Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 7
Председатель. – Почему же он терпел ваше личное присутствие, как начальника отделения, и не терпел, когда вы исполняли обязанности вице-директора?
Чаплин. – Тут исключить меня из доклада было трудно, я приходил с остальными и нужно было сказать, чтобы такого-то не допускать, потому что мы одновременно приходили, сидели и докладывали. Мне приходилось объяснять это Барцалу, когда он меня спрашивал. Мне кажется, это скорее объяснялось антипатией, нежеланием приблизить человека. У меня личных объяснений с Щегловитовым никогда не было, но в моем присутствии, на просьбу Оссовского удовлетворить ходатайство политического, он сдавал, и Оссовский мне рассказывал, что в мое отсутствие это было гораздо реже.
Председатель. – Попутно, из недели в неделю, имея доклад вы вскрывали не только шаблонный порядок, которым шли, но и живое отношение руководителей министерства к этим делам?
Чаплин. – В этом отношении совершенно непреложная истина – правое направление. Все, что имело оправданием в своих действиях, принадлежность к союзу русского народа, привлекало к себе внимание, и многое прощалось только из-за этого одного. Это направление бесспорно существовало все время, и на моей памяти единственно, кто так не думал и не смотрел – был Макаров. Макаров был вообще человеком (хотя вы меня об этом не спрашиваете, но мой долг это удостоверить), производившим на меня впечатление большой чистоты и твердости, так что куда больше шатания было при А. А. Хвостове, на которого имел несомненное влияние Горемыкин.
Председатель. – Какова была служебная деятельность Веревкина при Щегловитове?
Чаплин. – В этом нелегком, по своей удручающей механичности деле, каково дело начальника отделения, единственной возбуждающей стороной для меня была посильная борьба против явления так называемого предстательства. Часто даже не спрашивали, о чем просят, а просто спрашивали, кто за него просит, и, в этом отношении, Веревкин был всегда центром. Он был более доступен, нежели министр, потому что постоянно бывал в министерстве, был склонен популярничать на этой почве, давал массу обещаний, часто совершенно невыполнимых и, в этом направлении, конечно, влиял. Так что велась борьба, чтобы как-нибудь оттянуть, как-нибудь не сделать, потому что иной раз ходатайство основывалось на том, что этого хочет такой-то. Это было у Веревкина даже сильнее и больше, чем у Щегловитова. Часто приходилось присутствовать, когда Щегловитов спрашивал, какое основание, и Веревкин объяснял, что за него просит такой-то, а для него это было все. Конечно, это находилось в зависимости от того, в каких отношениях министр юстиции был с тем лицом, которое просит. Не раз министр юстиции говорил, что этого мало, причем калибр зависел не от того или другого ранга, а от нам неведомых обстоятельств.
Председатель. – Вы не помните моментов деятельности Веревкина, когда он оказывался кандидатом на пост то министра юстиции, то министра внутренних дел?
Чаплин. – Я помню это время, но сам Веревкин настолько по-детски всему верил, что на меня это никогда серьезного впечатления не производило, да и я не могу сказать, чтобы это отражалось на его отношении к делам.
Председатель. – Мне хотелось спросить вас, не знали ли вы, как сотрудник Веревкина по министерству, что это совпадало с моментом, когда он искал и получил сближение с Распутиным?
Чаплин. – По этому поводу я могу только сказать, что по какому-то делу Распутин приезжал к Веревкину на дачу. Он об этом рассказывал сам, но нам он также говорил и о своем возмущении Распутиным, да и я не помню, чтобы он вообще Распутина выставлял как повод для снисходительного отношения к осужденному. Я даже не помню, чтобы те трафареты участия Распутина, о которых я рассказывал, совпадали с симпатиями Веревкина к таким делам; чтобы поступало второе письмо, и Веревкин хотел бы что-нибудь сделать, – этого не было.
Председатель. – Во всех случаях помилование давалось по докладам самим императором?
Чаплин. – Были случаи, когда, после двух-трех докладов об отклонении, приходило прошение. Кроме того, в делах, касавшихся казаков-конвойцев, так как у нас этих дел не было и доклад не составлялся, прямо приходило прошение и на нем резолюция «помиловать». Иной раз бывали случаи, всегда считавшиеся немилостью к министру юстиции, помилования по докладу Будберга, без всякого участия министра юстиции.
Председатель. – В каком отношении были помилования по докладу вашего министерства с помилованиями по докладам министра внутренних дел и военного?
Чаплин. – Я думаю, наши шли на первом месте.
Председатель. – Я хочу спросить, известно ли вам, что, кроме министра юстиции, имели доклады и эти министры?
Чаплин. – Мне лично было известно, что военный министр имел их по делам, решенным военным судом, но про доклады министра внутренних дел я не знал.
Председатель. – Вы не знали, что за провокаторов ходатайствовал министр внутренних дел?
Чаплин. – Нет. Может быть, это объяснялось тем, что я ведал делами обще-уголовными, так что дела политические шли все мимо меня, но я от вас слышу это в первый раз.
Председатель. – Таким образом, первое отделение ведало: Петроград, Варшаву, Вильно, Казань, Одессу, Тифлис, Новочеркасск, а второе отделение?
Чаплин. – Москву, Харьков, Саратов, Киев.
Председатель. – Почему так мало сравнительно с вами?
Чаплин. – Потому что, когда я поступил, то считали, что я настолько молод, что на меня можно навалить, а потом это так и осталось. Третье отделение, это – Туркестан, Омск, Иркутск и все дела по государственным преступлениям, там был начальником отделения Оссовский.
Председатель. – А во втором отделении?
Чаплин. – Во втором отделении был Степанов.
LXXIX.
Показание Ф. А. Головина.
21 августа 1917 г.
Содержание. Аудиенция председателя 2-й Государственной Думы Головина у б. императора в мае 1907 г. Письмо Столыпина к б. императору. Записка Столыпина о «бестактных действиях» председателя Государственной Думы.
* * *Председатель. – Федор Александрович, мы побеспокоили вас потому, что требуется дополнить ваше предыдущее объяснение предъявлением вам одного документа. Вы изволите помнить, что рассказывали нам о вашей аудиенции у б. императора, когда он по какой-то бумаге предъявил некоторые обвинения вам и Думе. Не та ли это бумага, которую вам читали? (Показывает.)
Головин. – Нет, та была на большом листе обыкновенной писчей бумаги.
Председатель. – Как теперь документально устанавливается, ваша беседа была, повидимому, подготовлена собственноручным письмом председателя совета министров Столыпина б. императору от 18-го мая 1907 г. Когда происходила ваша беседа?
Головин. – Я сам просил аудиенции, и она мне была назначена, если не ошибаюсь, 19 мая.
Председатель. – Вот что пишет Столыпин: «Ваше императорское величество, по приказанию вашему, я говорил сегодня с М. Г. Акимовым и предупредил его о том, что вы изволите его на-днях вызвать в Петергоф. Я Акимову изложил только суть дела, не стараясь ни в чем его убедить, но из слов его заключаю, что он считал бы ошибкою участие в деле государственного совета. Относительно Головина, осмеливаюсь доложить вашему величеству, что столь скорое назначение ему аудиенции, как в субботу, будет, видимо, принято в думских кругах, как знак особого к нему внимания. Представляю при сем перечень его повседневных промахов, но кроме этого считаю необходимым доложить, что особенно удручающе было заседание 7-го мая, когда отсутствовала треть думы при объявлении о замысле на жизнь вашего величества; затем знаменателен и день 15-го мая, когда дума отказалась осудить террор; наконец, бросается в глаза, что все требования министра юстиции о привлечении членов Думы к судебной ответственности сдаются в комиссию и Думою не рассматриваются. Таких требований уже до десяти сдано в долгий ящик. Самым же серьезным является отношение большинства Думы к земельному вопросу, в котором не видно ни малейшего желания пойти навстречу серьезным предположениям и работе правительства. Вообще, вся думская работа последнего времени начинает приводить к убеждению, что большинство Думы желает разрушения, а не укрепления государства, и было бы очень желательно, чтобы Головин выслушал от вашего величества упрек в этом смысле. Председатель совета министров Столыпин». Может быть, по содержанию вы узнаете и тот документ, из которого ваш собеседник черпал свои возражения: «Председатель Думы за время после приема его 10-го апреля с. г. государем императором, допустил следующие бестактные действия: 1) 16 апреля не остановил члена Думы Зурабова, дважды оскорбившего честь русской армии».
