Марк Гроссман - Земля родная
Горы, точно окаменевшие волны, уходят вдаль. Темные массивы хвойных лесов исчерчены прямыми светло-зелеными полосами. Это трассы высоковольтных магистралей. Они тянутся на запад, восток, север и юг, карабкаются на отроги горных гряд, пролегают через низины и болота.
В гуще лесов там и сям сверкают на солнце скопления белоснежных домов. Рабочие поселки цепочкой протянулись по дну долины. Длина этой цепочки — добрых двадцать пять километров.
Хрупкую горную тишину разламывает густой звук — словно в огромный рог трубят. К повороту у Ильменского хребта подходит электровоз. Нарастает и звучно отзывается в горах его тяжкий грохот — перестук сотен колес. Грохот не успевает утихнуть, а из-за Ильмен несется новая волна гула, — поезда идут почти непрерывно, рокоча в каменных коридорах ущелий, зажигая и гася красные и зеленые огни автоблокировки.
Днем и ночью грохочет и поет, гудит и гремит Южный Урал…
А когда-то все здесь было не так. Павел Михайлович уносится мыслями в прошлое. Не ожерелье белокаменных рабочих поселков, а мелкая россыпь невзрачных домишек лежала у горловины пруда. Таков был Миасс — захолустный городок, который в канцелярии Оренбургского губернатора именовался «безуездным городом». Горбатые, кривые улицы ползли по каменистым склонам. Вековые уральские леса со всех сторон окружали их. Чашковские горы были густо укрыты лесом. Из-под перекошенной древней плотины выбивалась небольшая речонка Миасс и пересекала городок.
Теперь в Миасской долине непрерывно трубят электропоезда, грохочут взрывы в карьерах Тургоякского рудоуправления и строительного треста «Уралавтострой»; строители железных дорог пробивают новую стальную магистраль Миасс — Учалы; шесть раз в сутки над долиной напевно звучат гудки и сирены заводов, возвещая начало смен и обеденные перерывы; на заводских путях звонко перекликаются паровозики-кукушки.
А тогда, сорок лет назад, над долиной царила тишина — глухая, дремотная, непроницаемая. Редко-редко по лесной дороге прогрохочет старательская таратайка; в горных ущельях прокричит паровозик «ОВ», прокричит и замолкнет, точно оробев оттого, что нарушил вековечную тишину.
Паша Пирогов рос в старательской семье. С весны до глухой осени жил с отцом на старанье: возил золотоносный песок из разреза, качал рукоятку старенького насоса, подавал воду на лоток, а то и сам спускался в забой, кайлил пески.
Только глубокой осенью, когда все застывало, они выбирались из лесу. Иногда, если летом фартило и набранных в кошель крупиц золота хватало на прокорм семьи до таяния снегов, Паша ходил в школу. А весной — опять в лес…
В каком-то дремотном прозябании жили в те, не так уж далекие, времена люди в Миасской долине. Но, как и везде, росло, зрело внутри мертвящего покоя новое, невиданное. Долго зрело, и в 1917 году вырвалось на простор. Два мира столкнулись в смертельной схватке. И победил трудовой народ.
Революционное пламя, охватившее всю страну, принесло сюда, в лесную глушь, новую жизнь. С уст людей не сходили слова: «Советы», «большевики». В жарких схватках рождался и устанавливался новый строй. Кипела, бурлила Миасская долина, рабочий люд отстаивал в борьбе с извечными врагами свою родную Советскую власть. И вихревой поток событий втягивал в свой водоворот всех — от мала до велика.
Однажды на стан старателей пришла весть: в Миассе белогвардейцы уничтожили Советскую власть и начали расправу. Беляки повесили шестнадцатилетнего красногвардейца Федю Горелова.
Дрогнуло сердце у Паши. С Федей он всю зиму просидел на одной парте в приходской школе. Паша кинулся в город, успел к Фединым похоронам. Тесовый гроб с телом замученного мальчика четверо мужиков несли по длинной, обсаженной тополями аллее, соединявшей город с кладбищем. Народу было человек десять — самая близкая родня. Процессию сопровождал белогвардейский офицер.
С крыльца кладбищенской сторожки на похороны озабоченно смотрел церковный поп — благообразный толстячок с пышной гривой до плеч. Взглянул на офицера. Тот осклабился: дескать, не тревожься, батюшка, ничего такого-этакого не случится.
Как погиб друг? Слушал Паша рассказы, и понемногу встала перед его глазами вся трагедия у горы Моховой.
Форсированным маршем возвращался в Миасс красногвардейский отряд, ходивший в Златоуст, чтобы помочь тамошним рабочим обуздать восставшую против Советской власти чехословацкую часть. Торопились красногвардейцы. Знали, что миасская буржуазия воспользовалась их отсутствием, подняла восстание. Надо было спешить.
Навстречу Красной гвардии вышел отряд белогвардейцев. У Моховой горы завязался бой. Перевес вначале был на стороне красных, и они сильно потеснили беляков. Но в это время из города выступила мятежная чехословацкая рота.
Силы стали неравными, красным пришлось отходить. Командир отряда Якубайтис с несколькими бойцами, в числе которых был и Федя Горелов, покинул Моховую гору последним. В пути ранило двух бойцов — одного ослепило шальными осколками камня, прилетевшими невесть откуда, другому пуля пронзила ногу.
Взвалив раненного в ногу на плечи, взяв за руку ослепленного, Якубайтис стал догонять ушедший вперед отряд. Федя остался, стремясь хоть на несколько минут задержать беляков, пока уйдет Якубайтис.
Паша ясно представлял себе, как все это происходило там, на густо поросшей лесом Моховой горе, которую отлично видно с Чашковки. Вот Федя, укрываясь то за валунами, то за соснами, бьет и бьет из горячей винтовки по наседающим врагам. Но их много, они охватывают Федю широким полукольцом. Крылья кольца сжимаются.
Мальчик вырывается из окружения. Он скатывается по склону Моховушки, выбегает на тракт, мчится к мосту через бурливую, но мелководную речушку Черную. Мост кое-как слеплен из свежесрубленных кругляков. Отсюда, укрывшись под настилом, Федя опять бил по врагам. В конце концов беляки с двух сторон перешли вброд Черную и замкнули кольцо. Они появились на мосту, все еще не решаясь спуститься вниз, туда, где прятался подросток. Федя слышал их осторожные и тяжелые шаги: В щели настила просунулось несколько винтовочных дул. Пули ударили в воду, разметав каскады брызг. Стрелявшие наугад белогвардейцы прислушались, видимо, все еще не решаясь пойти вниз.
А Федя, прижавшись к береговому откосу, куда не доставали пули, бледный, мокрый, стоял неподвижно, сжимая в руках еще горячую, но уже бесполезную винтовку. Он пошарил в вещевом мешке, вывернул карманы — патронов не было. Федя швырнул винтовку в речку. Но тут же отыскал ее на дне, вытащил затвор и забросил его в одну сторону, а винтовку — в другую.
Он огляделся. Саженях в двадцати ярко зеленел густой тальник, за ним виднелись мшистые береговые скалы и сосновый молодняк. Добежать бы только туда! Мальчик метнулся из-под моста. На плечи Феде сразу спрыгнуло двое солдат. Федя был пленен. Один среди толпы озлобленных белогвардейцев.
Его ругали и били. Потом повели в город. Но так как Федя огрызался и отругивался, глядя на всех ненавидящими глазами, то до Миасса его не довели, повесили.
Молчал Паша, слушая рассказы о гибели друга. Гнев и злоба кипели в душе. Захотелось встать в ряды бойцов. Но как подступиться к этому делу, Паша не знал. Ему было всего шестнадцать лет.
Белогвардейцы свирепствовали. В городе почти в каждом доме стояли казаки. Днем они спали, а ночами уходили на свои темные дела. С берегов озера Ильмень (это озеро известно теперь всему Советскому Союзу своей туристской базой) по ночам доносились выстрелы. Там расстреливали приверженцев Советской власти, руководителей Миасского совдепа, членов немногочисленной ячейки РСДРП(б). Расправа была жестокой и беспощадной. Но все затмили зверства, совершенные бело-бандитами на Тургоякской дороге, недалеко от озера Кисы-Куль.
Верстах в двадцати от Миасса стоит большое старинное село Тургояк. Теперь оно славится своими здравницами, пионерскими лагерями. Здесь каждый год проводятся всесоюзные и всеуральские туристские слеты.
В июне 1918 года в Тургояк вошла большая партия арестованных, конвоируемых казаками. Кое-кого из арестантов узнали, кое-кого удалось расспросить. Это были рабочие с концессионного медеплавильного завода английского хищника Лесли Уркварта в Карабаше. Карабашские шахты и завод отличались каторжными условиями труда. Революционное кипение было здесь особенно велико. Расправа белогвардейцев тоже была беспощадной. Хватали всех: и молодых парней, и подростков, и женщин, и старых шахтеров. Набралось 96 арестованных. Их повели в Миасс на суд и расправу.
В Тургояке партия остановилась на отдых. Арестованным не дали даже воды. Конвоиры по очереди ходили в дом кулака Шишкина и возвращались навеселе. Там, в этом доме, и было задумано черное дело.
Под вечер партия вышла из Тургояка. Медленно прошли около пяти верст. С большого Поликарповского пруда доносило прохладу. Вечерело. Всеми цветами пылал закат, но в лесу было уже темно. Цокали по камням копыта казацких коней. Порой свистела плеть и хриплый голос покрикивал: «Шевелись, краснопузые! Шире шаг!»
