Юрий Колкер - В иудейской пустыне
С какой легкостью евреи именую друг друга фашистами! Не удивительно, что эту плодотворную мысль подхватили антисемиты всех мастей и сладострастно переадресовывают ее Израилю в целом; им есть на кого сослаться. Политические убийства случались в Палестине; в результате одного из них в 1933 году погиб человек с непроизносимой фамилией Арлозоров, в честь которого в Иерусалиме названа улица. Чего там не поделили эти социалисты разных мастей? Зачем нужно было убивать? Я не понимал, как ни вглядывался в потемки полувековой давности. И этих, передо мною сидевших, не понимал… Фашизм — ужасное слово, ужасное обвинение. Но фашизм — еще не нацизм. Следовало бы хорошенько разграничивать эти слова и понятия, чего в России не делают. Фашизм приглашает народ сплотиться под сенью мифа во имя сильного государства, в котором живут, а не болтают (не мыслят). Он гонит мыслителя, всегда разрушающего народный миф. Никакой расовой чистоты фашизм не подразумевает. Франсиско Франко, испанский диктатор, которого называют фашистом, спас тысячи евреев в годы нацистской экспансии. В любой стране оккупированной нацистами Европы любой еврей мог прийти в испанское посольство и на месте получить испанский паспорт — таково было личное распоряжение Франко. Этот факт более или менее известен (и понятен; говорят, Франко — из марранов, еврейских выкрестов). А вот что совсем забыто: Муссолини открыто осуждал антисемитизм в течение большей части своей карьеры. При ее начале, в 1920 году, в основанной им фашистской газете Il popolo d'Italia, он писал: «В Италии мы не делаем ни малейшего различия между евреем и не-евреем, ни в религии, ни в политике, ни в армии, ни в экономике… Здесь, в Италии, евреи обрели свой новый Сион — на нашей прекрасной земле, которую многие из них героически защищали, не щадя своей крови». В первое десятилетие фашизма в Италии видим еврейских генералов и еврейских членов Большого совета фашистской партии, не говоря уже о еврейских профессорах. Дуче называл расизм «немецкой болезнью». Гитлер в ответ говорил о кошерном фашизме Муссолини. Дуче, соберитесь с духом, поддерживал идею создания Израиля, помогал палестинским сионистам, основал кафедру в Иерусалимском университете. Будущий израильский флот готовился в рамках военно-морских учений итальянских фашистов. Тем временем соотношение сил между союзниками быстро менялось, Германия всё больше навязывала антисемитизм Италии, и после Стального пакта 1939 года Муссолини резко меняет свою политику…
А Израиль? Если освободить фашизм от расизма (что, как видим, вовсе не диковинка); если понимать фашизм как идею сильного государства под сенью объединительного народного мифа, то, деваться некуда, можно, хоть и с оговорками, эту страну подвести под проклятое словечко; но тогда, конечно, и Россия окажется с Израилем плечом к плечу — или, точнее, далеко впереди, потому что ей-то, ее существованию, ничто извне не угрожает. Италия Гарибальди; Германия Бисмарка, Франция эпохи великой революции, вообще многие страны, охваченные национальным подъемом и созиданием — тоже окажутся с фашистским душком… Говоря об израильском фашизме, антисемиты путают термины: они на деле нацизм имеют в виду, и тем самым выдают себя с головой — как антисемитов и завистников. Антисемит не может простить евреям Библии; только и всего. Нацизма в Израиле нет.
…С Лией мы говорили по-русски, Амир ни слова на этом языке не понимал. Что видели и чувствовали эти двое, сидя за крохотным столом в моей пещере абсорбции? В каком свете я им рисовался? Нужно полагать, в самом невыгодном. Жалкий человек с жалкими интеллектуальными поползновениями. Горя не хлебнул, реальной жизни не знает, за нашу независимость крови не пролил и, судя по всему, не готов пролить. С последним, скажи они это прямо, я бы тогда непременно поспорил. Моя благодарность Израилю носила характер чуть-чуть истерический, жертвенный; сражаться и погибнуть за такую страну я был готов… жить в ней, раствориться в ней — это казалось делом более трудным… Я смотрел на себя в это время глазами моих гостей-однофамильцев и видел преимущественно мою никчемность на этой земле.
Амир, добрый человек, на прощание позвал нас в гости, дал свой адрес: улица Яэль, дом 9, Тель-Авив. Яэль — тоже имя и значащее слово; можно перевести, как красавица. Должно быть, жила такая героиня, жила и погибла за эту землю… но как связать мою жизнь с ее памятью?
УЛЬПАН; СТРАНА ДЕШЕВЫХ РЕШЕНИЙ
— Ева, ты посмотри: он читает! — воздел брови Миша Лицин, сунувший мне толстый учебник иврита перед дверью ульпана (языковые курсов). Миша был джентльмен лет под шестьдесят, мой новый одноклассник. Он, его жена Ева (на иврите — Хава) и их дочка Таня приехали несколько раньше нас и чуть ли не из города А, из Черновцов. Таня уже работала; старшие ходили в ульпан и испытывали там большие трудности. На своих роскошных седых кудрях Миша всегда носил кепку (уступка религиозному требованию покрывать голову), был чуть-чуть простоват без хамства, очень дружелюбен, с неизменной живой заинтересованностью и юмором во взгляде. Увидев, что я немножко знаю иврит, проникся ко мне уважением, словно бы старшего во мне признал; потом не раз обращался за советами, чудак. В своих Черновцах он был ученым человеком, доцентом.
Занятия ивритом начались для меня 30 июня 1984 года (для Лизы — с первого дня, с улицы и новых знакомых; для Тани — с середины июля, из-за нездоровья она пошла в ульпан позже). Учительницу в ульпане звали Михаль. Худощавая, тонкая, строгая, Михаль первым делом спросила меня, знаю ли я алфавит, и я без запинки оттараторил все 22 библейских буквы. Увы! Что мне не бывать первым учеником, выяснилось очень скоро, занятию этак к третьему. Всего в классе насчитывалось человек двадцать, из самых разных мест; состав то и дело менялся. Люди из нормальных стран, без комплексов, язык усваивали легко, не то что мы с нашим советским багажом. Помещался ульпан тут же, в нашем муравейнике. Класс представлял собою одну из пещер центра абсорбции, неотличимую от нашей. В гостиной-она-же-кухня, на стене напротив входа, висела школьная доска с мелом и губкой. Вдоль стен стояли специальные стулья с подлокотниками, служившие партами. Доска парты, предназначенная для тетрадки и учебника, крепилась на левом подлокотнике. Будучи отогнута вертикально, она позволяла сесть на стул. После этого, при условии, что живот не мешает, доске можно было придать горизонтальное положение и использовать ее как крохотный, очень неудобный стол… Остроумно и дешево! Я потом и в университете такие парты видел.
Я уже уразумел, что Израиль — страна дешевых решений. Это логически вытекало из его (ее) истории с географией; из русской пословицы голь на выдумки хитра. Моисей, по еврейскому анекдоту, потому сорок лет водил свой народ в пустыне, что искал единственное на всем Переднем Востоке место, где нефти нет. В тучной земле разве явится на свет Иеремия?.. Весь район Гило был застроен недорогими трех-, четырех- и пятиэтажными домами, облицованными светло-кремовым иерусалимским камнем, — не привычными европейскими, а явственно вобравшими в себя Восток; выполненными в одном стиле, но не повторявшими друг друга, не без некоторой выдумки, с разнообразными балконами, галереями, аркадами. Молва говорила, что на каком-то мировом конкурсе дешевой застройки этот проект будто бы первое место завоевал. Квартиры в домах преобладали трехкомнатные, с крашеными стенами и плиточным полом, с невысокими потолками, тесноватые. Я хорошо разглядел их в гостях у наших новых знакомых из числа уже вставших на ноги: у Могилевских, Зусманов и других, а больше всего — у Саши Шипова. Он как раз переезжал из пещеры 84/23 центра абсорбции на улицу а-Гафен в верхнем Гило (квартира 9, блок 227; нумерация в Гило была сквозная, не по улицам, а по всему району), а я помогал перевозить мебель и пожитки. Пока квартира была пуста, ею нельзя было не любоваться (ею — и видом на пустыню и арабскую деревню из окна, смотревшего на юг); но уже полузаполненная, она казалась маленькой для семьи в пять человек… Шипов, к слову сказать, в ней не остался. Подвернулась возможность дешево, за 43 тысячи долларов, купить четырехкомнатную квартиру в только что заложенном районе под названием Пизгат-Зеев (на севере Иерусалима, на территориях), где и нам потом предстояло жить. Едва перевозка вещей на улицу а-Гафен закончилась, как потребовалось перевозить их обратно. Я присутствовал при разговоре Шипова с начальником центра абсорбции. Шипов объяснял ситуацию, просил начальника пустить его, Шипова с семьей, назад на несколько месяцев; начальник упирался. Разговор шел на иврите. Я с трудом улавливал общий смысл. Саша сломил сопротивления начальника шуткой; сказал, что, мол, у нас говорят: «Два переезда — один пожар». Откуда он взял эту пословицу? Я ее слышал впервые.
