Юлий Буркин - Осколки неба, или Подлинная история “Битлз”
Все, разулыбавшись, подняли кружки.
Глотнув пива, Рори достал из кармана костюма поздравительную открытку и небольшую коробочку.
– Это тебе от нас, Ринго.
Поблагодарив, Ринго взял открытку двумя руками, поднес ее к самому носу и попытался прочесть:
– До… Доро… Дорогому… – Наконец осилил он. И этого ему было вполне достаточно. «Дорогому» – повторил он с умилением. Растроганно посмотрев на приятелей, он бережно сложил открытку, опустил ее в карман пиджака и потянулся за коробочкой.
Внутри лежал перстень с яйцеобразным камнем цвета бутылочного стекла.
– Ой! Это мне? – не поверил своим глазам Ринго.
– Коллекционная вещица! – похвалился Рори. – Ручная работа! Сейчас такого уже никто не делает! Только мы… – он осекся, но именинник ничего не заметил. Он уже сел и с вожделением погрузился в созерцание подарка.
Кольцо оказалось великоватым и легко соскальзывало с пальца. Ринго решил немедленно потолстеть и закричал:
– Пива! Пива! – и зачем-то добавил: – В кружках.
Затем вновь во все глаза уставился на камень. Он словно нырнул в его зеленоватые недра… Он ничего не видел и не слышал вокруг.
– Ну все, День рождения закончен, – заключил бас-гитарист и певец Лу Уолтерс. Он потряс именинника за плечо. – Эй, приятель, очнись!
– Ты, конечно, не из нашего мира и здесь только проездом, – вторил ему еще один урагановец – Ти Брайен, – но, отвлекись ты, в конце концов!
Ринго с сожалением закрыл коробочку, сунул подарок во внутренний карман и похлопал по нему, убеждаясь, что все на месте. Лишь после этого он демонстративно оглядел друзей, словно говоря: «Я здесь, с вами!»
– Это называется, помешательство на почве… на каменной почве, – констатировал Лу. – Добро пожаловать в наш мир, дружище! Вот и пиво подоспело!
– Что ж, вмочим по пивку, хрустнем по чипсам, вдарим по фисташкам! – согласился Ринго. – Спасибо вам за камешек. Камешек-то не простой… – Добавил он, хитровато прищурившись. – Показать?
– Нет, нет, – запротестовали урагановцы.
– Лучше скажи, Ринго, сколько тебе стукнуло? – переменил тему Рори.
– Куда стукнуло? – не понял Ринго.
– Да-а, тебя точно стукнуло… Я спрашиваю, сколько лет-то тебе, мужчина?
– Разве об этом спрашивают, – кокетливо ответил за Ринго Ти Брайен и коснулся ладонью коленки Рори.
Когда народ отсмеялся, Ринго серьезно ответил:
– А почему не спрашивают? Девятнадцать.
Его заявление вызвало еще более громовой раскат хохота.
Обидевшись, Ринго вновь полез в карман за камнем, но Рори поторопился отвлечь его:
– Подожди. Да ты, оказывается старше нас всех! У тебя уже, наверное, песок из барабанов сыпется.
– Да это не из барабанов. Это из ботинок. Я сегодня на пляже был…
Музыканты переглянулись. Стало окончательно ясно, что говорить с ним стоит только серьезно. Осушив свою кружку, Ти Брайен задал вопрос, который, пожалуй, тут хотел задать каждый:
– Я вот что думал у тебя спросить. Мы уже давно вместе играем, а такое впечатление, что ты какой-то другой, что ли… Не наш…
Ринго огляделся. И обнаружил, что все с любопытством ожидают его ответа.
– Да бросьте, – смутился он. – Я такой же как и все. Просто… – и тут он процитировал фразу, которую учил уже несколько дней: – …для каждого индивидуума приемлем лишь, э-э… исконно субъективный алгоритм сублимации, м-м… чувственных идей…
Ти Брайен озадаченно посмотрел на него:
– Ну вот и я о том же… – протянул он.
Когда маленькому Ричарду Старки исполнилось три года, его родители разошлись. Ринго, услышав это слово, решил, что папа с мамой шли навстречу друг другу, но почему-то не встретились.
– Папа заблудился? – спрашивал он у матери.
– Наверное, – соглашалась миссис Элси.
– Ему холодно и одиноко?
– Не уверена, – отвечала мать, мягко уходя от дальнейшего обсуждения скользкой темы. Но Ринго принимался за новую, не менее для нее болезненную:
– А почему у меня нет ни сестренок, ни братишек?
– Об этом ты когда-нибудь спросишь у папы.
– Когда я стану папой, у меня будет целая куча братьев и сестер! И двоюродных и троюродных!
– Ладно, «папа». Спи, – говорила миссис Элси. – Давай-ка, я лучше расскажу тебе сказку…
– Про бабушку?
Сказка про бабушку матери изрядно поднадоела, но повторять ее приходилось вновь и вновь:
– Далеко, далеко, кварталах в трех от сюда, живет твоя бабушка. На самом деле она – принцесса. Но никто об этом не знает. Вокруг ее дворца раскинулась прекрасная дубовая роща, окруженная высокой железной оградой, огнем сверкающей на закате. В роще живут птички и белочки, они грызут орешки и поют песенки.
– Птички грызут, а белочки поют?
– Да, – согласилась мать, решив, что так даже интереснее. – И танцуют менуэт.
– А собачка у нее есть?
– Ну конечно. У собачки есть своей отдельный домик с ванночкой и туалетом, несколько больших комнат, гостиная с прекрасной мебелью и телевизор…
– Хочу к бабушке, – заявил Ринго. – Хочу быть собачкой.
Когда ему исполнилось десять, он отыскал свою сказочную бабушку. Оказалось, она живет совсем недалеко, в том же что и он районе Дингл, самом грязном в Ливерпуле. И она так же катастрофически бедна, как и все прочие его родственники.
Зато ее «дедушка-принц», оказавшийся портовым докером, очень подружился с мальчиком.
Это был настоящий пролетарий. Он пролетал во всех своих делах. Он был чудаком и большим оригиналом. Он был абсолютно необразован, но, чтобы это не бросалось в глаза, всякий раз вставлял в свою речь очередное «умное» словечко, услышанное по радио.
– Ну и молодежь сейчас, Ричард, говаривал он, потягивая дешевое виски. – Одни шовинисты кругом. Все хотят легких денег! А вот я люблю тяжелые – из серебра или из золота. Но не платят. Шовинизм, да и только! А ты в школу не ходишь! – Как всегда неожиданно сменил он тему. – Шовинистом хочешь стать?
– Да я болел, – оправдывался Ринго. (А болел он по три раза в год.)
– Это ты умеешь, – соглашался дед. – А слыхал, сынок, по радио говорили, что, мол, появились еще и эти… как их… антишовинисты, во как! Эти, небось, еще похлестче будут! Я не выдержал, даже стихотворение про это сочинил.
– Ты, что дедушка, поэт?
– Сам ты – поэт… Поэты все – шовинисты, у них печатные машинки есть! А я – трибун. Слыхал про трибунов? Так-то. Ну, слушай. – И, сделав большой глоток, дед прочел:
«Есть у меня одна мечта,
Она проста и неказиста:
Чтобы нигде и никогда
Не видеть антишовиниста».
– Ну как?
– Душевно, дед.
– Слушай дальше.
«Есть у меня друга мечта
Она опять же неказиста:
Чтобы нигде и никогда
Не встретить даже шовиниста».
– Да-а, – Ринго восхищенно смотрел на деда. – А я скоро тоже кем-нибудь стану. Вот увидишь, кем-нибудь великим. Например, в оркестре буду играть. Первую скрипку.
– Да ведь ты скрипку-то и в руках не держал!
– Ну и что?! Я уже на барабанах почти научился!
– На барабанах только шовинисты стучат! А первая скрипка, это, брат, совсем другое. Первым, брат, стать не просто. – Он оценивающе оглядел внука, и, не найдя ничего великого в его тщедушном теле и носатом лице, сказал сокрушенно, но честно:
– Нет, сынок. Первым – не будешь.
– А вторым?
– Никогда.
– Ну, а третьим?
– Ни за что! – разошелся дед и даже ударил кулаком по столу. – Долой шовинизм!
– И что, даже четвертым? – чуть не плакал Ринго.
– Ну ладно, Бог с тобой. Будешь, – смилостивился дед. – Четвертым – будешь…
– Очнись, Ринго! Где ты опять витаешь?!
Ринго встрепенулся и его мечтательные голубые глаза стали осмысленными:
– Да так, друзья-приятели, вспомнил кой-чего…
– Штейт ауф![13] – рявкнул уже изрядно захмелевший Ти Брайен. – Немецкий народ требует песен!
– У друга хозяина сегодня дочь родилась, – пояснил Рори. – И он платит пятнадцать марок за то, чтобы мы исполнили песню «Фогель Кляйн, Фогель Майн»[14].
– Это еще что? – испугался Ринго.
– Это значит «Моя маленькая пташка».
– Это тебе не Англия, – влез Лу. – Это у нас птицы летают. А тут, выйдешь на улицу, в небе – фогели. Так и шныряют, туда-сюда…
– На немецком будете петь? – спросил Ринго.
– Само собой! – подтвердил Лу. Он был вторым вокалистом и лез к микрофону при любой возможности.
– Но ведь ты не знаешь немецкого-то.
– А ты глянь на них…
Ринго осмотрелся. Пьяные матросы вповалку валялись на столах и между ними.
– Так что будь спокоен, – заверил Лу. – Фогель будет – аллес гут[15]. Ты только стучи погромче.
Объявив, что в семье у Генриха Обермайера сегодня – прибавление, Лу Уолтерс запел непонятные слова, а Ринго стал молотить так, чтобы никто их не расслышал. Большинство посетителей проснулись и, глядя на сцену мутными глазами, принялись хлопать в ладоши…
