Фрэнк Партной - FIASCO. Исповедь трейдера с Уолл-Стрит
Потом я встретился с четырьмя менеджерами ГПП в Нью-Йорке; им вскоре предстояло стать моими боссами, личной «бандой четырех». Они задавали примерно те же вопросы, что и юристы, но совсем с другой целью. Их совершенно не интересовало, брал ли я документы или программы; они хотели знать, что у меня есть, а точнее, когда они могут получить копии: «Что вам известно об этих клиентах? Есть ли у вас список клиентов, и кто в нем? Чьи дела вы перетянули с собой?»
Когда я ответил, что все мои документы из First Boston — это только личная копия «Североамериканского соглашения о свободной торговле», мне не поверили. Я пытался убедить их, что вся нужная информация у меня в голове; тут они усомнились в моей памяти. Что касается программ, то я не сомневался, что для новых сделок смогу их составить. Но по части клиентов я предпочитал предельную аккуратность и сказал, что попробую восстановить связи со знакомыми людьми, но не берусь гарантировать, что они станут нашими покупателями. Поскольку им хотелось побольше вытянуть из меня, они явно были не в восторге. Наконец один из них задал самый важный вопрос: «Ну, а игра в кости, что с ней?»
Как-то раз в First Boston образовалось несколько «пустых» недель; за это время я разработал компьютерную игру в кости, что и отразил в резюме для Morgan Stanley. Я хотел продемонстрировать, что занимаюсь теорией игр, ибо один знакомый сказал мне: в Morgan Stanley к таким вещам относятся серьезно и это может стать для меня решающим фактором. Когда я ответил, что не выносил свою игрушку из First Boston, мои визави пришли в ярость.
Без ложной скромности, эта игра вышла действительно что надо. Интерфейс ее напоминал зеленый игорный стол, на который можно было бросать две красные кости. Компьютер обсчитывал выход каждой ставки и мог выдавать результаты в специальном окошке «Прибыли и убытки» одновременно для восьми участников. Если нужно было скрыть это занятие, то одним нажатием клавиши зеленый стол заменялся таблицей обсчета облигаций.
Я припомнил, что, когда население торгового зала в First Boston впервые прознало об игре, всякая иная деятельность на время прекратилась. Один старший продавец упросил меня «держать стол», и несколько недель я целыми днями принимал ставки, в то время как очередная кучка игроков, уставясь на экран, орала на меня, когда проигрывала. Вскоре таблицы результатов по сложности сравнялись с нашими профессиональными диаграммами. К тому времени состояние моих финансов было уже довольно плачевным.
Примечательно, что никто в First Boston не заподозрил меня в подтасовке результатов, хотя я легко мог это сделать. Все знали (и я знал так же хорошо), что, если меня поймают за руку, моей карьере на Уолл-стрит придет конец. Разумеется, я думал о том, как «подкрутить» игру (любой уважающий себя продавец производных учитывает такую возможность), но тут же отбрасывал всякую мысль об этом, представляя себе, как по First Boston пойдут разговоры: «Слушай, как можно иметь дело с этим? Положим, всякий может словчить— ну, хоть на цене облигаций, — но чтобы вот так, на игре в кости? Должно же быть хоть что-то святое!»
Поэтому я оставался кристально честным и утешал себя тем, что при игре в кости заведение имеет преимущество, а поскольку стол держал я, то в долгосрочной перспективе я должен оказаться в выигрыше. Но к тому времени у меня уже был печальный опыт «долгосрочной перспективы» по Лас-Вегасу, и, прогорев однажды, я чувствовал себя не очень уверенно. Когда ставки крупно выросли, я заявил, что больше не могу держать банк. Это занятие отнимало слишком много времени и нервов, а главное — вряд ли я мог набраться ума-разума в производных, занимаясь игрой в кости. Я раздал несколько копий программы и вышел из игры.
Но по дурацкой забывчивости себе я не оставил ничего и мог только пообещать, что позвоню одному бывшему коллеге в First Boston, который, наверное, даст мне копию. Менеджеры отреагировали довольно кисло.
Поначалу я был совершенно не против, чтобы «банда» видела во мне носителя «деловой этики», хотя мои коллеги в большинстве своем считали это понятие противоречием в определении. В конце концов, моя карьера в Morgan Stanley в первую очередь зависела именно от этой четверки, и мне хотелось выглядеть не только оборотистым, но и относительно непорочным — по крайней мере, в первое время. Потом, думал я, у меня так и так будет масса шансов загубить репутацию «честного малого».
В мою «банду» входили два директора-распорядителя и два главных управляющих (этот титул стоял на ступеньку ниже). Общая иерархия в Morgan Stanley выглядела так: директор-распорядитель, главный управляющий, вице-президент, сотрудник, аналитик, секретарь; никаких градаций «старший»/«младший» для вице-президентов и сотрудников не было. Я именовался простым сотрудником — как и большинство служащих банка, проработавших меньше четырех лет после окончания университета.
Годовые оклады приблизительно соответствовали рангам. Директора-распорядители в среднем получали несколько миллионов долларов, главные управляющие — около одного, сотрудники — сотни тысяч, но внутри каждого ранга мог быть довольно большой разброс. Сотрудники ГПП обычно получали больше, чем люди такого же звания в других отделах. Оклады аналитиков и секретарей в Morgan Stanley относились к категории «погрешность округления»: на Уолл-стрит любой оклад меньше 50 тысяч приравнивался к нулю.
В свои двадцать семь я был на несколько лет младше, чем среднестатистический человек моего звания в Morgan Stanley, так как большинство из них успели поработать между колледжем и высшим учебным заведением. Им, как правило, было под тридцать или слегка за тридцать. Вице-президентам было за тридцать пять, а главным управляющим и директорам-распорядителям — под сорок. Продвижение на очередной уровень занимало от двух до четырех лет. Тех же, кому было заметно за сорок и кто не ушел сам, не был уволен и не дорос до высшего руководства, отправляли «на покой» в какое-нибудь из отделений банка, которые мы называли «домами престарелых».
Моим высшим начальством оказался Бидьют Сен, член большой «банды четырех». Мое общение с ним в Morgan Stanley сводилось не столько к реальному бизнесу, сколько к разного рода играм. Иногда он играл в компьютерные шахматы, а чаще мы ставили на всякие спортивные состязания. Не могу не отметить, что как-то раз он взял на себя часть довольно крупной ставки, которую я сделал на турнире НССА (и проиграл). Но если не считать этих игрищ, Сен для меня мало что делал. Он часто слонялся поблизости от моего стола в торговом зале, но я был одним из считанных везунчиков в группе, которым редко приходилось выслушивать его могучие тирады.
Другой директор-распорядитель, Маршал Салант, считался заместителем Сена. Это был маленький, кругленький выпускник Гарвардской школы бизнеса и коренной житель Нью-Йорка, в молодости, по его рассказам, очень худощавый и (еще в школе бизнеса) большой любитель бега. Но марафонские времена, конечно, давно канули в лету, ибо за десятилетие прибыльной и физически необременительной деятельности Салант необратимо вошел в ту категорию мужчин, у которых галстук при всех стараниях не достает до ремня. Несмотря на сидячий образ жизни, Салант занимался производными намного больше Сена и в ГПП играл гораздо более заметную роль. Он прекрасно считал (не без помощи ныне антикварного калькулятора Hewlett Packard 12C) и славился безумными жестами левой руки. В пылу спора он всегда дожидался подходящего момента и при малейшей паузе запускал свой пропеллер, хватал блокнот с карандашом, вытягивал руку наподобие звезды бейсбола Сэнди Куфакса и, наконец, молниеносно выдавал серию расчетов, оставлявших от оппонента мокрое место. Салант относился к числу тех немногих менеджеров банка, которые не отличались выдержкой, но ему, к несчастью, не хватало харизмы, чтобы воодушевлять свои войска (пусть и в роли заместителя). Продавцы отдавали должное сравнительно любезным манерам и волшебной руке Саланта, но не боялись его и не любили.
Два других члена моей «банды» были более молодыми управляющими, то есть не мульти-, а просто миллионерами. Эта пара оказалась моими непосредственными начальниками во время работы в Morgan Stanley, и всем, что я усвоил на Уолл-стрит, я обязан именно ей. Я близко наблюдал этих людей каждый рабочий день; они были непохожи настолько, насколько это вообще возможно.
Из уважения к ним я буду называть каждого только по прозвищу, хотя и оно говорит о многом.
Сначала — о Страшиле. Когда я встретился с ним на собеседовании, я еще не знал ни о его репутации, ни о многочисленных прозвищах, из которых «Страшила» было самым безобидным. Его прозвали так за то, что он шествовал по этажам банка, насвистывая «Если б я имел мозги». Тем не менее ему охотно подражали, и поскольку Страшила служил примером, со временем люди уловили мотив. Если кому-то доводилось заходить в 1994 году в необычный торговый зал Morgan Stanley, он вполне мог застать ряды продавцов, сосредоточенно взирающих на индексы котировок и напевающих эту замечательную мелодию, нисколько не осознавая иронию обстановки.
