Григорий Панченко - Луки и арбалеты в бою
Иранское изображение арабских лучников (и под стенами крепости, и на них!), скорее всего, учитывающее реально присущие им особенности: простой лук, конная стрельба не на всем скаку, широкие небронебойные наконечники и «мягкие» доспехи (возможно, надоспешное одеяние)
У иранцев, опять же лучников природных и прославленных, с кавалерийской стрельбой в ходе воинских сражений дело «вообще» обстояло просто замечательно, но когда начинаешь анализировать «частные случаи», возникают некоторые сомнения. Вот, например, как выглядит «поединок одиннадцати пар» по прославленной поэме «Шах-наме» согласно рукописи 1333 г. [8] (условия «поединка» таковы, что практически не отличаются от принятой в том пространстве-времени кавалерийской отрядной схватки в рассыпном строю: воины без всяких комплексов добивают раненых, целят в коней, в случае необходимости спешиваются или вновь вскакивают в седло…).
Первая схватка начинается с неудачного выстрела из лука и завершается удачным ударом клинка; во второй всадники сначала сходятся в копейном бою, после «боевой ничьей» приступают к перестрелке из луков (тоже безрезультатно), а затем, сблизившись, бьются булавами – до победного исхода; в третьей схватке единоборцы сразу сближаются на дистанцию, исключающую применение метательного оружия, потом они даже оказываются вынуждены спешиться и продолжить бой совсем уж «в обхватку». В четвертой, наконец, появляется меткий стрелок, который, делая много выстрелов, кружит вокруг своего менее искусного противника (оба хорошо защищены доспехами), буквально осыпает его стрелами – одна из которых в конце концов находит «лазейку» в набедренной броне, насквозь пронзает ногу и, сквозь нее, глубоко входит в тело коня; конь валится на всем скаку – и именно это падение, даже не стрельная рана, оказывается смертельным для всадника. Пятая схватка начинается с долгой и безуспешной перестрелки, а потом оба участника берутся за копья, равно пригодные для удара и броска. Шестая начинается похоже (долгая перестрелка, переходящая в сближение), только исход определяется не копейным ударом, но ударом булавы. Седьмая происходит исключительно на саблях (или, возможно, мечах: тут иранский текст допускает столь же множественные толкования, как и боевая реальность тех веков). Восьмой поединок начинается с боя на палицах, но обмен ударами не приносит кому-либо победы (редкий случай!), после чего бойцы разъезжаются, берутся за копья – и вот тут-то победителя удается выявить без труда. Девятый бой начинается с того, чем завершился восьмой, но попытка решить дело копьями оказывается безуспешной, противники берутся за луки – и повторяется уже знакомая история: один из стрелков намного превосходит другого. Он попадает в своего оппонента дважды, одна из стрел «пришивает» шлем к голове, эта рана не смертельна, но мешает воину продолжать бой – и противник, зайдя сбоку, с близкого расстояния прицельно всаживает ему еще одну, решающую стрелу в уязвимое место доспехов. Десятая схватка происходит на всех видах оружия, более-менее безрезультатно, потом противники берутся за «индийские клинки» (булат высшего качества!) – и когда один из них пропускает удар, его не в силах спасти даже доспех. В последнем, одиннадцатом, поединке воины сперва испробовали друг на друге многие виды оружия, прежде чем дело дошло до луков; в результате обмена выстрелами один из коней получает смертельную рану (на этот раз – сквозь собственную броню, а не сквозь ногу всадника), падает и при этом «зашибает» своего всадника тоже: не насмерть, но до утраты боеспособности. Противник великодушно предлагает ему сдаться, однако раненый вместо ответа мечет в него кинжал (по другому прочтению – дротик), промахивается – и получает смертельный бросок дротика в ответ…
Относительная эффективность разных видов оружия продемонстрирована весьма красноречиво. Лук в схватке тяжеловооруженных всадников – важный, но не единственный и даже не главный фактор победы. И ни разу эта победа не была одержана «с одной стрелы».
Правда, когда монголы обрушили на этот регион мощь не поединочных, даже не отрядных, а армейских операций, никого не спасли метательные кинжалы и индийские клинки. Луки, впрочем, тоже не спасли…
* * *После того как монгольский «океан» схлынул, от него остались отдельные «моря». Они тоже представляли достаточную военную опасность, чтобы вызывать пристальный интерес у профессионалов самых разных стран.
Русский и татарский лучники рядом (по рисунку XVI в.). Во всяком случае боевая экипировка у них практически идентична
Одним из таких профессионалов следует назвать Алессандро Гваньини, итальянского «военспеца» на польской службе. Подытожил результаты он в своей книге «Хроника европейской Сарматии» (1578), одна из главок которой именуется «Про обычаи и жизнь татар»: обзор боевых экспедиций Крымского ханства, в отражениях которых Гваньини порой приходилось участвовать.
Приведем обширную цитату. Первый ее абзац во многом «пересказывает» известные сведенья, касающиеся еще настоящих монголов (в соответствующей главе мы узнаем, кого именно Гваньини цитирует, лишь слегка сделав поправку на свое время), но это не превращает «Хронику европейской Сарматии» в несамостоятельное произведение. Таковы нормы XVI в.: автор без комментариев вставляет в свой текст известные и легко узнаваемые цитаты, что означает созвучность приведенных там фактов его собственным наблюдениям. А уж если имеются какие-либо различия – то это прописывается прямо там же, «поверх» цитаты и вслед за ней:
«В бою они (крымские татары. – Авт.) нестойки, склонны отступать перед врагом, но как раз тогда их и следует больше всего опасаться, ибо когда они отступают, то оборачиваются назад и мастерски стреляют из лука. Потом, все разом остановившись и повернув назад, нападают на расстроившихся в ходе преследования врагов, сеют в их гущу стрелы и возобновляют битву. Поэтому они предпочитают биться в ровном поле, выстроив свои полки изогнутым боевым порядком, который люди военные обычно называют „Марсовой пляской“, чтобы их выстрелы лучше достигали врагов. Во время первой стычки их стрелы летят чаще, чем самый частый град, но потом стрельба приостанавливается. У них есть гетманы, или руководители всего войска, испытанные в рыцарских искусствах и прекрасно знающие свое дело. И если таковые погибают в бою или оказываются отрезаны от войска, тогда в войске творится великое замешательство, и татары не могут ни к общему согласию прийти, ни тем паче организованно приступить к битве с врагом…
Когда на конях сидят, то таким образом: едва-едва засовывают носки ног в стремена, чтобы как можно легче и быстрее поворачиваться в любую сторону для стрельбы из лука. Уронивши же что-либо на землю, татарин сразу же, без малейшего усилия упирает ногу в стремя, перегибается с коня и подбирает это. Они настолько умелы в таких делах, что и на полном скаку подобное проделывают; также могут, уклоняясь от вражеского копья, шустро свеситься на другой бок коня, лишь одной рукой и ногой придерживаясь. Так им нередко случается избежать неприятных оказий».
Кроме того, Гваньини сообщает о татарах, что те «стрелы со тщанием смазывают ядом» (с этим, правда, нет полной ясности). Соседними с крымской ордами он называет киргизских, абхазских и… черкасских татар (то есть Запорожскую Сечь, которая «увиделась» ему тоже ордой; что ж, татарский образ жизни там проступал даже более зримо, чем в тогдашней Абхазии, о которой Гваньини знал только по слухам). Татары-казаки, по его версии, «крещены Кириллом и Мефодием, говорят по-славянски, пользуются огнестрельным оружием», а больше почти ничем от прочих татар не отличаются; у них хорошо налажены связи с другими ордами, включая Крымскую и Заволжскую (Казанскую), причем заволжских татар «черкасы»… снабжают стрелами и прочим оружием. Трудно сказать, есть ли в последнем утверждении какая-то доля истины: торговые и прочие контакты, конечно, были, но их подробности доходили до Гваньини с фантастическими искажениями.
А вот что он видел своими глазами – так это боевой порядок крымско-татарского войска в походе. Ядро его составляли не лучники, а несколько сотен запорожцев-«черкас» с ружьями, шедшие особым подразделением, которому вдобавок были приданы десять малых полевых пушечек и пороховая казна, [9]– и вот за ними-то следовали собственно татары, которые «в походе движутся совсем хаотично, без всякого управления: кто куда хочет, туда и идет. Эти люди очень бедны, едва ли половина из них имеет луки. Панцирей или какого-либо стального доспеха и не спрашивай, только в сермягах и вывернутых шерстью наружу кожухах они словно дикие сатиры. А у кого нет стали даже на оружие, те берут конскую кость, обработают ее на манер оружия и с тем ездят (возможно, имеются в виду или востяные накладки на лук, или костяные наконечники стрел. И в том и в другом случае это неплохой материал для оружия. – Авт.). Ничем они не могут похвастаться, кроме своей быстроты и превеликой способности переносить всяческие невзгоды».
