Рагхава Менон - Звуки индийской музыки. Путь к раге
Во все времена истории нашей музыки были люди, которые могли пробуждать в своих учениках самые страстные отклики. Разумеется, их не было много, но все же достаточно, чтобы заставить других увидеть разницу между истинным учителем и наемным поденщиком. Такие люди и сложили традицию, и никакие плановые комиссии или министерства образования не имели к этому отношения.
И в современной Индии есть люди, которые видят упомянутую разницу и понимают ее содержание. Не так давно один из молодых наших исполнителей на сароде[50] был приглашен в Соединенные Штаты Америки для преподавания своего искусства. Зная, что индийцы легко поддаются на соблазнительные предложения, исходящие от стран с высоким уровнем жизни, было особенно приятно узнать, что молодой музыкант вежливо отклонил приглашение. Он сказал, что те, кто хотят заниматься с ним, должны приехать в Индию, и он будет обучать их бесплатно. Интересно, что он поступил таким образом не из чувства патриотизма, не потому, что начитался статей об утечке мозгов. Просто он хорошо понимал сущность своего искусства и знал, что этим искусством можно заниматься лишь в атмосфере дисциплины и самоуглубления, строгости и отсутствия соблазнов. Он чувствовал, что какой бы комфортабельной ни была его жизнь в Соединенных Штатах, она будет неистинной, лишенной нескольких важнейших ее компонентов, несмотря на уважение со стороны студентов и администрации университета. Он был органично слит со своим образом жизни, и изменить его значило лишить его музыку той органичности, без которой она стала бы просто искусством техники, пусть даже и блестящей. Такие люди, как этот молодой музыкант, и другие, признающие наличие существенной связи музыки с жизнью, понимают, что система парампара живет и будет жить, несмотря на постоянно растущее сопротивление окружающего мира.
Свара или ничего
Поскольку индийская музыка, лишенная странно-беспокойного присутствия свары, становится, как правило, незначительной, существует весьма мало способов конкретного измерения ее высших достижений. Ведь стиль, техника, голос или манера исполнения, выдающаяся продуктивность — все это находится в пределах возможностей исполнителя даже и в том случае, когда он не в состоянии пробудить свару в своих звуках.
Разумеется, рага не может быть полноценной, если нет единства формы и содержания, но если оно достигается, то критерием ее оценки становится не техника или искусство, а ее жизнь, ее бытие. Поэтому обучение индийской музыке бесконечно. Никакие знания не достаточны даже для того, чтобы просто стать хорошим исполнителем. Таким образом, если нет понимания важности свары, опасность не достичь совершенства всегда подстерегает музыканта. И при обучении музыке это всегда нужно иметь в виду — ведь нет сомнения в том, что успех здесь не может быть ни куплен за деньги, ни достигнут просто упражнениями.
Если бы исполнение музыки заключалось только в том, чтобы воспроизводить определенные звуки, то легко было бы найти и определенные критерии способностей и возможностей музыканта: мы определяли бы их тем, насколько точно и тонко выполняет он установленные правила, касающиеся формы и структуры композиции, техники разработки, ритмических формул. (Если бы так было, и наша музыка тоже могла бы быть записана, как «Страсти по Матфею» или «Бранденбургские концерты».)
Применительно к раге подобные критерии чересчур просты, наивны и просто неуместны. Поколение за поколением индийские музыканты доказывают, что формальная оценка индийской музыки невозможна. Даже чувства, которые она вызывает, это не все, в ней должно быть что-то еще. Ведь свара лежит за пределами физического звука, и для ученика стадия овладения ею наступает лишь тогда, когда он достигает совершенства на более низком, соответствующем этому физическому звуку, уровне. Здесь ученика подстерегает большая опасность: как только он почувствует, что уже дошел до этого уровня, потребность овладеть новым материалом, желание самому исполнять его заставляют нередко забросить поиски свары и перейти к изучению раги, тала, композиции. Такой ученик оказывается в беличьем колесе одних и тех же вещей: он овладевает все большим числом раг, композиции все усложняются, становятся все более изощренными с точки зрения форм и ритма — и так до тех пор, пока музыкант не стареет и не заканчивает своей исполнительской деятельности.
Но рага взывает к чему-то большему. В присутствии свары ее форма, структура неизбежно принимают какое-то новое качество. К примеру, искусственная роза может выглядеть даже более прекрасной, чем настоящая, но она будет лишена той ее сути, которую нельзя воплотить искусственными средствами.
Так же порой обстоит дело со скульптурой. Посмотрите на разбитые, разрушенные временем статуи, что стоят во мраке каменных храмов Эллоры[51]. Их мускулы чуть намечены, и не сделано никаких попыток добиться простого анатомического правдоподобия. Но улыбки апсар сверкают, как первые лучи рассвета, и темнота отступает перед выраженными этими улыбками мягкими упреками, пришедшими к нам из прошлого.
Разбитая статуя Аполлона в каждом квадратном сантиметре поверхности гораздо более отработана скульптурно, чем самое замечательное изображение танцующего Шивы. Так же и фигуры атлетов на фресках Флоренции совершенны с анатомической точки зрения: мы можем различить на них дельтовидные мышцы, латеральные мышцы живота, напряжение мускулов спины, сжатые скулы, сощуренные глаза. Ничего подобного нет в традиционной индийской скульптуре, где анатомия подчинена задаче выявления человеческой сути. Именно эта суть, а не просто форма трогает нас, наполняет нас удивлением и благоговением.
Здесь все просто. В пластическом искусстве, как и в музыке, главным считалось духовное человеческое начало, а форма рассматривалась как средство его воплощения. В древности единство того и другого достигалось во время обучения в естественном процессе роста и развития. Таким же образом певец и музыкант ищет свару, постигая свою сущность, единственную неизменную, бессмертную вещь, которой он обладает.
Мы имеем какие-то сведения о голосах древних певцов. Мы знаем все о Тансене, о Мирабаи, нам известно о том, что, когда пел Тьягараджа, в глазах каменной Ситы[52], стоявшей в храме, появлялись слезы. Мы слышали о Кабире, Сурдасе, Дхьянешваре. Конечно, в рассказах о них много аллегорий и фантазии, что придает их образам мифический характер, но в то же время совершенно понятно, что эти люди не просто хорошо пели. В их голосах было нечто завораживающее, нечто не поддающееся оценке. То, что они были способны, как говорят, вызывать дождь, воспламенять лес звуками раги «Дипак», укрощать диких зверей, — все это не так важно. Важно то, что, когда пели Тансен или Свами Харидас, их исполнение всегда было чем-то большим, нежели просто исполнение раги, тала или композиции.
Все современные индийские певцы обладают хорошими голосами, но вряд ли это заставит историка музыки назвать их великими и поставить их в один ряд с магическими именами индийской музыкальной традиции. Лишь немногие певцы каждого поколения превосходят уровень просто хорошего звучания хотя бы в небольшой степени. Впрочем, степень здесь даже не имеет значения, важно дать понять вообще, что такое превзойти этот уровень. Возьмем, к примеру, голос Чембаи, голос, который пел «Шри Рама мантрам»[53] или «Агре пашьями теджо»[54]. Он не просто хорош — дело тут не в оценке, ведь в чем-то его вполне можно сравнить с другими голосами. Но он оставляет в душе слушателя особую, подобную неясному шуму прибоя, память, хотя определенные пассажи его композиций могут быть забыты. В них, кстати, нет ничего такого, чего бы не мог воспроизвести хорошо подготовленный исполнитель, но в то же время в них, несомненно, присутствует нечто, чем с помощью упражнений и школы овладеть невозможно. Речь идет, конечно, о сваре, присутствие которой в звуках сразу поднимает исполнение с уровня степени совершенства на невыразимый уровень жизненного переживания.
Чтобы овладеть сварой, не всегда нужны годы учебы или принадлежность к какой-нибудь гхаране, хотя гхарана все же облегчает задачу. Покойный К. Л. Сайгал, например, никогда не принадлежал к какой-либо известной школе, но воспроизвести или превзойти его исполнение невозможно, хотя ему подражали, как немногим из певцов. И сейчас, спустя двадцать пять лет после его кончины, он являет собой пример для подражания. Несмотря на незначительное музыкальное образование, его песни, его «газели» и «хори» состоят в определенном символическом отношении к своему времени.
Возьмите Гулям Али Хана. В его гхаране было много членов. Все они пели композиции, рожденные внутри гхараны, обладали хорошими голосами, безупречной подготовкой, но Хан Сахиб[55] остается непревзойденным никем. Может быть, в его гхаране возникнут певцы с более красивыми голосами, с более подвижными тонами, но боль его раги, сверкание его свары неповторимы.
