Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3
Соколов. — Как относилась Дума к выступлениям Малиновского? В частности, меня интересует следующее: не было ли таких его выступлений, которые вызывали одобрение и даже восторг не только левой части, но центра и даже, может быть, правых? Не вспоминаете ли вы выступления в закрытом заседании по военному вопросу, где он ссылался на то, что добровольцем пошел в японскую войну, что он считает нужным стоять на страже обороны страны и т. д.?
Чхеидзе. — Этого момента я не припомню. Вообще, при выступлениях его, никакого восторга не было. Но что аудитория ему внимала, несмотря на резкость его выступлений, — это несомненно.
Соколов. — Так что, во всяком случае, он умел захватывать настроение Думы?
Чхеидзе. — Да, несомненно.
Председатель. — А что вам известно об его вне-думской деятельности, о том впечатлении которое он производил, и о том влиянии, которое он имел?
Чхеидзе. — Не могу сказать… Я очень мало за этим следил. Я помню, как он однажды выступил здесь на рабочем собрании по поводу страхования. Он лекцию читал. Это единственный раз, когда я присутствовал. Он говорил довольно содержательно, но ничего из этого заседания вспомнить не могу. Каково было отношение рабочих — я не могу сказать. Это единственный случай, когда я присутствовал при его выступлении.
Председатель. — Не сохранилось ли в вашей памяти, — помимо того, что вы уже указали, — таких выступлений Малиновского в Думе или вне Думы, которые, когда вы знаете истину, относительно Малиновского, могли бы показаться провокационными?
Чхеидзе. — Теперь я припоминаю, что был такой случай. Это было 1-го мая, когда мы были еще вместе, — в 1913 году… Первого мая возник вопрос во фракции, чтобы пройтись по Невскому проспекту с красными гвоздиками, но тогда мне казалось, я находил, — что этого делать вообще не следует. Если мы пойдем с красной гвоздикой по Невскому, около нас может образоваться группа людей, что может вызвать вмешательство полиции. Это мне казалось нецелесообразным шагом. Но я находил, что он человек более решительный, более преданный делу, и такого случая может быть он не хочет пропустить, а что я воздерживаюсь — потому, что я не так энергичен и не могу так действовать… Я просто пошел с ним. Бывали такие моменты жизни, что мое осторожное отношение можно было понять так, что мною владеют или личные мотивы или трусость даже, если хотите… Он часто так ставил вопросы, что мне в голову приходила такая мысль. Решительность его заставляла меня думать: нет ли в моем отношении к какому-нибудь вопросу каких-нибудь личных мотивов, — что я так осторожно подхожу?… Я не знаю, я не спрашивал моих товарищей, но у меня часто бывали такие психологические переживания… И вот в день 1-го мая я находил, что этот шаг не целесообразен — членам Думы проходить по Невскому проспекту с красными гвоздиками, — и что могут быть эксцессы какие-нибудь… В конце концов, мы решили пойти и, действительно, оказалось, когда мы пошли, в нас сейчас узнали членов Государственной Думы. Мы встретили на мосту городовых, там поставленных, и пристав говорит им: «Пропустите, это члены Государственной Думы идут»… Я не знаю, почему он узнал, потому ли что нас была группа, но он сказал: «Пропустите их». Значит, меры были приняты на Невском…
Председатель. — Уже были приняты меры, так что можно было думать, что предстоящее шествие по Невскому не осталось неизвестным?
Чхеидзе. — Очевидно.
Соколов. — Может быть, меры были приняты вообще против выступления 1-го мая, а не по поводу вашего шествия?
Чхеидзе. — Особенных мер не было, но видно было, что полиция несколько насторожилась в этот день. Когда мы стали ходить по Невскому, уже были рабочие в большом количестве и стали около нас собираться. В одном месте собрались, в другом… Малиновский не предлагал выступать, но были попытки и у меня и у него завязать разговор. Когда в нескольких местах мы сходились, потом расходились, стало заметно, что уже стали появляться в большом числе городовые, и через некоторое время конная полиция появилась и стала разгонять толпу. Тут я увидел, что может разыграться неприятная история и в душе у меня загорелась мысль сказать Малиновскому, что пора домой итти… Я, однако, долго не решался сказать, но в конце концов, я должен был, вынужден был сказать, что нужно уходить… И он против этого, насколько я сейчас помню, не стал возражать… На ваш вопрос о том, — были ли такие факты, которые теперь кажутся явно провокационными, я определенно ответить не могу. Но в данном случае, когда я думаю и связываю, в общем этот шаг с его стороны, мне кажется… я уже не могу к нему подходить с тем критерием, с которым подходил тогда…
Председатель. — А инициатива этого предложения принадлежала ему?
Чхеидзе. — Да, ему.
Председатель. — Были произведены, в связи с этим шествием по Невскому, какие-нибудь аресты?
Чхеидзе. — Да. Тогда был арестован один рабочий и взят в полицейский участок. Его поволокли даже по улице городовые, и мы хотели итти на помощь. За ним последовал Петровский, который вступил в разговор, даже некоторая перепалка произошла между ним и полицией, — и Петровскому удалось высвободить рабочего: его выпустили…
Председатель. — Сколько же членов фракции участвовало в этом выходе?
Чхеидзе. — Кажется, все участвовали — вся фракция…
Председатель. — Не можете ли вы вспомнить о роли Малиновского 22 апреля 1914 года, когда 21 депутат подверглись исключению?[*]
Чхеидзе. — Тогдашняя роль Малиновского была довольно незаметная… Он ушел вместе с другими и ничего особенного не предпринимал. Так что он, в данном случае, ничем решительно не выделился. Ведь несколько человек ушли до того момента, когда Чхенкели запротестовал, и тогда уже была введена охрана… Малиновский же ушел, насколько, я помню, раньше, с несколькими товарищами, — когда председатель стал предлагать уйти из зала заседаний…
Председатель. — Скажите: тот случай, когда он был на трибуне и не подчинился Родзянке и пристав уже направился к нему, не был ли этот случай 6-го мая, тотчас же после его возвращения в Государственную Думу?
Чхеидзе. — Числа я не помню, но это было после возвращения…
Председатель. — Что характерного было тогда в его образе действия?
Чхеидзе. — Я боюсь ошибиться, — он на нас тогда произвел такое впечатление, что он хотел получить как бы некоторую компенсацию…
Соколов. — Реванш по отношению к поведению Чхенкели?
Чхеидзе. — На меня это такое впечатление произвело… Он остался в тени тот раз и хотел произвести демонстрацию такую, чтобы это было некоторой компенсацией того, что он тогда остался в тени. На меня такое впечатление произвело, но объективно судить я не могу…
Председатель. — А как он относился к этому исключению депутатов и вообще ко всему этому инциденту?
Чхеидзе. — Это прошло незаметно. Потому ли, что они вообще стушевались и главным оказался Чхенкели, — досада известная заставляла или какая-нибудь другая причина, — но он, так сказать, в отношении этого события не проявил себя…
Председатель. — А тот случай, который имел место после возвращения, в чем он заключался?
Чхеидзе. — Выражения, за которое председатель лишил его слова, я не помню; но, помню, что это неподчинение как бы не вытекало из обстоятельств… Он часто говорил очень резко, резкие выступления делал, но поступков демонстративных вообще не совершал… Чтобы он с места особенно часто, как некоторые другие, выражал свои протесты и не подчинялся порядку — это, так сказать, не вязалось с его общим поведением. В этом же случае было такое упорство, что в моих глазах этот поступок явился необычным. Это было для меня неожиданно.
Председатель. — В его выступлениях, в его деятельности вообще, не замечали ли вы стремления добиться роспуска Думы или даже может быть чего-нибудь большего, — чтобы Дума не была собрана?
Чхеидзе. — Нет, я этого не могу сказать… Например так: в одном из выступлений по рабочему вопросу, насколько мне помнится, он угрожал с думской трибуны. Он сказал так: «Вы здесь не считаетесь с тем, что мы говорим, а вот на улице мы вам покажем. Идите туда на улицу и тогда говорите со мной!» — Вот такие выпады бывали, но это нельзя назвать призывом или чрезмерно резким выступлением… Такие выступления были, но чтобы их можно характеризовать, как желание столкнуть Думу, — я признаться, колеблюсь…
Соколов. — Не помните ли вы, что, после вашей обструкции он своей фракции предлагал сейчас же разъехаться по России и вызывать демонстративный протест всюду?
