Валентина Пономарева - Голова Медузы Горгоны
— Для встречи с вами мне нужен будет пароль, — напомнил Лукоянов.
— Вы когда-нибудь видали, как растет кавказский дуб? — вдруг обратился к присутствующим Серебряков-Даутоков.
— Разве он растет корнями вверх? — усмехнулся Лавров.
— Эта притча не столь занимательна, сколь поучительна, полковник, — с достоинством ответил князь.
Он встал, звякнув шпорами, пригладил бородку и, поигрывая серебряной рукоятью кинжала, чуть прихрамывающей походкой прошелся по кабинету.
— Представьте себе, — князь обернулся к офицерам и заговорил вкрадчиво, с сильным горским акцентом, — в землю упал желудь. Прошло время, и пробился наконец сквозь прелую листву слабый зеленый росток, И вот в тени чужой листвы, среди гниющих, слабых, сдавшихся он начинает борьбу за жизнь.
Офицеры с интересом следили за его рассказом.
— Молодой дубок выбрасывает ветви свои не вверх, не туда, откуда едва пробиваются в чащу редкие лучи солнца. Он раскидывает их вширь и заслоняет ими солнце от своих врагов. Теперь уже в его тени чахнет все, что когда-то пыталось лишить его жизни. Трудно идет эта борьба! Чужие стебли упрямо лезут вверх, но снова молодой дубок прикрывает их своей густой веткой. И тогда сдаются враги, гибнут враги! А дуб, получивший свободу, теперь рвется вверх, к свету, к прекрасному горному солнцу!
— Чудесная притча, — произнес Лукоянов.
— Да, друг Сережа, притча, — обернулся к нему Серебряков-Даутоков. — Но она должна стать действительностью. Мы раскинем свои отряды по всему краю. Ни часа спокойной жизни красным! Ни одного глотка свежего воздуха! Пусть чахнет, гибнет, слабеет все! И уж тогда-то мы вырвем свою свободу! Пусть же нашим паролем, господа, будет «Дубок раскинул ветви!» И отзыв — «Крепнет дубок»…
— Пусть так будет! — одобрил Лавров.
Лукоянов посмотрел на часы:
— Пора расходиться, господа. Через три часа нас ждут на фелюге.
Офицеры поднялись.
— За встречу, друзья, на родной земле! За нашу свободу!
* * *Долгирев выругался и резко встал из-за стола, заскрипев новыми ремнями портупеи.
— Только этого нам не хватало! Едва успеваем всякую сволочь за жабры брать, а тут еще в собственной рубахе вошь завелась! Слушай, а ты не путаешь?
— Нет, — ответил Бухбанд. — Он так и сказал: «Ищите у себя».
— Хоть бы выспросил подробности!
— Но он и сам, видимо, не знает. Ведь все дело в бланках. Кто у нас допущен к ним? Где еще можно достать было? Типография?
— Отпадает, — возразил Долгирев. — Я сам был при наборе и печатании. Набор сразу рассыпали.
— Значит, только общая часть?
— Давай прикинем. Калугин? Чушь! Пролетарий до мозга костей. Остаются Ершов, Мачульский и Рыбникова.
— Мачульского все хорошо знаем. При белых с заданием чека оставался в тылу врага, имеет боевые заслуги. Прекрасный подпольщик, да и проверен в самом пекле. Этот не может.
Гараж губчека.
— Ершов третий месяц в госпитале. При нем этих бланков не было. А что, если Рыбникова? Пришла на работу неделю назад, — Долгирев в раздумье остановился у окна. — Слушай! Когда прибыл Степовой?
— Полторы недели…
— А узнал про документы?
— Не знаю.
— Не знаю, не знаю… — Долгирев барабанил пальцами по подоконнику. — Значит, остаются Калугин, Мачульский и Рыбникова. А может, встретишься со Степовым еще разок?
— Лишний раз вызывать опасно…
— Но это же очень важно! Может быть, это как раз та самая ниточка, за которую надо немедленно ухватиться.
— Стоит подумать, — сказал Бухбанд. — Что мы от этого получим и что можем потерять? В лучшем случае мы узнаем имя предателя, арестуем его. Но он может никого и не назвать. Тогда тупик… А теряем многое. Одна неосторожность, и расшифруем Степового. Значит, вся работа летит к черту. А ведь Русанов просил особо беречь Степового для Центра.
— Да, ты прав, — согласился Долгирев. — Рисковать Степовым нельзя. Давай соберем коллегию, посоветуемся.
Засиделись далеко за полночь и все сошлись на одном: времени на расследование и проведение каких-либо экспериментов нет, но и оставлять предателя больше нельзя — он может многое завалить. Поэтому решились на крайнее средство.
…Рано утром в общей части губчека появились Долгирев и Бухбанд.
— Всем оставаться на местах, — вместо приветствия строго сказал председатель. — Проверка.
Рыбникова подняла от машинки большие удивленные глаза, Мачульский хладнокровно снял старенькие нарукавники и утомленно потер виски. А Калугин с недоумением уставился на вошедших.
— Что произошло, товарищи? — растерянно спросил он.
— Сдайте ключи от сейфов! — потребовал Долгирев.
Калугин протянул ему небольшую связку.
— Вообще-то, — сказал он, — мне, как начальнику общей части, можно было бы сказать, чем вызвана проверка.
— В котором сейфе бланки удостоверений?
— Вот в этом, — все с тем же недоумением ответил Калугин и помог Долгиреву открыть сейф.
На верхней полке аккуратной стопкой лежали бланки.
— Сколько здесь?
— Тридцать семь штук. Одно передано вчера по вашему распоряжению в Ессентукское политбюро чека. Для нового сотрудника.
— Считайте при мне.
Калугин намусолил пальцы и стал пересчитывать. Стопка редела. Осталось листочка три, а он едва досчитал до тридцати.
— Странно, — забормотал он. — Может, где промахнулся?
Он взволнованно оглядел чекистов и снова, на этот раз быстро, пересчитал удостоверения. Сомнений не было: в стопке не хватало четырех бланков.
— Как же так, товарищи? — Калугин с удивлением смотрел на своих работников. Мачульский недоуменно пожал плечами, а Рыбникова так и осталась сидеть с раскрытым ртом. — Как же так?
— Прошу сдать оружие! — приказал Долгирев. — Все трое до окончания следствия арестованы. Следствие поручаю вести товарищу Бухбанду. Приступайте.
Он повернулся и вышел из кабинета. Калугин протянул Бухбанду наган. Мачульский выложил на стол свой трофейный браунинг, связку ключей и печать в небольшом сером кисете, залитом чернилами.
Вошел комендант Веролюбов и с ним двое красноармейцев. Арестованные молча направились к выходу.
— Двоих в арестное помещение, а Калугина ко мне в кабинет, — распорядился Бухбанд.
Когда опустела комната, Яков Арнольдович запер сейф, закрыл окно и, выйдя в коридор, тщательно опечатал дверь. Допрос он начал немедля.
* * *ДОСТОВЕРНО ИЗВЕСТНО: КУБАНСКИЙ — БЫВШИЙ ЕСАУЛ. КВАРТИРУЕТ В ПЯТИГОРСКЕ, НИЖЕГОРОДСКАЯ, 21.
О ТЕРЦЕВЕ. ТОЧНО: БЫВШИЙ КОЛЛЕЖСКИЙ РЕГИСТРАТОР. РАБОТАЕТ В ОДНОМ ИЗ ГУБЕРНСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ.
СТЕПОВОЙ. * * *Разговор с Калугиным длился недолго. Было видно, что он или действительно ничего не знает, или умело ведет игру. Он был потрясен случившимся, а в конце допроса заявил, что за свое ротозейство готов понести самое строгое наказание.
Так же ничего не дал и допрос Рыбниковой. Она плакала в ответ на вопросы и, все еще не веря в происходящее, надеялась, что сейчас товарищи рассмеются и скажут, что все это было просто шуткой. Но сквозь слезы она видела суровое лицо Бухбанда.
— Если вы что-то знаете, то напрасно запираетесь. Нужно откровенно рассказать все, что вам может быть известно о краже бланков. Вы сами их брали?
— Зачем?
— Это уже другой вопрос. Кого вы подозреваете? Калугин мог их взять?
— Зачем? — снова повторила Рыбникова.
— Отвечайте на вопросы. Ключи от сейфа были когда-нибудь у вас?
— Нет.
— А у Мачульского?
— Может, когда болел Калугин… Но это еще без меня.
— Он никогда не вызывал у вас подозрений? — вмешался Долгирев.
Она растерянно оглянулась:
— Разве можно так жестоко подозревать?
— И все же, если участие кого-либо из вас в краже документов будет доказано, тот будет расстрелян. Как бы это ни было жестоко, — отрезал председатель губчека.
— Так что же вам известно о Калугине? — спокойно и настойчиво спросил Бухбанд, — Что подозрительного замечали вы в его поведении?
Рыбникова опустила голову.
В этот момент скрипнула дверь и показался Веролюбов:
— Мачульский просится… Вести?
— Ведите!
Без ремня Мачульский казался еще выше. Руки безвольно повисли, словно плети, а на лице появился серый налет.
— Документы продал я, — хрипло выдавил он. — Прошу снять подозрение с моих товарищей. Они ни о чем не знают и не виновны…
В глазах его была какая-то безысходная решимость.
— Рассказывайте, — приказал Бухбанд. — По порядку…
Мачульский сел на табурет и сжал большими ладонями колени.
— Последнее время дома нет ни крошки, — по его худым скулам забегали острые желваки. — А у меня шесть ртов. Мал мала меньше. Самого малого схоронил…
