Дэвид Уайз - Охота на «кротов»
Поскольку тайник оказался пустым, Абидян установленным порядком информировал об этом ЦРУ. Он вспоминал, что впоследствии он вновь проверял тайник на Пушкинской улице, по крайней мере один раз. Но, ныряя из парикмахерской в книжный магазин, а оттуда к тайнику, Абидян был уверен, что слежки КГБ за ним нет.
Шесть недель спустя после возвращения Пеньковского из Парижа в Москву прибыл Гарблер. Хотя и занятый делом Пеньковского, он разрабатывал и другие объекты для московской резидентуры. Одним из них был дипломат из другой страны, сотрудничавший с ЦРУ. Гарблер. пригласил несколько человек, включая и его, к себе домой посмотреть фильм. В темноте он передал этому человеку небольшое устройство, заостренное с одного конца и имевшее полый контейнер для сообщения.
«Его надо было установить у столба на шоссе и использовать в качестве тайника, — рассказывал Гарблер. — Но этот человек не сделал того, о чем его просили. Утверждал, что за ним следили, и решил, что лучше этого не делать». Гарблер попросил вернуть устройство, и дипломат вернул его неделю спустя также во время просмотра фильма на квартире резидента.
Гарблер спрятал устройство в карман брюк, а ночью переложил под подушку. Он переслал устройство в штаб-квартиру ЦРУ, где его осмотрели специалисты отдела технических служб. «К моему ужасу, отдел технических служб сообщил, что устройство радиоактивно, — сказал он. — Очевидно, советские органы вскрыли сейф человека из посольства и пометили устройство изотопами». Гарблеру сказали, что это сделали, чтобы легче было обнаружить это устройство.
«Я подумал, что в течение шести часов это устройство находилось в кармане моих брюк, в непосредственной близости от жизненно важных органов, — вспоминал Гарблер, — а затем под подушкой». Этот случай не имел никаких последствий для его здоровья, но поразил Гарблера тем, как далеко заходят Советы в своем противостоянии ЦРУ.
Тем временем он ждал сигнала от Энглтона. Хотя Гарблер и согласился на прощальном вечере у Билла Харви принять руководство агентом шефа контрразведки в Москве (не так-то легко было отказать Энглтону), между Гарблером и шефом контрразведки не было задушевных отношений. Причиной тому явился случай, имевший место в 1956 году, когда Энглтон посетил стокгольмскую резидентуру. В то время Гарблер был заместителем начальника резидентуры.
Энглтон встретился с Гарблером и Полом Бердсол-лом, начальником резидентуры. Шеф контрразведки немного поболтал о хорошей погоде, о том, как он прекрасно проводит время в Стокгольме, а затем встал, снял пиджак и из потайного карманчика в ремне извлек шифрблокнот.
— Я хотел бы послать сообщение, — объявил Энглтон.
— Это имеет какое-нибудь отношение к тому, что происходит в Швеции? — вежливо спросил Г арблер.
— Конечно.
— Мы несем ответственность за все, что здесь происходит. Не можем ли мы узнать, что вы собираетесь передать?
— Ни в коем случае.
Поскольку Энглтон путешествовал со своими собственными кодами, их нельзя было прочитать в резиден-туре. Гарблер повернулся к Бердсоллу. «Пол, — обратился он к нему, — думаю, нам не следует разрешать ему передать сообщение. Пусть передает его через Западный союз, если хочет». Бердсолл, выпускник Гарварда, с мягкими манерами, не умевший возражать, не согласился с предложением своего заместителя и разрешил Энглтону передать сообщение.
Теперь, спустя несколько месяцев после приезда в Москву, Г арблер получил из штаб-квартиры телеграмму от Энглтона с пометкой «только лично». Начальник контрразведки выслал порядок установления связи с его агентом. Когда тайник в парке им. Горького будет заложен, агент пошлет вполне невинную почтовую открытку на условленный адрес за границу. Энглтону сообщат, когда придет открытка, и он вышлет условный сигнал Гарблеру в Москву об изъятии закладки.
Когда сигнал поступил, Гарблер в сопровождении своей жены Флоренс отправился в парк им. Горького. Тайником служил полый булыжник. Если он лежал на указанном Гарблеру месте, значит, внутри была закладка. Булыжник был там. Убедившись, что за ним никто не следит, Гарблер поднял его и ушел.
В посольстве Гарблер вскрыл булыжник и внутри нашел длинное сообщение, зашифрованное сериями групп из пяти знаков. Начальнику резидентуры это создавало основательную проблему. В присланном коде процедурой предусматривалась расшифровка цифр в буквы. Цифра «6», например, становилась словом «шесть», а затем текст должен был быть опять зашифрован. Даже если в коде агента использовались цифры до 10, Гарблер подсчитал, что каждая группа из пяти цифр потребует для расшифровки три или более групп из пяти букв. А это может дать в результате очень длинное сообщение.
Учитывая длину полученного в булыжнике сообщения, Гарблер подсчитал, что для передачи Энглтону всего сообщения потребуется несколько телеграмм с грифом «оперативная весьма срочная». Поскольку весь связной обмен осуществлялся через советскую телеграфную сеть, эта необычная передача могла бы насторожить и, возможно, встревожить Советы. Не начинается ли третья мировая война? Гарблер телеграфировал Энглтону о своем затруднении и попросил дальнейших указаний. Действительно ли следует передать телеграммы начальнику контрразведки по кабельной связи? Пришел ответ: «Поступайте, как договорились».
В комнате связи кондиционер работал плохо, поэтому в ней было жарко и душно. Гарблер, раздевшись до майки, работал там в течение четырех часов, старательно пользуясь одноразовым блокнотом, заново кодируя материалы, заложенные в булыжник. Он отправил четыре сообщения с грифом «оперативное весьма срочное», когда позвонили из штаб-квартиры: «Прекратите передачу. Остальное направляйте с грифом «обычная»». То есть самый низкий и наименее срочный вид телеграммы.
Гарблер так и не узнал имени агента и содержания сообщения, взятого из булыжника, и никогда более не получал сигнала от Энглтона. Но начальник московской резидентуры, возможно, надеялся, что, после того как он обслужил агента Энглтона, начальник контрразведки сможет забыть или по меньшей мере простить инцидент в Стокгольме. Будущее Гарблера, первого начальника московской резидентуры, казалось блестящим, да и Энглтон не тот человек, с которым стоило бы вступать в спор.
Гарблер никогда не говорил Джону Мори, начальнику советского отдела, что согласился изъять закладку из «булыжника» Энглтона. Начальник контрразведки дал ясно понять, когда связался с Гарблером, что эту операцию следует провести в условиях строгой секретности.
И у Гарблера могла быть другая уважительная причина не говорить об этом начальнику отдела. Он знал, что Мори не относился к числу почитателей Энглтона. Начальник советского отдела, вежливый, курящий трубку уроженец Вирджинии, обычно не делавший поспешных выводов, не однажды достаточно резко высказывал свою точку зрения.
«Мори обычно говорил об Энглтоне, — вспоминал Гарблер, — что если ему отрубят голову, он будет извиваться еще очень долго».
ГЛАВА 6
Контакт
В начале июня 1962 года Юрий Иванович Носенко, 35-летний сотрудник КГБ при советской делегации по разоружению, подошел к американскому дипломату и попросил его о конфиденциальной беседе. Дипломат известил об этом резидентуру ЦРУ в Берне, столице Швейцарии, и Пит Бэгли, сотрудник, специализировавшийся на советских операциях, немедленно поездом отправился в Женеву.
Там Бэгли и Носенко встретились на конспиративной квартире ЦРУ. Во время беседы Носенко явно очень нервничал и налегал на спиртное. Он сказал Бэгли, что перед встречей он тоже пил[57]. В ходе встречи возникли определенные трудности: Бэгли едва говорил по-русски, а знания английского языка Носенко были ограниченными. Здесь явно требовался человек ЦРУ, владеющий русским языком.
Оповестили штаб-квартиру. Как только телеграмма из Швейцарии прибыла в Лэнгли, Джорджу Кайзвальте-ру было приказано вылететь в Женеву. Кайзвальтер не только бегло говорил по-русски, но руководил двумя самыми ценными агентами ведомства из числа советских граждан: сначала Петром Поповым, затем Пеньковским. Логично, что для встречи с Носенко выбор пал на него.
В это время в ЦРУ кипела работа. Шестью месяцами ранее в Хельсинки бежал Анатолий Голицын, и его предупреждение о «Саше», агенте, проникшем в ЦРУ, фамилия которого начиналась с буквы «К», дало толчок секретной охоте на «кротов» в контрразведывательной службе Энглтона. Установили прослушивание телефонных разговоров Питера Карлоу, который и не догадывался, что является главным подозреваемым. В Москве Пол Г арблер по-прежнему руководил контактами с Пеньковским, который все еще передавал советские военные секреты Западу, хотя все более нервничал по поводу того, что КГБ, возможно, раскрыл его шпионскую деятельность.
