего правления — в период, когда уже намечалась серьезная тенденция к вестернизации и реформам. Родившийся вне стен сераля во время боевых действий ребенок любимой фаворитки отца, он избежал заключения в клетку и, хотя испытывал влечение к женщинам, сумел с юности сохранить определенный иммунитет от влияния и интриг гарема. Правитель, наделенный чувством терпимости, он был утонченным светским человеком и человеком культуры, способным откликаться на цивилизованные вкусы как Запада, так и Востока. Увлекаясь музыкой, литературой и искусствами, он собрал вокруг себя школу наделенных талантами придворных поэтов и обогатил свой сераль новой библиотекой, которая пополнялась ценными рукописями.
Личные таланты Ахмеда были сосредоточены главным образом в области эстетики, и он нашел выход для них в проектировании и строительстве многочисленных зданий. Совершенно не городской житель, а человек, находивший отдохновение в прелестях природы: в тени деревьев, пении птиц, журчании воды, — он порвал с ограничениями своего большого сераля, чтобы создать для своего двора и своих пашей новый образ жизни в летнее время на дворцовых курортах, расположенных на разных морских побережьях.
Одним из них были «Сладкие воды Европы», в начале Золотого Рога, где он повернул русла двух ручьев, чтобы устроить облицованные мрамором каналы, искусственные озера, каскады и фонтаны и благодаря этому обеспечить водой роскошные сады.
В центре султан воздвиг для себя летний дворец Саадабад, взяв за образец французское шато ХVII века, план которого посол Турции привез ему из Парижа. Вокруг него выросли другие дворцы, павильоны, киоски, виллы — общим числом не менее сотни, выполненные в подражание французскому декоративному искусству. Подобные «города удовольствий» скоро украсили и специально отобранные участки азиатских берегов Босфора. Построенные архитекторами, доставленными как из Европы, так и из Азии, эти «эманации», как заметил посол Франции Луи Савьер де Вильнев, выражали стили настолько разные, что иногда можно было предположить, что находишься в Версале, а иногда — в иранском Исфахане. Эти строения напоминали сценические декорации к бесконечной круговерти красочных зрелищ. Двор султана в поисках разноообразия и перемен придумывал все новые и новые забавы.
Заботу о развлечениях султана взял на себя зять Ахмеда, Дамад Ибрагим-паша, разделявший любовь султана к изящным искусствам и служивший на протяжении последних двенадцати лет его правления в качестве великого визиря (в первые 15 лет султан сменил тринадцать великих визирей).
Ибрагим сам был любителем роскоши и развлечений. Придумывая спектакли, которые заканчивались далеко за полночь, он привлекал к делу специалистов, способных изобрести новые приемы и устройства праздничных иллюминаций в Стамбуле. Так что вновь прибывший французский посол мог ночью с высот Пера наблюдать расположенный напротив город, здания и сады которого и даже воды светились и искрились огнями (купола мечетей были окружены бесчисленными ореолами света, тогда как между минаретами благодаря невидимому аппарату стихи Корана писались на фоне неба огненными буквами).
