Михаил Кириллов - Мои больные (сборник)
Приведенные примеры выбраны мною не случайно. Первые из них напрямую связаны с моими учителями. Я тогда только учился диагностике. А они были источниками опыта. Это касалось, прежде всего, редких заболеваний, заболеваний уникальных. Прошло более полувека, а такой выраженности расслаивающую аневризму аорты и амилоидный митральный порок сердца, да еще прижизненно, мне, как это смогли сделать мои учителя, диагностировать больше не удавалось. В книге рассказывается и о других, менее редких, но очень поучительных случаях из моей практики. Это касается, в частности, менее известной терапевтам патологии внутренних органов при боевой травме. Практически все примеры приведены мною по памяти.
Каждый мой рассказ наполнен состраданием к больному человеку, оттого и память о нем живет так долго. Сострадать другому (не жалеть, а сострадать) вообще непросто, тем более сострадать больному. Часто, особенно у молодого врача, ум (знание) опережает сердце (умение сострадать).
Сострадание старит. Каждый день, ходить в одну и ту же клинику, 40 лет подряд – это много. Клиника (тогда на 255 коек) – это минное поле. Проползти его без потерь – большое счастье для всех. Но и потери, и горе – тоже для всех. Так и жили.
Как-то заболел мой родной человек. Предполагалась системная красная волчанка. Клиника заболевания была неполна, и это позволяло надеяться, но СОЭ была 70 мм в час! Я с ума сходил, по 5 раз в день колол больному палец и ставил капилляр с кровью. Смысла в этом не было, конечно, но мне казалось, что если я как бы сольюсь с больным воедино, он выздоровеет. Но СОЭ держалась и держалась. Это страшно, когда кровь в капилляре падает камнем до 70 мм за 20 минут. Я не хотел верить в очевидное и отказался использовать преднизолон несмотря на зловещий диагноз. Через два месяца больному стало лучше только на противовоспалительных средствах, а СОЭ снизилась сначала до 30, а позже и до 9 мм в час. Больной выздоровел! От волчанки? Я и сам не знаю, что это было. Чудо?!
Тогда я понял, что врач должен быть очень близок больному человеку, только так он может повлиять на него и помочь. Уметь жить для другого, забыть себя, если нужно, плюс грамотность – это и есть настоящий доктор. Тогда даже невозможное может стать возможным. Я повторяюсь, я уже писал об этом. Но я повторяюсь сознательно.
Рассказы мои кажутся мне интересными. Возражения, конечно, неизбежны, так как опыт, предпочтения и память у всех нас индивидуальны.
Спорными могут показаться и объем книги, и выбор формы рассказов о больных и их заболеваниях . Книга (как и жизнь) не должна быть слишком продолжительной, иначе читатель (автор) не дочитает ее до конца.
Но, конечно, подавляющее число моих больных не имели каких-либо особенностей, и потому надолго не запоминались. Но именно они, в конечном счете, как и у всех врачей, составили основу моего диагностического и лечебного опыта. Из дилетанта вырастал профессионал, а иногда и мастер. Наверное, это как у школьных учителей. Зато сами больные запоминали врачей очень хорошо.
Так, бывало, в трамвае, на котором я ездил в клинику последние 40 лет, здоровались или заговаривали со мной, казалось, совершенно незнакомые люди. К примеру, соседка по трамваю начинала доверительно рассказывать мне о том, что получила квартиру или выдала дочку замуж, благодарно вспоминая при этом, как я, якобы, «спас ее маму от удушья и смерти». Приходилось делать вид, что я все это тоже помню. Так было проще.
Труд врача индивидуален и, вместе с тем, коллективен. Поэтому, когда я пишу – «мои больные», я на самом деле понимаю, что больные – наши.
Я бывало просто так заходил в ту или иную палату. Подсаживался к больным и беседовал с ними о их самочувствии, о проблемах с лечением, о делах у них дома. Я старался их выслушать. Я чувствовал, что это помогает им. Эти «тихие визиты» добавляли человечности в отношениях между медперсоналом и больными. Позже мы встречались с ними где-нибудь в коридоре или на лестницах больницы как знакомые.
Я не преувеличиваю значение моих воспоминаний о больных. Но я прожил с больными почти всю жизнь. В конце жизни становится ясно, что я просто состою из тех, с кем ее прожил.
О болезнях человека можно повествовать по-разному. Так, как это обычно делается в учебниках и справочниках, когда конкретные клинические примеры служат лишь в качестве иллюстраций. Или, напротив, в форме примеров из врачебной памяти, когда заболевание рассматривается в рамках рассказа о самом больном. Последнее используется редко, возможно потому, что так труднее. Судить читателю.
Мне 79 лет. Сейчас я практически уже не работаю врачом. Но книги пишу: о военном детстве, о родителях, о близких, об учителях, о Военно-медицинской Академии, о службе в войсках, об учениках, а вот теперь и о своих больных. Пока я помню, я пишу.
Один из моих знакомых профессоров, когда ему исполнилось 80 лет, сказал как-то, что чувствует, как к нему приходит мудрость. Может быть, это ему только казалось. Нужно надеяться, что это может случиться и со мной. А пока я пишу свои воспоминания. Я дарю их, прежде всего, своим ученикам. Пусть помнят. Человек живет, пока его помнят.
Глава вторая
Многие говорят, чтобы говорить,
немногие, чтобы о чём-то сказать
(Авт.)
После выхода из печати первой книги рассказов «Мои больные» (Саратов, 2012) прошло полгода. Книга практически полностью разошлась. Она не продавалась, а дарилась моим ученикам. Кроме того, все это время читатели могли знакомиться с ней в «Прозе Ру». Рассказы о больных подкупают образностью и достоверностью.
А память воссоздает из своих кладовых все новые и новые случаи из практики. В этой книге я попытался рассказать о них, сделав акцент на ранних профессиональных наблюдениях, наблюдениях еще неопытного врача. Я сделал заключение, что врач начинается с больного . Неопытность необязательно связана с молодостью врача. Со многими фактами мы впервые сталкиваемся на протяжении всей нашей жизни. Век живи, век учись.
Конечно, память пожилого врача выносит из глубины 30-50-ти– летней давности не только яркие примеры интуиции и наблюдательности, очевидно и отсутствие в этих примерах привычных для современного врача сведений о новейших методах диагностики и лечения. Но, вместе с тем, каков клиницизм старых, советских, врачей, наших учителей, каково их мышление, знание пропедевтики и, особенно, их духовность и бессребренность! Известный отечественный патолог И.В.Давыдовский писал: «Современная медицина заплатила за свои успехи атрофией собственно клинического мышления».
Вспомнились мне два случая, связанные с клиникой проф. Мирона Семеновича Вовси, в течение всей войны бывшего главным терапевтом Красной Армии (с 1941 по 1948 год). Его клиника располагалась в Москве, в больнице им. С.П.Боткина. Мне довелось быть в ней на стажировке в 1959 г. В это время я был младшим врачом парашютно-десантного полка в Рязани.
В одной из палат клиники я вел больную сорока лет. У нее в последние годы наблюдались повторные тромбофлебитические эпизоды различной локализации. В самое последнее время наблюдались признаки тромбофлебита сосудов сетчатки обоих глаз. Ни терапевтам, ни окулистам природа этих рецидивов ясна не была. Никто на кафедре не владел и литературой вопроса.
На обходе, который проводил М.С.Вовси, были представлены все шестеро больных палаты, в том числе и моя больная. У профессора была такая манера: он, осмотрев больных, в палате заключения не делал, а разбор проводил у себя в кабинете после обхода. Я был стажер, но он внимательно и строго выслушал и меня. Он был немного удивлен, что я не докладываю, как это принято, а рассказываю, причем не только о болезни (факты, сроки), но и о самой больной (где лечилась, что она думает о своем заболевании и т. д.). Я рассказал также о том, что мне удалось прочесть по поводу этого непонятного заболевания. Особенно непонятна была миграция процесса.
После обхода все врачи собрались в кабинете профессора, и он в той же последовательности, что и в палате, проанализировал услышанное ранее. Он уточнял, позволял спорить и, наконец, утверждал свое мнение. Видимо, у них в клинике так было принято. Дошло и до моей больной, по порядку она была последней. Видно, что профессор затруднялся в диагнозе, и никто из присутствующих ничего добавить к сказанному мной не смог. Он попросил меня еще раз поделиться прочитанным в журнале. Статья была из Одессы и была опубликована в 1941 году в журнале «Врачебное дело». Я наткнулся на нее, несколько дней поработав в Центральной медицинской библиотеке на пл. Восстания. Тот случай был аналогичен, и речь в нем шла о редкой разновидности хронического тромбоваскулита. Видимо, мой рассказ позволил что-то лучше понять и в отношении моей больной. Вовси похвалил меня за полезные литературные поиски и пожелал успеха в службе.
Второй случай связан был с моим дежурством по этой клинике (скорее всего, я был помощником дежурного). Я добросовестно осматривал поступивших и тяжелых больных. Поздно вечером я долго беседовал со старым седым стариком, которого моя заинтересованность в его состоянии так ободрила, что он рассказал мне многое из своей жизни. У него была гипертоническая болезнь. Оказалось, что он – внук академика Столетова, в начале 20-го века впервые в мире открывшего, что свет имеет вес. Мы проговорили целый час, и старик был растроган моим вниманием. По-видимому, он был очень одинок. А утром он умер во сне. Возник инсульт.
